Песни и танцы живота

Ресторан Il Grappolo открылся в 2002 году приложением к феноменально успешному винному бару «Пробка», который Арам Мнацаканов придумал за полтора года до этого. Вход с улицы один, кухня одна, помещения смежные, меню похожи, так что легко запутаться. Тем более что за Il Grappolo теперь барная комната, которая до вечера работает как «Пробка», а еще дальше — «Квартира», кабинет с картинами и роялем, где любят в узком кругу ужинать «осетровые» из градоначальства, а также предаваться интеллектуальным играм друзья владельца ресторанной микроимперии. Различия не в еде, а в настроении: «Пробка» традиционно более демократичная и молодежная, Il Grappolo более строгий и фешенебельный, «Квартира» подразумевает застолье без посторонних.

Пятница, вечер. Петербургский ресторан Il Grappolo. К гостям выходит балканского вида и звучания оркестрик и бацает «Another Brick in the Wall», а потом «Восьмиклассницу» с хоровым завыванием на припеве. Публика в шоке. Кое-кто робко подпевает. Кто-то переглядывается со значением. Ресторатор Арам, уважаемый человек, скачет на периферии с бубном и активно машет руками. Происходящее тем более дико, что происходит в сильно ­недешевом ресторане, где Норман Фостер дышит в сторону Мика Джаггера, где в главном зале нельзя курить и разговаривать по мобильному. Куда по вечерам не пускают детей и собак. Детей, то есть, нельзя, а лабухов можно?

Есть теория: музыка в ресторанах, тем более концертная, однозначное зло. Это признак неуверенности в кухонных достижениях, попытка отвлечь от главного — то есть собственно еды и неспешной застольной беседы с сиянием глаз и лоском щек. И есть практика: в лучшем ресторане Петербурга запустили песенный проект.

Русский человек музыкален, причем музыкален внезапно. И певуч стремительно. Спеть, когда другие рядом ужинают, — сладчайший грех, великая народная слабость, которую мы знаем за собой. Купчины звали цыган. На «Крыше» гостиницы «Европейской» появился первый советский джаз во главе с Утесовым по кличке Иванов. ВИА 1960-х выдавали на-гора вторсырье в кафе-стекляшках «Юность» и «Снежинка». Но каждый первый посетитель, сидевший в зале, видел себя там, на сцене. Граница чужой–свой, клиент–артист легко переступалась под воздействием. Клинически неспособные спеть или сыграть предлагали и продолжают предлагать деньги. «А про танкистов можете?» Первое, что сделали диджеи, ощутив себя мощной культурной единицей, — разучили и заставили остальных разучить железное правило: «Песню нельзя!»

Ресторанная музыка подразумевает слияние зала со сценой, десакрализацию артистического хотя бы на уровне звона посуды и заполнения просодических пауз громкой застольной речью.

В петербургском кафе-клубе Che, где играли джаз профильные корифеи с консерваторскими дипломами и фестивальными грамотами, на сцену могли пустить симпатичного развязного завсегдатая, превратить концерт в капустник. Теперь с этим строже. Пусть каждый занимается своим, а не своим не занимается.

Для желающих пить и петь остается несколько вариантов.

Лет пять назад повсюду открывались караоке-бары — от бриллиантово-дорогих до селедочно-дешевых. Осталось их немного, в основном дорогие. Ты платишь за то, что другим достается и должно доставаться бесплатно. Платишь не за аппаратуру, а за возможность быть выслушанным.

При этом если в караоке поют хорошо, то это звучит еще странней. Это нарушает положение вещей, подрывает основы. Если бы Стивен Фрай пришел устраиваться учителем английского языка в обыкновенную среднюю школу средней полосы России, боюсь, его бы не приняли на работу. Его бы просто не поняли.

Есть еще формат «Ужин со звездой». В прославленном месте с официантами и строгой рассадкой отрабатывают свой хлеб приезжие кумиры чьей-то юности. Если коллектив заводной, то в финале танцы. Это, разумеется, история не про еду. Все уже не так уж важно.

