«Лучше всего зритель смотрел звездные напиханки» История «Программы максимум» глазами создателей и корреспондентов

Сергей Евдокимов

шеф-редактор «Программы максимум» в 2005 году, заместитель директора редакции праймового вещания НТВ с 2005 по 2012 год

«В 2004 году закрыли программу «Намедни». Парфенова уволили, а коллектив остался. Кто-то пошел в «Страну и мир», кто-то в «Профессию репортер». А мы с Николаем Борисовичем Картозией остались как бы не при деле. Кулистиков (генеральный директор НТВ. — Прим.ред.) нам сказал: «Придумайте какую-нибудь программу». Сначала нам в голову пришла идея воскресной программы, которую должен был вести Андрей Колесников из «Коммерсанта». Но Колесников отказался и тогда Кулистиков предложил Глеба Пьяных, который вел на «России» ночные новости. Глеб всегда был журналистом прямого действия, ищейкой, расследователем. Мы стали думать, что бы нам с ним такое сделать, и как-то само собой родились «скандалы, интриги, расследования».

Еще в программе «Намедни» существовал отдел так называемого «адского трэша». Продюсер Рома Иванов, который через несколько лет стал шеф-редактором «Программы максимум», там работал. Апофеозом творчества этого отдела стал предпоследний выпуск «Намедни», где в одной программе был сюжет и про каннибалов, и о том, как из человеческого тела отсасывают жир, и пикантный сюжет про шведские семьи. Именно в тот период зарождалась газета «Жизнь», и мы практически синхронно пришли к схожему формату — только они в печати, а мы на телевидении. Но то, что «Максимум» называли желтой программой, — не совсем верно. Слово «желтый» имеет негативный оттенок, но нам казалось, что мы делаем бойкую, задорную программу, ломающую стереотипы. Буквально во всем, начиная от характера монтажа — динамичного, резкого, с графикой, спецэффектами, музыкой — и заканчивая интонацией. Мы решили, что вместо пространных закадровых комментариев будем давать факты, мясо — реальную картинку с просторов нашей несчастной родины.

Образ Глеба придумал Картозия, потому что он всегда хорошо разбирался в моде. При этом в первых выпусках интонация Глеба была гораздо спокойнее, но постепенно рос темп монтажа и нужно было усиливать подачу. Мы поняли, что Глебу нужно говорить быстрее, а где быстрее, там и эмоциональнее. Мы представляли себе образ мальчишки-газетчика из 20-х годов. «Мировая сенсация, затонул «Титаник»!» У всех больших телевизионных журналистов — Невзорова, Доренко, Соловьева — была своя интонация. Да, крикливая, да, эмоциональная, но их за это и любили. Хотя на самом деле Пьяных всегда хотел делать более серьезную программу. Он даже слово такое придумал — «умняк». Собственно, его авторская часть так и называлась.

Нам хотелось, чтобы программа стала притчей во языцех. Но провокацию мы воспринимали скорее как жест. Для нас это было чем-то вроде фильмов Тарантино. Про Тарантино тоже говорят, что это — трэш, но никто не отказывает ему в художественной ценности, юморе и жизненной философии. И в первые годы своего существования программа оправдывала такой взгляд. Я хорошо помню взрывной сюжет Павла Селина про кокаин в Государственной думе. Один немецкий профессор разработал технологию, которая позволяла обнаружить следы наркотических веществ на различных поверхностях. Достаточно было соскоблить с предмета пыль, и при помощи химикатов он находил кокаин и другие вещества. Мы к нему поехали, он дал нам реагенты, научил, как брать образцы. И Селин пошел в Думу и начал в туалетах и коридорах брать пробы. Потом мы отвезли эти материалы в лабораторию к профессору и выяснили, что на этажах ЛДПР и «Единой России» были обнаружены следы кокаина в туалетах, на этажах КПРФ — нет. Еще мы проверяли МГИМО (там, конечно, нашлось все) и Совет Федерации. Вот это пример расследования и громкого, и веселого, и скандального одновременно.

