Ливия «Человек, даже будучи умалишенным, должен иметь право свободно выражать свое безумие»

Африка открылась нам высокими цилиндрами нефтехранилищ и бурым берегом, заштрихованным рядами оливковых деревьев, — то есть мы видели ее тем же примерно боком, что и пилоты американских бомбардировщиков, заходивших на Триполи в 1986 году. В полуденном солнце тонкие стволы оливок совсем не отбрасывали тени — сверху плантации казались аккуратно перфорированными, похожими на большие листы мацы. Внизу мацы, должно быть, не видел никто: в Ливию запрещен ввоз израильских товаров и израильтянам не дают виз. Для подданных других стран Ливия теперь доступна — видимо, поэтому наш самолет и был забит почти под завязку, совсем как злополучный Pan Am 103, взорванный ливийскими спецслужбами над Локерби. За случившимся пятнадцать лет назад терактом последовало десятилетие полной изоляции, но все преходяще, как любит говорить полковник Каддафи, сам теперь примкнувший к борьбе с терроризмом: санкции сняты, родственникам жертв теракта выплачены два с лишним миллиарда долларов. В Социалистическую Народную Ливийскую Арабскую Джамахирию, к официальному названию которой после американского налета добавилось слово «великая», тянутся любители нетронутых туризмом мест.

Мне пришлось немного подождать в зале: в Великую Джамахирию впускают только вместе c встречающими. Первое впечатление было хорошим — пассажиры и полицейские в хаки, не скрываясь, смолили прямо под плакатами «Не курить». На остальных украшавших стены полотнищах чередовались английские и арабские надписи, чаще других: «Партнеры, а не наемные работники». Наемные работники — те же рабы — первый тезис «Зеленой книги», которую я начал читать в самолете. «Зеленая книга» («Третья всемирная теория»), как «Красный цитатник» Мао, переведена на все языки мира и исследуется специальным институтом. Кропоткин в ней перемешан с Кораном, и написана она диктатором, предпочитающим огромные синие очки и запоминающиеся фразы вроде «Оружие — народу!» или «Женщина — человек. Мужчина — тоже человек», — Муаммаром аль-Каддафи.

Встречавший меня мужчина с быстрым выразительным лицом, острыми глазами и маленьким перстнем с лазуритом на пальце стоял прямо под портретом Муаммара.

— Меня зовут Наджи, — представился он. — Жаль, что ваш самолет опоздал, нам пришлось изменить всю программу.

Я не очень расстроился — программа называлась «Клюква в Сахаре», и я предполагал, что от перестановки дней в ней ничего не изменится. Я ошибался.

— Все согласованные ночевки отменились, — продолжал гид, — проезд по стране, соответственно, тоже. Ливию мы вам покажем, но ночевать придется в Триполи. Но мы добились одной ночевки в Сахаре — туда можно выезжать только большими группами, но нам удалось договориться.

В гостиницу ехали вдоль однообразных новостроек, украшенных яркими треугольными флажками вроде тех, что буддисты вешают на перевалах, а пионеры крепят к ручкам горнов. С правой стороны тянулась приземистая бетонная крепость, равномерно утыканная пулеметными гнездами.

— Это — дом Лидера, — пояснил Наджи.

Я подумал, что для человека, живущего в таком доме, Каддафи пишет удивительно оптимистические книги. Наджи сказал, что флажки развешаны по случаю 37-летия революции, — буквально вчера Каддафи произносил речь.

— И что было? — глупо поинтересовался я.

— Вот то и было, — сказал Наджи угрюмо и отвернулся. И до самой гостиницы не произнес больше ни слова.

«Человек — хозяин вселенной, почему он не может организовать свою жизнь?» — спрашивает читателя Каддафи. Я не смог потому, что все перемещения по Ливии необходимо согласовывать с властями заранее. Из-за опоздавшего самолета я оказался заперт в городе, который сам полковник назвал как-то «адом и беспорядком, которого не должно быть».

