Ислам. Герман Садулаев

33-летний санкт-петербургский юрист Герман Садулаев не воевал ни в первую, ни во вторую чеченскую кампанию — но в книге «Я — чеченец!» написал о чеченской войне так, как на русском языке еще не писал никто. Екатерина Кронгауз встретилась с Садулаевым и выяснила, каково быть чеченцем в России.

В Санкт-Петербурге у станции метро «Пионерская» за рулем серой убитой «волги» сидит мужчина. У него каштановые волосы, слегка вздернутый нос, зеленые глаза. В машине играет группа The Pogues, лежат две пачки «Русского стиля». Мужчина одет в джинсы, синюю куртку, красную майку и белые ботинки. У мужчины седые виски. Мужчину зовут Герман Садулаев, он написал книгу «Я — чеченец!».

— Это не старая машина. Всего девяносто шестого года. Но уже убитая. Русские машины вообще с конвейера спускают, как будто они уже десять лет отъездили. У меня «форд» был восемьдесят первого — и то лучше был. Эта «волга» ничего вообще, но коробка передач убита. Может быть, уже что-то получше куплю. Не новое, но все-таки. Денег-то я не заработал много пока. Весь в долгах. Но так и надо. Мы ведь для будущего пишем, так что берем пока аванс.

«Говорят, что осел, побывавший в тени, уже не станет работать на солнцепеке. Мы не вернемся в Чечню. Московские, питерские, омские, ярославские, воронежские, саратовские, астраханские, пермские и еще бог весть какие чеченцы. Русские чеченцы. Мы привыкли жить здесь. Даже затравленные слежкой, не принимаемые на работу, не регистрируемые в милиции, а потом обобранные этой милицией за отсутствие регистрации, мы все равно останемся здесь. И это не только те, к кому судьба повернулась приветливым лицом, кто стал богат и успешен в России. Это и те, кто мыкается по съемным квартирам, каждый день зарабатывая на хлеб дня завтрашнего».

Уже три дня Герман Садулаев со своей девушкой Яной переезжает из старой съемной квартиры в новую съемную. Маленькая однокомнатная квартира, в которой можно открыть дверь либо в туалет, либо в шкаф, заставлена коробками. Герман разрезает коробку с книгами, хочет найти книгу «Радио Fuck» — она вышла до «Я — чеченец!». Заодно достает книги из коробки, хотя ставить их пока некуда.

— Вот Илья Кормильцев. Удивительно. У него такие неправильные были тексты песен. А проза оказалась такой выверенной. Классический Эдгар По. Рю Мураками? Это Яна любит. Для меня слишком черный. Вот Харуки Мураками — да, я люблю. Терри Пратчетта тоже. Николай Кононов — это питерский писатель, для узкого круга, но у него такой язык — объемный, прямо пощупать можно. Сорокин — не знаю, говорят, он хороший, честный человек, но почему-то какое-то чувство гадливости остается, непонятно отчего.

Герману Садулаеву 33 года. До 16 лет он жил в чеченском городе Шали со своими родителями и двумя сестрами. В 16 лет, еще до всякой войны, Герман впервые уехал из Шали и, по сути, больше не возвращался. Поступил на юридический факультет Ленинградского государственного университета, с тех пор так и живет в Питере. Сейчас он отвечает за таможню и логистику в компании по импорту замороженных продуктов.

— У нас класс был, больше половины погибло, — говорит Герман, показывая старую фотографию класса. Его самого на фотографии нет, приходится верить на слово. В верхнем правом углу стоят два мальчика с длинными волосами и в одинаковых серых костюмах с галстуками. Настоящие Леннон и Маккартни.

— Да, они были фанатами The Beatles. Оба погибли. А девочки умные были, они сразу все уехали. А вот этот вот — смешной, да? Его по телевизору показывали, про него говорили, что известный боевик. Убили тоже.

«Каждый убитый боевик оказывается «известным полевым командиром», хотя пока он был жив, о нем почему-то ничего не было известно, «бригадным генералом» — и откуда берется столько бригад? — или, в крайнем случае, чьей-то «правой рукой». С правыми руками вообще все очень запутанно».

В книге «Я — чеченец!» Герман пишет про свое детство, и про своих друзей, и про свою семью, про то, что было, когда он уехал, про войну, которой не видел и на которой не был.

— Я долго мучился. Я не знал, что делать. Ехать и брать автомат — и на чьей стороне воевать? Я равно не разделял позиции сторон. Но, хочешь не хочешь, следил за тем, что происходит. Никогда бы не стал сознательно собирать эти истории. Но я разговаривал с родителями, и они рассказывали про соседей. И я ночами не мог заснуть. Появлялись какие-то куски, я садился и писал. Они, как комки крови, вырывались изнутри, мне становилось легче, и я уже мог заснуть. Я понимал: если я не облеку в форму то, что выросло внутри, — это уничтожит, разорвет меня.

Садулаев говорит, что его книжка не документальная. Все истории реальны, но многие из них собирательные — из рассказов разных людей. Эта книга о том, кто такие настоящие чеченцы. И о том, как Герман Садулаев хотел бы быть настоящим чеченцем.

— Но я привык жить тут. Я привык к другой жизни. И я уже не смогу жить там.

В 2001 году Герман написал первую повесть, «Одна ласточка еще не делает весны», и выложил ее в сети — на литературных сайтах, названий которых он даже не хочет вспоминать.

— В сети общий уровень текстов очень низок. Планка другая. И там сидят малолетние гопники — их мнение глупо и неинтересно.