С «Максимума» начались многие телевизионные жанры, например, жанр «потребительского хоррора», который потом вылился в самостоятельный спин-офф «История всероссийского обмана». Начинателем был Алексей Егоров. Он сделал сюжет про китайские игрушки, которые содержат яд. До «Максимума» этой темы на отечественном телевидении практически не было, потому что не было таких проблем. Ведь эпоха нулевых — это эпоха потребительского бума, а где потребительский бум — там и попытки кого-то обмануть. Опять же нулевые — расцвет культуры звезд и селебрити. Понятно, что мы не могли пройти мимо, и всегда с удовольствием их разоблачали.

Синонимом всего ужасного, что есть на телевидении, «Программа максимум» стала в тот момент, когда у нее появились клоны. Помню, Первый канал пытался сделать свою версию, которую они хотели назвать «Жесть», на канале «Россия» был «Ревизор», на РЕН ТВ — «С.С.С.Р.» (скандалы, слухи, сенсации, расследования). В один момент это стало общим местом. По большому счету «Максимум» тогда можно было и закрывать — подделку было уже невозможно отличить от оригинала.

По чему будут изучать путинский гламур, путинскую эпоху? По газете «Жизнь», «Программе максимум», по Ксении Собчак, по каналу ТНТ. Не было возможности на телевидении нулевых делать такие новости, как мы делали в «Намедни», а навыки-то остались, осталась потребность копать, расследовать, формулировать, провоцировать. И потом эпоха Путина —  эпоха реабилитации низов, эпоха торжествующего популизма. Путин ведь на том и выехал, что сказал, что он президент всех россиян, а не только либеральной его части. И если в девяностые страной управляло правительство Гайдара, так называемые «чикагские мальчики», закончившие Гарвард, то в нулевые ситуация на 180 градусов изменилась. Герой этой эпохи — реальный пацан из тээнтэшного сериала. А певица — не утонченная Алена Свиридова, а «поющие трусы», работающие на потребу широкой публики. Те же «Намедни» были программой немного снобской, а тут мы сделали народный продукт — и народ ответил взаимностью».

Георгий Андроников

шеф-редактор «Программы максимум» с 2005 по 2012 год

«Почему в «Максимуме» было так интересно работать? Потому что всегда была возможность наподдать. Тому или иному чиновнику, звезде, коррупционеру. От «Максимума» мог получить кто угодно. Да, мы никогда не стремились к рукопожатности. Но я до сих пор не понимаю, когда говорят, что «Максимум» — это трэш. У нас были очень серьезные материалы. Денис Арапов делал расследование о том, как он приехал в городок — такую современную версию из «Груза 200», где был завод, обрабатывавший металл для военной промышленности. Но завод закрыли, а металл был по-прежнему нужен, поэтому его копали нелегально. И при очередной добыче засыпало рабочих. Город — ад: нищета, наркотики. Денис провел там неделю. И когда они уезжали уже из города, то им начальник местной милиции сказал: «Сейчас после катастрофы мы все наладили — ни одна мышь не проскользнет. Ни одного грамма металла из города вывезти невозможно». И ребята, естественно, вывезли из города мешок этого металла. Это и называлось активная журналистика.

Дело в том, что наше телевидение — очень злое. Ни в одной стране мира нет на телевидении столько негатива, сколько у нас. Если смотреть программу «Пусть говорят» каждый день, можно рехнуться от того, какие ужасы происходят в стране. И конечно, люди устали от агрессии. Когда слишком долго показываешь негатив — это надоедает. Невозможно все время кричать на ухо. Успех «Программы максимум», к сожалению, предопределил ее дальнейшую историю. Ее форма предопределила этот самый успех, но потом убила программу».

Олег Ясаков

корреспондент «Программы максимум» с 2007 по 2011 год

«Когда я только пришел в «Максимум», с порога было ясно, что все в этой редакции считают, что они делают невероятно крутую программу, которая всех рвет. Которую все смотрят, которой завидуют, копируют, ненавидят. Каждый был уверен, что он участвует в чем-то очень важном. И это не нужно было подогревать искусственно — каждый понедельник, когда приносили рейтинги, было понятно, что это смотрят толпы людей.