Наджи передал меня в ведение господина Ахмета, свирепого вида мужчины, в задачу которого входило будить меня по утрам и возить на машине. Мы выезжали не позже восьми и полдня молча добирались до очередной достопримечательности, где он сдавал меня на руки англоязычному гиду, а сам с мрачным видом ходил сзади или часами ругался с кем-то по телефону, судя по интонациям, — с женой. Вечером мы возвращались в Триполи.

Что бы там ни говорил Лидер, Триполи — город на удивление чистый и на удивление упорядоченный. Сплошь иллюминированные разноцветными лампочками улицы сходятся к Зеленой площади и старому замку, с балкончика которого когда-то выступал перед толпой Муссолини. Я был один, а иностранцев-одиночек в Ливии практически нет — по стране нельзя передвигаться без сопровождения; гид, водитель и переводчик обходятся недешево. В результате я оказался в полной, как Ливия, изоляции; я бы запил со скуки, будь у меня хоть какая-нибудь возможность достать алкоголь. К тому же выяснилось, что ливийская кухня сводится к хумусу, кускусу и кебабам — пище, несомненно, приятной, но несколько однообразной. Я нашел утешение в кальянах. Высокую красивую шишу подают с мятным чаем или чашкой горького кофе, крепкого настолько, что ложка легко может стоять в нем торчком; оттого, что кальян у каждого персональный, процесс почти бесконечен.

Неизбежных достопримечательностей в стране всего около десятка, но большинство из них расположены на значительном расстоянии от столицы — надо либо лететь, либо долго ехать по очень приличным, как это обычно бывает в странах с дешевой нефтью, но однообразным дорогам. Ездят ливийцы аккуратно, неспешно; пейзаж уныл: красная пыль, колючки, финиковые рощицы и лысые выветренные горы. Оживление вносят суданцы, радостными жестами зазывающие проезжих на чай, — им принадлежат автомобильные свалки, и их побитые пикапы Peugeot с хлопающими на ветру крыльями больше всего похожи на ту Африку, какой мы привыкли ее себе представлять.

За семь дней я прослушал восемь экскурсоводов — больше, чем за последние семь лет. Десятки людей объяснились мне в любви к Каддафи и его семье, я тысячу раз посмотрел по телевизору на горящие израильские флаги и составил собственную галерею портретов Лидера — в синей галабее и в зеленой, с руками сложенными и распростертыми, в очках и с оружием, и в других очках без оружия, и даже вовсе без очков. Я даже начал внимательно следить за процессом над несчастными болгарскими медсестрами — их приговорили к смертной казни за самогоноварение и умышленное заражение детей СПИДом, но, по всей видимости, отпустят, если Евросоюз выплатит родственникам компенсацию, равную сумме, выплаченной Ливией за взрыв над Локерби. И только один раз мне показалось, что со мной говорили искренне: случайный попутчик осторожно пытался выяснить, насколько хорошо охраняется граница между Россией и Норвегией.

Через неделю, когда я перешел с «Третьей всемирной теории» на сборник рассказов Каддафи «Самоубийство космонавта», мы отправились в Сахару.

Пока старенький «фоккер», вибрируя и хлопая столиками, летел до города Себха, я едва успел выяснить, что, по подсчетам полковника, добраться пешком до Луны можно за восемь лет и сто дней. У нас дорога заняла не больше четырех часов — луна начиналась сразу за оградой кемпинга. В совершеннейшей тишине ветер бесшумно носил мельчайший песок — фиш-фаш — между бескрайним холмистым пространством и черным небом, утыканным синими звездами. Из песка складывались высоченные вздыбленные горы, и их цепи сливались в плавные волны, покрытые узорами самых немыслимых форм. Сам песок — мягкий, сухой и чуть красноватый — обладал уникальной особенностью: он совершенно не прилипал к коже. Поездка по пустыне оказалась ни с чем не сравнимым развлечением: водитель, ни на минуту не перестававший петь вместе с кассетой, взлетал на барханы под таким углом, что казалось: еще секунда — и машина неизбежно перевернется. Оказавшись наверху острой песчаной гряды, он резко закладывал руль вбок, то ли чтобы не скатиться назад, то ли чтобы успеть оценить угол наклона на следующем бархане — точно таким же способом рулевые управляют лодкой на высоких волнах. Из песка торчали отполированные банки из-под «Миринды», выбеленные, как старые кости. Потом остался только песок, песчаное море, идехан, как называют такие места арабы. На двухкилометровой глубине под идеханами лежит вода, скопившаяся там тысячи лет назад. Воду выкачивают в Великую рукотворную реку, самый амбициозный проект Муаммара Каддафи. Река состоит из тысяч километров труб, орошающих прибрежные районы. Я поинтересовался, каким же образом пополняются старые резервуары.

