Конец насилия

Мы сидим в темноте, потому что небо затянуто липкой серой пленкой облаков и — как следствие — солнечные батареи на бодеге Торнхиллов не работают. А других источников энергии тут нет.
Со стороны Сан-Франциско на графство Сонома, ползет клубящаяся тьма. Ползет неторопливо, медленнее утренних газет. Из местной Healsburg Tribune можно узнать, что в заливе Сан-Франциско вторые сутки штормит и непогода скоро тронется на калифорнийские виноградники. Газета свежая, но пахнет не офсетом, а какой-то более прогрессивной полиграфической дрянью. Кроме типографских ароматов в воздухе — искорки электричества, как будто на первом этаже супермаркета пролили парфюмерные пробники, — пахнет грозой.

Тим Торнхилл смотрит туда, где, по идее, должна быть живописная горная гряда, но на деле только серо-молочные клубы дождя и тумана, и говорит, ни к кому персонально не обращаясь: «Добро пожаловать в солнечную Калифорнию».

В солнечной Калифорнии, не считая дождя, — плюс десять по Цельсию. На Тиме — вощеная барбуровская куртка и веллингтоновские сапоги. Из типично калифорнийских технико-тактических характеристик в мизансцене участвуют только белозубые улыбки Тима и его дочери Кейт. На Кейт тоже веллингтоновские сапоги и барбуровская куртка. Обычно в Калифорнии триста шестьдесят солнечных дней в году. Поэтому для калифорнийца куртка и резиновые сапоги — род карнавальной одежды. Спичек на бодеге тоже нет, поэтому свечи разжечь нечем. Спички нужны только курильщикам, но в Калифорнии курение — разновидность уголовно наказуемой ереси. За сигарету в публичном месте штраф от ста пятидесяти ­долларов.

Мы сидим в темноте, и я, чувствуя себя наркоманом, публично достающим из кармана шприц, чтобы вмазаться, зажигаю свечки при помощи крикетовской зажигалки.

Бодега Тима Торнхилла называется Parducci. Вино здесь делают почти сто лет. Это итальянская семейная история. Тим с партнерами купил у Пардуччи бизнес в девяностых. Купил — и мало того что сохранил все, как было при Пардуччи-дедушках. Нет, он вернулся к такому первоисточнику, который даже не планировался. Тим занимается так называемым Sustainable Farming and Winemaking, вот так вот прямо — с прописных букв. Sustain­able — самое модное слово в англосаксонской ­аграрной культуре. В буквальном переводе оно означает «поддерживающий». На тему его философского смысла идут непрекращающиеся дебаты: то есть термин есть, все с ним согласны, но что за ним стоит — вопрос дискуссионный.
Тим Торнхилл определяет sustainable как «ответственный». «Раньше Калифорнию называли золотым штатом, — говорит он. — Теперь правильнее называть этот штат зеленым». «Зеленое» виноделие, «зеленое» овощеводство, «зеленый» образ жизни получили в Калифорнии практически религиозный статус. Не пользоваться химическими удобрениями, никакой генной модификации, натуральность всего и вся стала фетишем, но винодельческая бодега Parducci даже на общем «зеленом» калифорнийском фоне имеет какой-то экстремально изумрудный цвет.

В собственности семьи Торнхилл несколько ­сотен гектаров графства Сонома. Это самые
дорогие сельскохозяйственные угодья в Америке. Стоимость одного квадратного метра поля срав­нима со столичным жильем. Здравый капиталистический смысл подсказывает, что если уж не портить эту землю индивидуальной застройкой, то надо хотя бы выбивать из каждой пяди по максимуму. Так, в общем, тут и делалось. Виноградные лозы доили с интенсивностью нефтяных приисков. Но Торнхиллы положили конец насилию. Теперь, например, часть территории ­засажена буколического вида лесом. Согласно концепции «ответственного зеленого земледелия», лес нужен для создания органических единств природы и культуры. Кроме философских резонов тут есть еще и сугубо практические. Поскольку виноградники больше не опыляют ­химикатами от вредителей, нужно, чтобы вредителей ел кто-то другой. А в лесу живут птицы. Это типичный фокус для двух самых важных винодельческих зон Калифорнии — долин Сонома и Напа.

Виноградники Торнхиллов мало того что органические, тут еще насаждают биодинамизм. Биодинамика — гибрид мистического верования и вполне научной агрономии. Основы биодинамики были заложены австрийским антропосо­фом Рудольфом Штайнером в двадцатых годах прошлого века. Философская система Штайнеров в грубом приближении представляет собой смесь индуистского учения о Брахмане и Атмане с просвещенным европейским пантеизмом. Штайнер учил о целостности и хрупкости Вселенной, где все взаимосвязано, и задача человека — не нарушать космических первопричин. Все во мне, и я во всем, как писал наш Тютчев.

Незадолго до смерти Штайнер прочитал курс лекций, посвященный земледелию; в лекциях сказано и космических ритмах, к которым должен прислушиваться крестьянин, о лунных циклах, о нафаршированным навозом коровьем роге, который в подходящую осеннюю ночь надо закопать в землю, а потом, весной, вырыть, перемолоть, смешать с водой, вращая воду в ведре определенным образом, и распылить по сельскохозяйственным угодьям в качестве удобрения.

Этот коровий рог — главный миф и технологический аспект биодинамического земледелия, предмет насмешек традиционных земледельцев и предмет религиозного почитания биодинамистов. Спорить с последователями Штайнера об эффективности коровьего рога так же бессмысленно, как с католиками о природе литургической облатки или с православными о нисхождении Благодатного огня. Какая разница, что у того, другого и третьего нет научной подоплеки. Достаточно посмотреть на лица прихожан после мессы, на греческого патриарха, выходящего с пучком горящих свечей из кувуклия, или на здоровые, ­хочется даже сказать, розовощеко-здоровые лозы хозяйства Торнхиллов, чтобы понять: это, конечно, бред, но это как-то работает. У чуда нет причин, говорил Честертон, иначе это не чудо.