Первый мой сюжет был о бурятском приграничном городе, где доведенные до отчаяния люди ходят в заброшенную вольфрамовую шахту, потому что иначе в этом городе вообще не выжить. В «Максимуме» была такая условная рубрика — «как страшно жить в России». И такие сюжеты выходили постоянно. Конечно, если смотреть на Россию глазами Пьяных, то это довольно несимпатичное зрелище. Это чиновничье корыстолюбие и беспредел, смерть невинных людей, а дальше безумие звезд и пляски на костях. Мы пользовались иногда не самыми красивыми приемами, но не в подлых целях. Люди, особенно в провинции, очень боятся. Ты включаешь камеру, а человек начинает говорить протокольными фразами, поэтому, чтобы показать жизнь такой, какой ты ее видишь, приходилось за ними подглядывать. Делалось это не ради дешевых сенсаций, а для того чтобы была видна реальная фактура. Хотя краски, конечно, сгущались.

Думаю, в какой-то момент, особенно для региональных властей, «Программа максимум» имела довольно серьезный вес. У меня был один сюжет, который в итоге так и не удалось доделать, но он очень показательный. В Ставрополе застрелился федеральный судья, доведенный до самоубийства, видимо, местным начальством. Это случилось, после того как он, несмотря на угрозы и давление, дал 12 лет главе группировки местных ментов, некому Арутюняну, — было громкое дело. Мы приехали на место и хотели встретиться с вдовой этого судьи. Она была в диком ужасе, ее, очевидно, постоянно запугивали. В итоге оператор снимал из машины, а я разговаривал с ней на улице, и на мне была надета звуковая петля. Конечно, мы не хотели никого подставлять, было понятно, что тот, кто сделал такое с ее мужем, спокойно может сделать то же самое с ней. И мы сняли, только как она говорит: «Я боюсь, я очень боюсь. Пожалуйста, мне очень страшно». Потом нам на хвост село ставропольское ФСБ, начали прослушивать наши телефоны, герои наши пропадали, не брали трубку, не приходили на встречи. Мы провели в Ставрополе семь дней, и нам не удалось снять ничего. А потом, когда мы решили ехать в Буденновск, где действовала та самая банда оборотней в погонах, то по дороге мне на левую симку, которую я купил на вокзале и даже не зарегистрировал на свое имя, позвонил капитан местного УФСБ и сказал: «Вы не пытайтесь, у вас все равно ничего не получится». Он был прав. Но тогда я понял, что мы представляем для них вполне реальную угрозу.

Многие журналисты «Программы максимум» попадали в реально очень опасные ситуации. Нас с оператором, например, позапрошлым летом фактически похитили в Осетии местные антиваххабиты. Изначально они сами на нас вышли, сказали, что готовы дать интервью, мы согласились, договорились о встрече в полной глуши. Как только мы сели к ним в машину, они тут же попросили нас достать батарейки из телефонов, вынуть сим-карты и надеть на головы непрозрачные пакеты. И потом часа четыре мы с ними кружили по Осетии. Машина была набита гранатометами, автоматами Калашникова, сзади рядом с нами сидел автоматчик, а впереди был человек с «Узи». В итоге мы приехали на заброшенную горнолыжную базу, там нас ждали еще люди в масках и камуфляже. Нам позволили снять пакеты только в комнате, которую они оборудовали для интервью, там в углу тоже был свален арсенал: пулеметы, гранатометы. И на этом фоне мы записали интервью о том, как эти ребята боролись с ваххабитами: по селам они отлавливали свежеобратившихся мусульман, разговаривали с ними, кого-то били, а кого-то, видимо, и убивали. Потом нам снова надели наши мешки и выкинули где-то в горах, недалеко от Владикавказа. Это на самом деле было страшно, потому что мы понимали, что мы полностью в руках этих людей, и никто никогда даже не узнает, с какой горы нас скинули и где закопали. И со мной, конечно, сыграло злую шутку то, что я работал в «Программе максимум», а не в какой-нибудь другой. Нужна была картинка, а картинки у меня не было. Как нас везли в машине, нам не дали снять, а значит, было только одно скучное интервью в интерьере. Так что эта история прошла в сюжете коротким моментом, и мало кем была замечена — сняли вроде бы какого-то осетинского эфэсбэшника после этой истории, и все — мало отдачи. Как практически и от всего, что у нас делалось, притом что иногда это были сенсации мирового уровня. Леша Егоров проходил со скрытой камерой в тюрьму к Виталию Калоеву, который незадолго до того убил швейцарского диспетчера, и это было первое его интервью в тюрьме. Тот же Егоров очень хитрым образом прошел в тюрьму к Буту и снял сюжет минут на 15, который состоял полностью из мирового эксклюзива. Но телекритика и этого не замечала, потому что считалось, что мы желтые. Каждый раз объяснять, что мы не продали душу дьяволу, было довольно утомительно. Да и, главное, невозможно было объяснить.

