Ход конем

Поход по Горному Алтаю — как возвращение во времена, когда не существовало ни машин, ни самолетов и расстояние от точки А до точки Б измерялось не километрами, а днями пути.

Первую ночь в горах я довольно плохо спал — все, что происходило за тонкой тканью палатки, было слишком хорошо слышно. Вот какие-то непонятные звуки из леса, вот чуть ли не прямо над ухом громко пердят кони — а потом поднялся такой сильный ветер, что временами казалось, что меня вместе с двумя прекрасными соседками по палатке просто сдует и унесет. Или на палатку свалится дерево — лес скрипел вокруг страшно, временами слышался настоящий грохот.
Но мысли были не о конях и не о ветре — больше всего меня тревожило, что завтра все загнобят меня за то, что я в первый же вечер выпил треть всех запасов водки на неделю вместе с алтайцами-проводниками дядей Ваней и дядей Колей. На мой взгляд, это было совершенно необходимо — лагерь разбили в сырой ложбинке, палатки ставили под дождем, ужин тоже готовили под дождем — и после такого небогатого на радостные события вечера невозможно было просто залезть в спальник и заснуть. Тем более была возможность пообщаться с алтайцами — во мне всегда дремал этнографический интерес, а в горах у костра любой человек с азиатскими чертами лица кажется если не шаманом, то уж точно носителем какого-то неведомого нам, городским, знания. Знания оказались следующими: дядя Ваня — бывший начальник одной из окрестных турбаз, дядя Коля раньше работал учителем физкультуры — теперь оба ходят на конные маршруты, потому что это приносит хороший заработок. Почти все кони, на которых передвигался наш отряд, — их собственные. Ну а водка выпилась между делом — главное, конечно, общение, так я думал.
А задуматься тем временем стоило о погоде: на следующий день обнаружилось, что из-за дождя абсолютно все промокло — не только вещи, но и заросли, через которые нам первые пару часов предстояло ехать верхом, так что даже переодевшись во все то, что чудом осталось за ночь сухим, уже через пять минут пути я уже промок до нитки. Алтайцы, кстати, надели общевойсковые комплекты защиты — здоровенные резиновые комбинезоны и плащи и только посмеивались, поглядывая на меня.
Коней нам выдали в богом забытом селе Тюнгур — конечном пункте асфальтированной дороги из Горно-Алтайска по направлению к российско-казахско-китайской границе, и оттуда, из Тюнгура, мы стартовали к озеру Аккем и горе Белуха. Шаткий деревянный мостик ведет на другую сторону Катуни — и все, перед тобой лежит один из самых красивых и безлюдных районов Алтая.

Я в эти места попал с группой фотографов, изучавших маршрут для фототуров, новомодного развлечения, совмещающего обучение фотосъемке с умеренно экстремальным туризмом. Алтай для подобных занятий подходит идеально: с одной стороны, сюда легко и относительно недорого добираться, с другой — всей фотопленки мира не хватит, чтобы запечатлеть местные красоты, с третьей — ко всем этим красотам ведут весьма затейливые маршруты по высоким горам и бурным рекам.
Коней на Алтае называют незатейливо: если темненький, то Воронко (их у нас было два), если светленький — Серко, еще было двое неожиданных Мишуток, ну а мне достался настоящий богатырь (по словам алтайцев, смесь тяжеловоза и монгольской лошадки) с совершенно фантастическим именем — Мандерлей. Впрочем, для путешествия к Белухе, где, по версии Рериха, располагается вход в магическую Шамбалу, такое имя очень даже подходило. Мандерлей отличался не только могучим телосложением, но и необычайной шириной — из-за бочкообразного тела седло с подпругой легко съезжало вбок, что доставляло массу неудобств: один раз оно очень не вовремя съехало, и я завис над обрывом в паре сотен метров, зацепившись в стремени ногой. В другой раз мы застряли между деревьями, обходя завалы на тропе, — я помню короткий миг, как конь встает на дыбы, громко ржет и, повернув голову, смотрит на меня совершенно обезумевшим глазом, — понадобилось некоторое время, чтобы успокоить его и успокоиться самому.
Управляют конями с помощью поводьев, ног и голоса. Из криков они понимали «тпр-ру!» — остановиться, гортанное «х-ха!» — полный вперед (желательно сопровожденное ощутимым тычком под ребра и ударом веточкой по заднице), также кони явно прекрасно улавливают русский мат.
Оказалось, что за ночь ветер таки повалил немало деревьев, и несколько раз путь пришлось буквально прорубать. Временами топор не помогал: тропу преграждали стволы в пару обхватов — в этом случае искали обход через окружающий бурелом. Дорога постоянно забиралась все выше и выше, и я заметил, что вся моя промокшая одежда твердеет и покрывается инеем, вот уже вокруг лежалые снежники сменились сугробами — и пошел снег. А ведь еще несколько дней назад, когда я уезжал из Москвы, там было жарко, больше 30 градусов. Но бытовые неудобства быстро отступили на задний план — зрелище белого леса с заиндевевшими деревьями, где в солнечных лучах, пробивающихся через чащу, пляшут снежинки, а ты еще и на коне через такую красоту едешь — это дорогого стоит.