Однако Штайнер и его последователи принадлежали и принадлежат к рациональному миру, поэтому у них имеются ответы на вопросы.

«Рога у коровы, — писал Штайнер, — служат для того, чтобы отсылать внутрь организма эфирно-астральные силы, которые должны проникать до пищеварительного тракта. В роге мы имеем нечто лучащееся жизнью и даже астрально-лучащееся. Закапывая коровий рог с навозным содержанием в землю, мы консервируем в нем силы, которые обычно действовали в нем в живом организме коровы. Благодаря тому что рог оказывается окруженным со всех сторон землей, в его внутреннее углубление направляются и действуют на его содержимое все излучения, несущие эфиризацию и астрализацию. В течение всей зимы, когда земля в наибольшей степени пронизана жизнью, содержимое рога само становится внутренне живым».

Живой, жизнь, оживление — биодинамика вся состоит из этих слов. Мифология ее построена на избавлении от смерти. Человечеству достался в распоряжение целый мир, но оно ведет себя с ним — как избалованный несмышленый ребенок. Играет, ломает, истощает. Смысл рога и прочих биодинамических усилий — от посадки лесов до ромашек — в том, чтобы вернуть землю себе и потомкам в рабочем состоянии. Как винтажное платье, как фамильную драгоценность, передаваемую дочерям от матери.
Биодинамика — не наука, а метафора. Когда Тим Торнхилл говорит о том, почему он отказался от пестицидов и гербицидов, он приводит поэтический аргумент: «Вы же не посыпаете яичницу ядом вместо перца».

Кстати, о яйцах. На бодеге Parducci живут биодинамические куры, овцы и козы. Их миссия не только в том, чтобы составлять безобидное, ­sustainable меню, они часть более сложной пищевой цепочки. Это их естественными отправлениями удобряют лозы, они оживляют пейзаж и заполняют своим присутствием части космического пазла. в Калифорнии триста шестьдесят солнечных дней в году, и вместе с горами, лесом, оливковыми деревьями, виноградниками и отсутствием высоковольтных линий — не только Торнхиллы пользуются исключительно током от солнечных батарей, это повсеместна практика — так вот, все вместе это похоже на Европу времен Ренессанса. Того удивительно совершенного мира, который писал Пьеро делла Франческа. Правда, с другим знаком.

Для Итальянского Возрождения, выросшего из культа античности, важно было центральное место человека в мире. Античность существовала в строгой дихотомии природы и культуры. И культура была абсолютным благом, а природа — средоточием темных, бесформенных сил, ­обретающих смысл, как глина, только в челове­ческих руках.

В биодинамике все наоборот: человек здесь смещается из центра к периферии, становится деятельным неучастником течения жизни, эдаким толстовским Кутузовым, подчиняющим свой разум разуму мира. В агрикультурных упражнениях биодинамистов, может быть, нет научного смысла, но в них есть что-то от созидательной бессмыслицы рукопожатия, поцелуя, объятий. Говорят, что человеку, чтобы чувствовать себя счастливым, нужно минимум шесть тактильных прикосновений в день. Чтобы прижали к груди, потискали, поволтузили. Разве есть в этом естественно-научный смысл?

Однако работает.

Так же, как работает тесто, сделанное руками. Как руками собранный виноград и прочая и прочая и прочая.
Торнхиллы делают на своей бодеге вино с идеологическим названием Sustainable Wine. Белое и красное. Там в творческом беспорядке намешаны пино-нуар, сира и много чего еще. Стоит девять долларов. И это лучшее вино за девять долларов, которое я пил в своей жизни. Более того — это вообще очень хорошее вино, и если бы оно стоило двадцать пять единиц условности, лично меня это совсем бы не удивило.
Но оно стоит девять, и бодега Parducci уже заключила контракт на его поставки в сеть магазинов органической еды Whole Foods. Три с лишним сотни гигантских супермаркетов по всей территории США. Оборот, сравнимый с оборонным бюджетом РФ.

Тим Торнхилл разливает по бокалам Sustainable Wine 2007-го, отхлебывает его и говорит: «А вообще, я занялся этим странным бизнесом, просто зайдя в экзистенциальный тупик в другом. Я был девелопером, осваивал территории в Иллинойсе, Флориде. Это большие, быстрые деньги. Большие города — Чикаго, Майами. Вино с точки зрения экономики — глупая вещь. Слишком фьючерсная. Лозе, чтобы начать отдавать что-то обратно за вложенное в нее, требуются годы и годы. Рентабельность стариковская. Монахи в средневековой Европе, с которых началась эта винная тщательность, жили вне времени. Христианство ведь про то, что времени вообще не будет. Поэтому какая разница — год, столетие — один черт. Штайнер писал о том, что нужно стремиться к целостности космоса. Я простой американец. Для меня космос ограничен размерами моей семьи. Мои родители жили на Восточном побережье, дочка делала карье­ру в Лос-Анджелесе. Я сделал так, чтобы собрать их вместе. Дочка теперь — директор нашей бодеги. Я, — Торнхилл смеется, — таким образом прекратил ее карьерный рост. Просто однажды посмотрев в окно и увидев за окном Даунтаун ­Чикаго. Посмотрел и понял: все должно быть по-другому».
Торнхилл отхлебывает еще глоток Sustainable Wine, смотрит в окно, за которым идет дождь и говорит: «Вообще, тут должно быть по-другому. Вам не повезло с погодой». Говорит с такой интонацией, что я даже не знаю, кому адресовано это «вам» — мне или всему человечеству.