Мартин Парр «Мои фотографии — это исследование собственного лицемерия»

— В Москву в этот раз везут вашу серию «Последний приют». Как она вообще появилась?

— Это моя самая первая серия в цвете. До того я снимал более-менее классические черно-белые документальные серии, как и все фотографы в 1970-х и начале 1980-х. А потом я увидел снимки американских фотографов — Стивена Шора, Уилльяма Эгглстона, — и они дали мне уверенность, что я могу работать с цветом. Что у цветной фотографии есть шанс, что к ней начнут относиться серьезнее. И еще я тогда начал собирать одну из своих многочисленных коллекций — цветные открытки Джона Хайнда. Ну вот, дважды два — и я стал снимать в цвете. Это, кажется, был 1982 год. Я ездил из Ливерпуля в Нью-Брайтон, забытый богом городишко, — и снимал эту серию.

— У вас было какое-то понимание, что и зачем вы делаете?

— Так, секунду. У меня просто что-то с половицами дома, никак не могу мастера дождаться — кажется, он как раз пришел. (Пауза.) Так вот — понимал ли я, что делаю? Отчасти. В тот момент Маргарет Тэтчер все время говорила про то, какая Англия стала великая страна, — и это очень нелепо выглядело из Ливерпуля, где все были нищие. Но при этом все равно занимались обычными повседневными делами, ездили на море, ели мороженое на пляже. Вот про это и хотелось рассказать — как на фоне потасканных грязных зданьиц и городка люди как-то привычно-приятно проводят время.

— И как ваши герои на вас реагировали?

— Ну я довольно открыто снимаю. У меня есть своя процедура: я подхожу к человеку, примерно понимаю, с какой точки хочу сделать снимок, и делаю вид, что снимаю в другую сторону. После чего поворачиваюсь и делаю тот кадр, который хотел.

— И никого это не смущало? Вообще бывают люди, которые высказывают недовольство вашими работами? Не то чтобы на ваших фотографиях кто-то выглядел особенно привлекательно.

— Вы хотите сказать, что я насмехаюсь над ними, да? Конечно, во мне есть некоторое озорство, желание побаловаться, когда я снимаю людей. Но самое главное не это, а то, что я показываю людей такими, какие они на самом деле есть. Большинство фотографий, с которыми нам приходится сталкиваться, — либо пропаганда каких-то нелепых идеалов красоты, либо улыбающиеся лица из фейсбука. Это ложь. Я просто показываю людей такими, какие они есть, — что в этом плохого?

— Ничего. Но вы у них спрашивали, хотят ли они себя по-настоящему увидеть?

— Я верю в правду, и я хочу ее показать такой, какой ее вижу. Никто не жалуется, потому что в глубине души они прекрасно отдают себе отчет в том, как выглядят.

— Вы же сами как-то говорили, что в фотографии больше не осталось правды, что любая фотография заведомо есть ложь.

— Знаете, само слово «правда» уже плутовато по своей сути, потому что любую правду можно интерпретировать миллионом способов. Моя правда — это то, что я хочу думать и знать; я создаю свою собственную правду из реальности. Это честно?

— А что делать с тем, что у кого-то другая правда по поводу самих себя? Той, кто хочет видеть себя не толстой тетей на пляже, а милой привлекательной женщиной?

— Если она вышла на улицу или в свет — все, она уже не на частной территории. Я хорошо отношусь к людям именно потому, что я их вижу настоящими, и они мне нравятся. А вы что, полиция нравов, что ли? Собираетесь инспектировать мои моральные принципы?

— Просто в России люди, наверное, более настороженно относятся к камере. Вы же буквально пару месяцев назад снимали здесь корпоративные вечеринки?

— Снимал — но ничего такого не заметил. Может, это были не совсем обычные люди. Другой вопрос — лучшие фотографии все равно нельзя было использовать: организаторы почему-то сказали компаниям, что мы покажем фотографии перед публикацией, о чем я ничего не знал. И все равно выложил их в свой блог.

— Ну и как вам корпоративы эти?

— Да отлично, в общем-то. Люблю странные ситуации. Я в блоге про них много писал.

— Когда-то вы говорили, что носите с собой блокнот со всеми своими идеями и концепциями новых съемок; в другой раз утверждали, что вы считаете себя просто документалистом. Что из этого правда? Концептуальная документалистика?