Тогда Герман разослал повесть по электронной почте во все издательства, которые нашел. Илья Кормильцев, глава издательства «Ультра.Культура», оказался единственным, кто ответил. Он написал, что планы издательства укомплектованы на два квартала вперед, но потом, когда он напишет еще несколько повестей, «Ультра.Культура» издаст целую книжку. Так и произошло в 2006-м. А в конце прошлого года «Одна ласточка» была напечатана в журнале «Знамя».

«Трудно быть чеченцем. Если ты чеченец — ты должен накормить и приютить своего врага, постучавшегося к тебе как гость, ты должен не задумываясь умереть за честь девушки, ты должен убить кровника, вонзив кинжал в его грудь, потому что ты никогда не можешь стрелять в спину, ты должен отдать свой последний кусок хлеба другу, ты должен встать, выйти из автомобиля, чтобы приветствовать идущего мимо пешком старца, ты никогда не должен бежать, даже если твоих врагов тысяча и у тебя нет никаких шансов на победу, ты все равно должен принять бой. И ты не можешь плакать, что бы ни происходило. Пусть уходят любимые женщины, пусть нищета разоряет твой дом, пусть на твоих руках истекают кровью товарищи, ты не можешь плакать, если ты чеченец, если ты мужчина. Только один раз, всего один раз в жизни ты можешь плакать: когда умирает мать».

— Я хотел бы быть чеченцем. Но это так сложно. Это ко многому обязывает. Я стал чужим и там и тут. Я не такой, каким должен быть чеченец. Я предал этот народ. Я стал говорить о чувствах, а о них нельзя говорить. Я стал рассказывать сокровенное, а я не имел права. Папа, когда прочел книжку, сказал: «За эту книжку тебя могут убить — и правильно сделают». Ее не приняли чеченцы. Но не из-за фактов, а из-за того, что там много чувственности. Много слез. Но я так это воспринимаю. И я должен был рассказать об этом. Николай Кононов сказал мне, что настоящий писатель должен предавать то, что у него внутри, должен предать истории соседей и друзей.

Когда чеченский журнал «Вайнах» решил опубликовать повесть «Почему не падает небо», следить за редактурой на месте взялся папа Германа Садулаева.

— То, что вышло, — это не мое. Мне стыдно за это. Я не подпишусь под этим. Папа считал, что я должен быть толерантным. И к тем и к другим. А с толерантностью вообще непонятно, зачем это. Я пишу о народе — эпос, которого никогда не было у этого народа. У народа, которого самого уже нет.

«Муфтий. Какие муфтии? Чеченцы никогда не были фундаменталистами, у них не был в чести ортодоксальный ислам. Были мечети, муллы, но в мечети мало кто ходил, а о муллах сочиняли анекдоты».

— Тот народ, который сейчас в Чечне, — я не знаю его, это не чеченский народ. Это сектанты. Чеченцы никогда не подчинялись ничьей воле. Они никогда ни за кем не шли, они шли только за собой. Чеченцы — индивидуалисты. Они никогда бы не стали смертниками. Откуда это? Чеченец никогда не обвязывался пороховой бочкой и не бросался в толпу царских войск. Чеченец прятался за скалу, убивал как можно больше, но у него тут же стоял конь — и он убегал. Ты его еще найди. А это запуганные маленькие люди. Это религиозные фанатики.

Когда Герман Садулаев говорит о чеченцах и русских, он называет «мы» и тех и других. Он сам не знает, с какой он стороны — и с какой хотел бы быть.

— Традиций там не сохранилось. В Шали старик едет на своей машине, другие чеченцы останавливают машину и избивают старика. А вокруг тоже стоят чеченцы и делают вид, что не видят. Это Чечня? Я не знаю этой страны. Здесь у чеченцев больше традиций. Как в любой эмиграции, мы увезли традиции с собой.

«Когда умирают русские, это называется «потери» — или еще говорят «погибли». Когда умирают чеченцы, они называют это «уничтожены». Потому что чеченцы враги. Я тоже чеченец — значит, враг. И когда я умру, они назовут это «уничтожен».

У Германа Садулаева есть девятилетняя дочь от второго брака. Он не живет с семьей. Семья живет в Новгороде. Раз в две недели он ездит туда встречаться с дочерью Верой. Сына Герман не хочет.

— Я хочу поставить точку на этом клане. Это слишком тяжело — и слишком большая ответственность. У нас в семье все визионеры — не в мистическом, а в таком литературном смысле. Все пишут. Сын возьмет мою фамилию и, значит, возьмет весь род и все особенности. Вы знаете, что чеченцы от рождения хорошо стреляют? Я не хочу сына-чеченца. Но вы знаете, я тут приезжал к дочери. Мы идем, и вдруг она говорит: «Папа, смотри, вороны взлетели, как черный салют». А в летнем лагере она заняла первое место по стрельбе. Тут, в России, все изменилось — и, может, все это ушло в дочь. Бедная. Я стал думать, что, может, и рожу сына. Ей будет слишком тяжело.

«Если вы хотите задержать чеченца, не ищите брюнета. Чеченца можно узнать по другим признакам, которые я не стану вам подробно описывать. Расскажу только, что однажды, когда мой отец был в Петербурге, он встретился со старой знакомой, русской женщиной, которая провела несколько лет в Чечне. Меня эта женщина до той поры не видела. Они с отцом ждали меня, сидели и разговаривали о чеченцах. Женщина сказала, что до сих пор может выделить чеченца в толпе по походке и поведению. Взглянув на массу людей, идущих по улице, она показала рукой на одного и сказала: вот этот наверняка чеченец. Отец улыбнулся и ответил: да, это и есть мой сын.

Та женщина, она сказала, что чеченец всегда держит себя так, как будто сегодня ему принадлежит весь мир, а завтра его все равно убьют».