«Программа максимум» в какой-то момент была похожа на осажденную крепость, потому что мы понимали, что мы делали что-то драйвовое, но даже наши друзья не могли этого заметить, потому что напротив названия нашей программы все поставили крестик. Понятно, конечно, почему так произошло. Мы могли дать Пугачеву на полпрограммы, потому что это собирало рейтинг. И то, что для нас была компромиссом возможность зафигачить политическую шуточку внутрь сюжета о звездах, вдумчивый зритель не оценивал. А оценивал он то, что у этих ребят, которые серьезными расследованиями занимаются, полчаса из сорока девяти минут — Пугачева. И видимо, для зрителя умного мы в какой-то момент стали приметой этой эпохи. А вторая половина нулевых — это машинка, кредитик, придуманные новости а-ля «Сергей Зверев сменил пол» и «гей ли Филипп Киркоров». Сейчас сложно представить, что можно собрать долю 30 на расследовании — гей ли Басков. Доля 30 — это значит, что 30 процентов населения страны волнует этот вопрос, то есть они переключились с других каналов минут на двадцать, чтобы узнать, так это или нет. Все старались развиваться и делать что-то новое, но зритель все равно лучше всего смотрел звездные напиханки (это когда все сильно нарезано и мало что понятно). Серьезные расследования вообще ничего не собирали. Даже суперэксклюзивные поездки, на которые тратилась уйма денег, двухнедельные высиживания в каком-то месте ради сенсационного видео, не давали рейтинга. А звезды давали. И это был замкнутый круг.

Для меня конец «Максимума» наступил в феврале, когда Картозия ушел с НТВ и программа перестала быть частью информационной картины, которая формировалась всей дирекцией праймового вещания. У «Максимума» была одна ниша, у «Русских сенсаций» другая, у «Центрального телевидения», «Профессии репортер», «НТВшников» — свое отдельное мировоззрение. Эта картина, может, не считывалась зрителем, но мы четко понимали, что у нас выходит это, у них то, и вместе мы такой отдельный канал в канале. А потом это закончилось, и я сразу уволился».

Глеб Пьяных

ведущий «Программы максимум»

«Программа никогда не была желтой, просто приходилось делать разные темы, в том числе и популярные. И если 5 лет назад самыми популярными были звезды, то мы за ними охотились. Так же как я, будучи корреспондентом «Коммерсанта», некогда охотился за приватизационными скандалами и разбирался в махинациях чиновников. И я горжусь, что я был, есть и остаюсь профессионалом.