Музыка в ресторанах нужна, но в первую очередь — рестораторам. Популярный научный факт: мы — как клиенты — страшно внушаемы. Поют «Sole Mio» — хочется пиццы. Поставили Моцарта — повысились продажи мозельских вин. Врубили умца-умца с ритмом быстрее средневзвешенного пульса — публика возбуждается и принимается больше заказывать. Прием настолько прост, что просится в правило: рестораны с музыкой — обман.

В винном баре «Пробка» и приросшем к нему ресторане ll Grappolo никогда не пели. Максимум — негромкое CD с зарубежной эстрадой. ­Концертного бесчинства здесь не было потому же, почему в итальянском ресторане нет борща и суши. Это естественный ход цивилизации: из бульона хорового синкретизма выпариваются искусства и ремесла. От общей кучи — к узкой специализации. Нельзя все сразу. Невозможно и нашим и вашим. Пробовали, не получается. А если кому-то удается больше одного дела, то это дико раздра­жает. Как писатель Дмитрий Быков.

Но в Il Grappolo продолжают петь. Каждую пятницу. Оркестрик из полудюжины энергичных молодых людей ловко перемещается по ресторанному пространству. Сыграли пару песен здесь — ­пошли дальше, к другим столам. И это не ужасно. Почему?

В первую очередь как раз благодаря непрофильности участников. Для ресторатора это шутка, каприз, дерзкий социальный эксперимент. Для консерваторских музыкантов, частью своей тянущих лямку в Александринском театре (их наставник — музыкальный руководитель театра Иван Благодер), это не только приработок, но и новая территория, новое пространство борьбы за слушателя. Азарт соблазнения не стерся кабацкой рутиной. Солист с гитарой — видный парень Ашот — вообще скульптор. «Арам попросил, я согласился».

Римляне придумали профессионализм. Имперские наследники по кривой и по смыслу — англи­чане — придумали хобби, параллельное основному занятию, где выкладываются не на страх, а на совесть. Чтобы случайно попасть ровно в точку, лучше не знать баллистику во всех подробностях.

Затем выбор репертуара. Здесь он — как нарезка диджея-любителя, который ставит для своих что в голову придет. На определенном этапе в голову почему-то приходят песни группы «Ноль», что-нибудь итальянское народное и Personal Jesus с оглядкой на кавер Джонни Кэша. Тут нет неиз­вестных вещей, но нет и самых растиражированных. Personal Jesus по радио еще крутят, Кэша — ­гораздо реже, а чтоб все это услышать пропущенным через детскую любовь советских старшеклассников, подкрепленную классическим музыкальным образованием, надо идти на такой концерт.
Стратегически важен выбор зала и аудитории. Тут мало случайных людей. Успех «Пробки» на начальных стадиях определялся тем, с какой частотой владелец Арам Мнацаканов лично выходил в фартуке и прислуживал гостям. Атмосфера в пятничном ll Grappolo даже чересчур дружелюбная — это как играть перед родственниками в домашнем театре. Кто тут будет критиковать за лажу? Да у кого язык подымется!?

Наконец, вера в собственную непогрешимость. Поэт, по словам одного русского поэта, никогда не должен оправдываться, потому что поэт всегда прав.

«Ты что, думаешь, что я совсем, да? Что я не понимаю, что такое песни в ресторане? — без привычной теплоты в голосе говорил Арам, когда проект еще только запускался. — Вот ты же моему вкусу доверяешь. Вот ты считаешь, здесь он у меня есть, а здесь нет?»

Вопрос не такой уж риторический. Математический гений Григорий Перельман, похоже, не сильно разбирается в еде и винах, некоторые люди с безупречным литературным вкусом могут как попало одеваться, а прекрасно одетые как рот раскроют — пиши пропало. Но тут пример работает. Пятничный концерт с завываниями и громогласными анонсами «Следующая песня для Ванечки, с которым так здорово путешествовать» обретается на грани, но не за ней. Да и народу больше обычного. Или это просто день недели такой.