Музеи будущего Что не так с Третьяковской галереей

— Как вы думаете, это экспонат или просто красное пианино?

— Это коммунистическое пианино! Ну вообще можно попробовать как-то метафорически его осмыслить — революционная музыка, Ленин зовет... Смотрится здорово в холле музея с коллекцией авангарда, но, по-моему, это просто пианино. Только почему-то красное. Помещение похоже на экспоцентр или на дом культуры. В принципе, тут можно выставлять произведения искусства, но в данном случае не скажу, что с задачей справились удачно; вот, например, скульптура в холле совершенно бездарно стоит — зачем ее так стыдливо задвинули в угол? Возникает вопрос: экспонат ли это вообще? Или вот фикусы в кадках — что они делают в музее искусства XX века?

— У меня есть подозрение, что они тут были еще до того, как это помещение стало музеем.

— А, то есть их просто стало жалко выбрасывать, понятно. Не лучшее решение для музея. Посмотрите, эта работа выглядит, как Вазарели или что-то в таком роде. Поразительно сходство мышления в разных культурах в один временной промежуток — я не уверен, что русские художники в 1970-х имели возможность видеть много зарубежного искусства.

— А какие вообще критерии при выборе художников? Как вы определяете, что можно выставлять, а что нет?

— Вообще, для начала я должен поговорить с художником и понять, с какими идеями он работает и что его интересует. Если его концепция кажется мне привлекательной, возникает второй вопрос: насколько хорошо художник умеет воплощать свои идеи визуально. Многие художники могут красиво рассказывать о своем особом мировосприятии, но когда дело доходит до визуальной составляющей, все это выглядит не очень убедительно. Я стараюсь не работать со многими художниками одновременно, чтобы внимательно следить за их карьерой, видеть, как они развиваются, и понимать, чего от них можно ожидать. Архитектура помещений в Стейделик-музее изначально разрабатывается вместе с художниками — когда ты внимательно отслеживаешь чей-то творческий путь, то можешь угадать, как это помещение сработает на следующей выставке.

Что касается выбора художников — это вопрос личного вкуса и насмотренности куратора. Куратору важно развивать вкус и постепенно нарабатывать инструментарий. Ты должен быть всегда открыт для нового, но так, чтобы это как-то вписывалось в выработанную эстетическую систему.

— И все-таки, что является определяющим фактором?

— Сложно понять современное искусство, если вообще о нем ничего не знать. Необязательно говорить с художником, можно просто про него почитать, посмотреть предыдущие работы. Но когда возможно, я советую все-таки поговорить с художником, выслушать его интерпретацию. В ее отсутствие вы можете воспринимать работы с чисто эстетической точки зрения или с чисто эмоциональной. Для того, чтобы ходить в музей, необязательно быть профессором, но если ты открыт для искусства, то необходимо провести подготовку. Я вот ничего не знаю о футболе, не понимаю, когда мяч в офсайде, а когда нет, мне кажется, что парни просто бесцельно бегают по полю. Но я никогда не пытался этого понять, потому что мне это неинтересно. Если бы хотел, то наверняка стал бы самым агрессивным футбольным болельщиком.

— То есть нужна подготовка.

— Конечно, но тут — как в жизни: если ты для чего-то открыт, то можешь получить многое. Искусство может дать нам много ценных знаний о жизни, если избавиться от прагматизма и предубеждений. В зависимости от жизненного и культурного опыта одно и то же произведение искусства может читаться по-разному. Меня иногда удивляет, насколько по-разному разные люди воспринимают одну и ту же работу. В этом суть современного искусства — оно должно уничтожать все стандартные представления о реальности и заставлять задуматься над чем-то другим. У каждой работы есть свое объяснение, но я не могу объяснить каждую отдельно. В этом нам должен помогать музей. Вот что это, по-вашему?

— Котик.

— Ой, смотрите, и правда так называется — «Котик»! А больше мы ничего о нем узнать тут не можем. Музей, выставляя работу, должен давать представление о художнике. Нельзя вырывать вещь из контекста и надеяться на понимание и адекватную оценку со стороны зрителя. Вот этот вот котик может оказаться гениальным произведением искусства, если мы будем знать бэкграунд художника, чем он живет, как он видит, что он хочет сказать в принципе. Зная это, уже можно сделать вывод, что работа может означать и насколько она ценна. А вот сейчас это просто котик, и я не понимаю, почему он находится в главном музее страны.

— Это, кстати, относительное нововведение в Третьяковке — экспозиция искусства новейших течений.

— Я вообще приятно удивлен, что в Третьяковской галерее в принципе существует секция современного искусства. Музей должен следить за тем, что происходит в мире, и как-то на это реагировать, история должна продолжаться, а не обрываться на реализме. Жаль, конечно, что XX век находится в другом здании, потому что мне бы хотелось видеть все вместе, в развитии — от икон до современности. А так получается дифференциация аудитории, хочешь классическое искусство — иди в главное здание. Хочешь что-то посовременнее — добро пожаловать в экспоцентр. Поэтому тут так мало народу — старое здание гораздо лучше организовано и выглядит приличнее. Тут же в принципе нормальный свет, нормальные стены, но работы развешаны кое-как.

— А вот и «Черный квадрат».

— Всю жизнь мечтал на него посмотреть. Это же тоже икона. Во многих смыслах. Это работа, которая произвела революцию в мировой истории искусства. Потому что таким образом Малевич пересекает границу, ведущую к абсолюту абстракции. Ужасно жаль, что тут поставили вот это странное белое ржавое ограждение и повесили картину на черном фоне. Она тут не смотрится.

— Вообще, было бы гораздо лучше, если бы для «Черного квадрата» сделали абсолютно пустое белое помещение.

— Вот именно. Тогда бы он заиграл как надо. Это же вообще очень важно — как развесить и разместить картины, чтобы они обрели необходимый смысл. Если вы повесите «Черный квадрат» у себя на кухне, то это не будет «Черный квадрат» — величайшее произведение искусства, а будет просто картинка ценой в несколько миллионов долларов у вас на кухне. А если вы входите в абсолютно белую комнату — лучше даже если там будет небольшой постамент со стойкой, на которой висит картина, — то появится важный элемент торжественности.

— Да, а тут почему-то в одном зале с Малевичем сразу несколько художников представлены.

— И это большая проблема! Тут все напихано невпопад, в одном зале должно быть как можно меньше работ. И еще очень странно организована экспозиция — слишком резкие переходы от авангарда к соцреализму. И маленькая коллекция — почему так мало авангарда и так много соцреализма?

— Ну авангард на Запад продается, коллекция того же Кандинского или Малевича, например, в Европе гораздо больше, чем в Москве. А соцреализм привязан к российской истории, поэтому естественно, что его здесь больше.

— Я больше знаю об авангарде и абстрактном искусстве, чем обо всем остальном. И, приезжая в Россию, я надеюсь увидеть искусство, которое мне понятно. Русское искусство ведь очень тесно связано с историей, тут художникам до определенного момента не позволяли использовать образное мышление. Но что удивительно — никогда не думал, что в русском искусстве так чувствуется христианский дух: русские относятся ко всему, что пишут, с таким пиететом и христианским трепетом, как будто пишут иконы — неважно, что они изображают, Сергия Радонежского, Сталина или набор абстрактных фигур. Нет, слушайте, все-таки этот непонятный альянс красного пианино и скульптур в холле меня тревожит. Тут что-то не так. Почему они вместе?