Кто-то спросил, сливали ли мне информацию? Увы, нет. Я в «Коммерсанте» возглавлял отдел преступности, однако не дружил с органами. Я не буду гнать под их слив то, что им надо. Я пойду разбираться. Скажу противоположной стороне: «Менты вас обвиняют вот в этом. Что ответите?» В таких ситуациях люди часто говорят: «Старик, мы тебе докажем, что менты врут и издеваются». Пара таких публикаций — и ты больше не дружен с органами. Есть счастливые журналисты типа Александра Минкина, которому, наверное, из структур Гусинского слили эксклюзивную информацию о «деле писателей» (скандал произошел в 1997 году, тогда пять правительственных реформаторов, в том числе Анатолий Чубайс и Альфред Кох, были обвинены в том, что издательство «Сегодня-Пресс» выплатило им по 90000 долларов за еще ненаписанную книгу об истории российской приватизации. — Прим. ред.). После чего Минкин пошел к Венедиктову, на самое либеральное радио страны и разместил там эту информационную мегабомбу. Чубайса сняли с должности министра финансов, Кох навсегда сломал себе карьеру, будучи шефом Госкомимущества, которое руководило приватизацией, и с тех пор так и не смог достичь прежних высот. Вот это называется пользоваться той информацией, которую тебе сливают. У меня такого не было никогда.

Руководство канала предложило мне найти новое форматное решение. И я считаю, что нашел его удачно. Я сделал первое в нашей стране умное ток-шоу. А это — очень трудно. Пять или шесть лет назад меня позвали на программу Малахова, и когда я оттуда вышел, сказал: «Андрей, я поражен твоим профессионализмом, тем, как ты справляешься с этой орущей толпой». Сейчас я этому тоже научился. Причем, на мой взгляд, передо мной задача потруднее — нужно рулить серьезными темами. Выяснять, где деньги Чубайса, где деньги Прохорова, кто кому заплатил, какой процент получил (имеется в виду история создания завода, которым занимались компании ОНЭКСИМ и госкорпорация «Роснано». — Прим. ред.). Самое главное — истина рождается прямо в студии, можно сказать «Расследование на ваших глазах». Причем такие темы у меня обсуждают умные люди, а они не очень-то любят выдавать эксклюзивную информацию. И тем не менее рождаются откровения. Когда я входил в студию, то не знал, что Чубайс деньги дал не просто на завод лампочек, а он дал их Прохорову. И вот мы это выясняем, я спрашиваю, какие доли акций у каждой из сторон, — и рождается сенсация. «Роснано» вложила 2 млрд рублей, а получила только 25 процентов акций. А компания Прохорова — за 1 млрд получила контрольный пакет. Ай-ай-ай, дорогие товарищи!

Но это еще не все. А дальше в студии помогла Оксана Дмитриева (заместитель председателя комитета по бюджету и налогам Государственной думы шестого созыва, председатель петербургского отделения партии «Справедливая Россия». — Прим. ред.). Она догадалась спросить: «А какой льготный срок по кредиту? Сколько времени можно не возвращать деньги?» Оказалось, целых три года можно вообще не возвращать и сам кредит, и даже процентов не платить.

Могу добавить, что я заранее догадался подготовить сюжет лично об Оксане Дмитриевой. О ее отношениях с реформаторами в 1990-е годы. И о том, что ее кандидатуру обсуждали как кандидата в президенты России в 2012 году — как «компромиссную фигуру». Я в студии так и сказал: «Ну, вы гений. Теперь я понимаю, почему вы год назад чуть было не стали президентом. Вот теперь и посмотрим сюжет про вас». Все рот открыли — «Вот это сюрприз». Надо же, какие совпадения — Дмитриева разоблачает Чубайса с Прохоровым, а мы тут же даем разоблачительный сюжет про нее саму. В общем, я, наверное, так же увлечен, как некоторые сыщики, — факт за фактом, выстраивается цепочка. И не нужен никакой слив. Если скрупулезно занимаешься сбором информации, эксклюзив к тебе потянется. Просто интересуйся, чем живет страна.

И последнее. Мы закрываем программу, потому что рейтинги средние. Не выдающиеся. А наш канал амбициозный: мы уже целый год держим первое место в стране по рейтингам. И мы хотим сделать что-то новое — ударное и поражающее воображение. Посмотрим, что получится».