Путь к Белухе и Аккему проходит через Катунский хребет — нагромождение гор, чередующихся долинами, и чтобы попасть в соседнюю долину, нужно либо долго и нудно обходить горы, следуя за многочисленными речками и ручейками, либо проходить короче, через перевалы. При подъеме в гору можно наблюдать смену климатических поясов: леса сменяются альпийскими лугами, луга постепенно переходят в тайгу, а потом уже в настоящую тундру с карликовыми деревьями и наконец, совсем на перевале, — лишь снег с торчащими из него черными зубцами скал — с виду отнюдь не Южная Сибирь, скорее напоминает Землю Франца-Иосифа. Видя все это разнообразие пейзажей, удивляешься, зачем люди стремятся во всякие Патагонии, Новые Зеландии и прочие дикие, но столь для всех желанные места, — вот оно все, в четырех часах лета от Москвы.
Весь путь — постоянные спуски и подъемы, и преодолевать их верхом — занятие не для слабонервных. Но что творят кони — не поверить. Они поднимаются вверх градусов под шестьдесят по еле угадываемой тропе, состоящей из вязкой грязи, запутанных корней, обледенелых камней, прыгают через ручьи и переходят бурные горные речки, спускаются по отвесным склонам — причем с наездником плюс 20–40 килограммов груза, увязанного за спиной седока или сложенного в боковые сумины. Со временем начинаешь понимать, что твой конь в этих горах, в сущности, намного более опытное и подготовленное к подобным условиям существо, нежели ты сам, и начинаешь всецело ему доверять и даже уважать его — в конце концов, он реально идет по таким тропам, на которые ты на своих двоих никогда бы не сунулся.
 
Во второй день я провел в седле более девяти часов — ощущения незабываемые. Из-за толстых боков моего Мандерлея мне приходилось сидеть с так широко расставленными ногами, что места, где они крепятся к туловищу, страшно болели. Каждый шаг, каждый прыжок коня отдавался острой болью, ни о какой рыси даже и думать не приходилось. Казалось, можно просто отстегнуть ноги, слезая с коня, — они не слушались вообще. Но все равно, даже на полусогнутых, стоять на твердой земле было настоящее блаженство. Наутро я был очень рад возможности пешком сходить на водопад — лезть в седло после вчерашнего ада совершенно не хотелось. Водопад, до которого было около полутора часов пути от нашей стоянки по ущелью, оказался очень большим, но замерзшим: вниз с горы свисал толстый ледяной панцирь, в редких прорехах которого бурлила и клокотала желтоватая пена низвергающейся где-то внутри воды.
После водопада мы бодро вскарабкались на конях вверх по еще одному почти отвесному склону и скоро оказались на очередном заваленном снегом перевале, с которого наконец-то была видна 4,5-километровая Белуха, белевшая над знаменитой Аккемской стеной в окружении других вершин. Это означало, что цель нашего пути близка — и действительно, пройдя через заснеженное высокогорное плато, мы вскоре спустились к озеру Аккем, лежащему на высоте двух километров почти под самой горой.
Отражающаяся в Аккеме Белуха — один из самых растиражированных образов Алтая, однако этот кадр мне повторить не удалось: во-первых, своенравная гора следующие три дня пряталась в снежной дымке, решив никому не показываться, а во-вторых, застать озеро зеркально-гладким можно, лишь дежуря с рассвета на берегу, — на это ни сил, ни желания не было. Вода в Аккеме — голубовато-серая, непрозрачная и очень холодная — ледник в нескольких километрах, так что ни о каком купании речь даже не шла, разве что можно было плюхнуться в озеро после бани. На берегу расположена маленькая турбаза, где все живут в домиках-бочках. Следит за турбазой круглый год Николай — седой подтянутый мужчина с прической, напоминающей ирокез. Николай несколько лет провел в Тибете, вообще много путешествовал, теперь вот осел на Аккеме. Николай в своем вагончике показывает красивые фильмы и фотографии с Алтая, но девочки, с которыми я всю дорогу делил палатку, боятся идти к нему одни — до этого Николай во всеуслышание объявил о своем восьмимесячном воздержании.
 