— Вот я всегда на этом попадаюсь: я не помню. Я имею привычку говорить множество вещей, часто противоречащих друг другу. Допустим, сейчас я полагаю, что безопаснее всего причислить себя к документальным фотографам. Но нельзя же предполагать, что вы или кто-то другой поверит вообще всему, что я говорю? Иногда концепция серии возникает после того, как я уже снял какое-то количество изображений. Иногда наоборот — я начинаю снимать серию, руководствуясь заранее придуманной идеей. Простите, я даже себе кажусь сегодня несколько более противоречивым, чем обычно.

— Вы снимаете уже почти сорок лет. Что изменилось за это время?

— Стало в разы больше фотографов. Планка стала куда выше. Нужно быть сильнее и лучше, чтобы выделиться из толпы. Двадцать, тридцать лет назад было проще: меньше конкуренции.

— И все? Просто стало больше народу?

— Фотографов больше, а идей у них, на самом деле, столько же. Ничего особенного: всегда есть хорошие фотографы и есть плохие, которых куда больше. Тот же самый расклад с книгами, и со всем на свете. И с моими фотографиями: у меня невероятное количество плохих снимков.

— Правда?

— Еще как! А вы как думали? Поэтому я и считаюсь неплохим фотографом — я снимаю невероятно много. Чем больше делаешь плохих фотографий, тем больше шансов среди них встретить удачный снимок. Хотя я стараюсь свою работу никак не оценивать. Я ее просто делаю, а потом делаю что-то следующее. И так все время. Я неугомонный. С каждым годом я делаю все больше и больше. Чем дальше, тем меньше времени я провожу в Бристоле. Жаль, кстати, — тут очень хорошо жить: рестораны, парки, улицы, прогулки. Но я тут почти не бываю. Вот уже следующим утром — в Голландию лечу. Реклама.

— Коммерческий проект? Какие в этом преимущества?

— Особо никаких. Просто для журналов снимать мне не очень интересно — мне не нужно собирать бесконечные развороты для портфолио; последнее, что я снимал, была история для какого-то лондонского журнала модного Ponystep, в Лондоне. Никогда о них не слышал раньше. А снимать ту же рекламу как бы приятно — за нее платят, во всяком случае. Но она отнимает время, когда можно было бы делать свой собственный проект. Книжку, например.

— У вас же огромное количество книжек вышло при этом.

— Я считаю, что это очень полезно. Каждый фотограф должен сделать книжку и, например, напечатать ее на blurb (издательский сервис типа print-on-demand. — Прим. ред.). Сейчас вот я делаю третий том «The Photobook: A History». Это как раз история фотографии через фотокнижки. Напечатаем ее где-то через год-другой. Сейчас у нас примерно половина имен утверждена — даже есть одна русская книга, не помню, правда, чья.

— А вообще много русского попадается?

— Нет, у вас не очень много книжек. То есть много — но в основном все, что я вижу, это консервативные вещи. Я бы хотел увидеть больше современных, более смелых изданий. Видимо, это просто потому, что русские не очень-то говорят по-английски. Если это изменится, Россия станет частью фотосообщества в мире. Единственно, ездить к вам страшно неудобно — виза нужна, делается она долго, и все время минус двадцать. Сколько вот сейчас у вас там?

— Минус двадцать. Хотя завтра потеплеет, будет минус восемь.

— Потеплеет до минус восьми. Вы меня насмешили. Отличный теплый климат, одним словом.

— Что вы еще коллекционируете, кроме книг?

— Все, что связано с фотографией. Еще политические сувениры — ну про часы с Саддамом Хуссейном я сделал книжку. Всякие тарелочки. Открытки. Собственные портреты.

— Вы выпустили книжку портретов самого себя, да еще и журнал с собой на обложке. Вы себе нравитесь?

— Я бы сказал так: мне нравится, что в портретах ярко видны локальные особенности фотографии. В Пекине, например, тебе в студии дают четыре костюма, и потом печатают целую книгу. Жаль, что такого становится меньше. Я бы вам показал эту книжку, где же она была… Простите, у меня очень большой дом, и он весь забит книгами. А еще у меня в Бристоле отдельный склад для этих целей есть.

— Это очень британская черта — постоянное накопительство, складирование хлама. Вы вообще очень типичный представитель своей нации, кажется.

— Да, я настоящий британец. Мне кажется, это видно в моих снимках. Мои фотографии — это ведь зачастую исследование собственного лицемерия. Я показываю нечто английское и смеюсь над этим — но во мне этого тоже полно. Я снимаю туристов и издеваюсь над их буржуазностью — но я и сам вполне себе буржуазный турист. Другой вопрос, что британцы — люди в целом справедливые и самоироничные. Мы умеем смеяться над собой. Наверное, поэтому на меня редко кто обижается.