— Да никак не пополняются, — отвечал водитель с тем же, уже привычным мне равнодушием.

«Человек, даже будучи умалишенным, должен иметь право свободно выражать свое безумие» — говорится в «Зеленой книге». Я вспомнил об этом в Медине, старом городе, до которого наконец добрался, вернувшись из пустыни. Я попал в ряды, торговавшие футболками с портретами Лидера и часами с его же изображением — продавцы здесь посматривали на меня с пренебрежительным сожалением, знакомым каждому, кто видел в России иностранцев, покупающих ушанки с кокардами. Должно быть, понимание Ливии прямо пропорционально времени, прожитому при советской власти, — меня от всех этих флагов и зеленых книжечек попеременно бросало то в ностальгию, то в дрожь. И не зря: через минуту на меня накинулась женщина, возмущенная тем, что я фотографирую мусор; точно так же на нашей улице алкаши гоняли туристов, пытавшихся снять очередь у пивного ларька. На помощь пришел веселый кудрявый парень с хулиганским взглядом — он отогнал старуху и заговорил со мной по-французски.

— Mon ami, — спросил парень, — граница России с Норвегией — как она?

Норвегия, очевидно, чем-то влекла ливийцев — он убедительно хлопнул себя ладонью левой руки по запястью правой тем жестом, который может обозначать или категорический отказ, или побег. Я показал, как вскидывают к плечу ружье. Парень серьезно кивнул и, видимо, посчитав, что мы преодолели какую-то грань недоверия, вытащил из сумки бутылочку красной жидкости, оказавшейся смешанным с «Мириндой» самогоном.

— Это — буха,— шепотом пояснил мой новый друг. — Если полиция — конец, тюрьма! — Он потряс в воздухе сложенными, как в наручниках, запястьями. — Но это еврейский рецепт, la juive!

Признаюсь, я в жизни не пробовал ничего вкуснее, веселее и эффективней, чем еврейская буха, потребляемая в двух шагах от полицейского поста в Триполи. Я искренне пожалел, что не зашел в Медину еще неделю назад.

Вот самое главное, что нужно знать о Ливии: лучшую буху можно достать только в Медине. Она должна быть крепкой, без цвета и запаха, и стоить 5 динар за пол-литра. Буха может творить чудеса — отведав ее, я перестал обращать внимание на пропаганду и заметил, что люди, когда спрашиваешь у них дорогу, улыбаются и норовят пожать руку. И что многие стесняются висящих у них в магазинах портретов. И что ливийцы — народ не просто улыбчивый, но, можно сказать, веселый, особенно если учесть, что пустыня покрывает 98% страны, что подтвержденных запасов нефти должно хватить всего на пятьдесят лет и что они не хуже остальных понимают, что за лидера у них — эксцентрик на манер Жириновского.

Улетал я без сожаления — мне очень хотелось вернуться в песчаное море, но явно не раньше, чем можно будет сделать это без сопровождения. Теперь я слежу за новостями на сайте kaddafi.ru. Пока там выложена только «Зеленая книга», «Самоубийство космонавта» и «Побег в ад», который я еще не читал. И еще речь, с которой Каддафи обращался к гражданам за день до моего прилета. Полковник сказал им буквально следующее: «Все преходяще. Нефть рано или поздно кончится, то же самое произойдет с водой. Но нам незачем отчаиваться — Африка открыта для нас».