Все окрестности озера усыпаны странными конструкциями из плоских камней — здесь есть алтари, очаги, троны, башенки, кресты, какие-то порталы и прочие странные фигуры и сооружения. Все это строят съезжающиеся на озеро летом последователи Рериха — рерихнутые, как их тут называют местные. Они верят, что Шамбала где-то рядом, на рубеже тысячелетий сюда — встречать конец света съезжались люди со всего мира. На самом деле, находясь у Аккема, легко поверить в любую мистику — окружающие места выглядят как пригрезившиеся во сне: и небо больше, и деревья выше, и солнце с луной будто бы ярче.
Погода в горах стремительно портится. Дядя Ваня каждое утро разглядывает вершины в старинный бинокль, на озере начинает идти снег, на другой стороне, окутанной густым туманом, слышатся оглушительные камнепады — и мы решаем уходить низом, по реке Аккем, вытекающей из озера. Спуск утомительный, приходится несколько раз форсировать бурный Аккем, но к вечеру мы выходим уже на относительно ровные места. Тайга сменяется березовым и дубовым лесом, луга усыпаны ослепительно оранжевыми цветами, когда я, отстав, спускаюсь сорвать цветок, мой Мандерлей убегает вперед — и мне приходится догонять всех несколько километров пешком; но Тюнгур уже близко, и на подобные мелочи мало обращаешь внимание.
Лагерь опять разбивали под дождем, все были хмурые — водку-то, предназначавшуюся для конца похода, я с алтайцами выпил еще в самом начале. Мы с девочками нашли отличную сухую елку метрах в двухстах от всех, под которой палатку можно было поставить как под крышей. Так не хотелось мокнуть, что не волновали даже кучи конского навоза вокруг — елку явно использовали как коновязь. Поставив с приятелем Васей в темноте палатку, мы закурили — как вдруг из ближайшей рощи раздался странный прерывистый лай. Собаки, подумал я, совсем до обитаемых мест близко. Лай раздавался все ближе и стал больше смахивать на какое-то бульканье и рычание. В течение нескольких минут мы прислушивались, и вдруг поняли — это медведь. Медведь! Девочки выскочили из палатки чуть ли не с трусами на голове, и мы все помчались через большую поляну к лагерю. Обрывистое рычание, казалось, раздавалось прямо за спиной. Кое-как переведя дух, мы поняли: придется вернуться за палаткой — надо же где-то спать, да и все вещи остались там. Прихватив фонарики и тлеющее полешко, наша скорбная процессия осторожно направилась назад. Девочки схватили вещи, мы с Васей взяли палатку (медведя внутри, как мы боялись, не оказалось) за углы, как носилки, — и все припустили к костру.
Следующие полдня до Тюнгура мы почти все время неслись галопом — хотелось поскорее помыться, переодеться, выпить, в конце-то концов. Васин брат Леша по прозвищу Гитлер даже выпал из седла на галопе — но ничего, поднялся и поскакал дальше. Большое поле, быстрый галоп, Джонни Кэш в наушниках — лучший способ отрешиться вообще от всяких мыслей о работе, Москве и всем прочем.
Возвращаясь тем же вечером на базу под Горно-Алтайском на машине, я затуманенными усталостью и коньяком глазами ловил горные отроги, спускавшиеся к дороге. Мне казалось, что каждый из них — это огромный спящий дракон, и когда люди, загрязнив отходами своей жизнедеятельности всю планету, доберутся до Алтая, эти древние ящеры встанут — и как мелких насекомых сметут всех, кто осмелится посягнуть на девственную чистоту местных гор, рек, озер и лесов.