Глубокая глотка
Об этих местах рассказывают, взяв со слушателя обет молчания. Иностранцы, пожившие в москве и возвращающиеся на родину, передают адреса эти по наследству. Места прячутся в подворотнях, маскируются под сараи, на них висят устрашающего вида вывески, их приглашают посетить пугающие рекламные плакаты. Здравомыслящий человек пройдет мимо. Но для тех, кто посвящен, кто знает правила игры, эти места – настоящие городские сокровища. Алексей Казаков включился в игру и выяснил расположение самых секретных ресторанов Москвы.
Имена некоторых героев пришлось изменить. Не то чтобы это были какие-то важные госчиновники, которых могло бы скомпрометировать упоминание на страницах развлекательного журнала. Просто таково было условие передачи информации. «Бог с тобой, – говорили герои, – покажу тебе ресторан, но про меня писать не вздумай – товарищи не поймут». Некоторые шли еще дальше. Знакомая телеведущая полуночного эфира по имени Оля долго рассказывала про законспирированное заведение, где даже в январе на десерт подают арбузы. Арбузы, по ее словам, зимой поставляли то ли из секретной теплицы, то ли из секретной лаборатории. «Бог с тобой, – говорила Оля, – отведу я тебя туда, с администрацией пообщаемся, арбузов покушаем, статью напишешь, но при одном условии: название ресторана в статье изменить, адрес не указывать и то, что я туда тебя привела, – тоже». Хотя условий оказалось не одно, а три, я согласился – лабораторные арбузы интриговали. Следующие три недели Оля изворачивалась: аврал, истерия, голова болит, у меня другая линия. В конце концов сообщила, что забеременела, скоро сама превратится в арбуз и по ресторанам теперь не ходит.
Американец Ричи – прежде чем раскрыть кафе под названием «Аленушка», которое он прятал от посторонних с 1994 года, – долго мялся, барабанил пальцами по столу, изучающе осматривал меня, от волос до ботинок.
– О’кей, – сказал он, – отвезу я тебя туда, только возьми с собой шелковый платок.
– Ричи, у меня нет шелкового платка.
Он снова приступил к изучению моих ботинок.
– О’кей, возьми хлопчатобумажный.
Об «Аленушке» в тот момент я знал, что там есть лобио – это было одно из первых десяти русских слов, которые выучил Ричи. Еще я знал, что официально это место называется не «Аленушка», а даймонд-клаб «Аленушка». Также Ричи рассказывал, что иногда посетители даймонд-клаба кладут девушек на столы и занимаются с ними любовью – как в фильме «Почтальон звонит дважды».
– Ричи, почему так важно, чтобы я взял платок?
– Видишь ли… я хотел бы завязать тебе глаза.
Я представил себя в роли Джессики Лэнг, лежащей на кухонном столе, причем с завязанными глазами, а Ричи – в роли нависающего надо мной Джека Николсона. Картина мне не понравилась.
– Видишь ли, – продолжал он, – я бы не хотел, чтобы ты запомнил дорогу в «Аленушку». Надо, чтоб ты ехал с завязанными глазами.
В конце концов он сдался и разрешил рассекретить свое сокровище, более того – с горя пригласил туда еще четырех знакомых. Но рассекретить «Аленушку» не так просто. Даже если вот так, в открытую, сообщить, что находится она по адресу 4-й Сетуньский проезд, 10, и столик, а еще правильней кабинку, можно заказать по телефону 240 86 05, а если возникнут сложности, ссылаться надо на Эдуарда Ашотовича или на Ильгара Иосифовича, – совершенно не факт, что вы туда доберетесь. Пока мы ехали от Пушкинской к Киевскому вокзалу, я на правах коренного москвича подсказывал американцу, где правильнее выехать на набережную и как лучше объехать пробку. Но стоило нам свернуть с Мосфильмовской во дворы, как я почувствовал себя уже не Джессикой Лэнг, а капитаном Жегловым в момент погони за Фоксом. Ричи, соответственно, выступал в роли водителя Копытина: «Ты у себя в кабинете командуй, Глеб Егорыч, а здесь я начальник». Пустыри, закоулки, повороты, большие бездомные собаки.
– Ричи, как ты нашел это место?
– Мне показал его один знакомый убийца, – флегматично ответил мой проводник, выпускник Йельского университета, посетитель ресторанов Алена Дюкасса и враг московских сомелье. Сомелье его не любят потому, что Ричи предпочитает разговаривать с ними по-французски, считая, что винные эксперты должны понимать на этом языке не только «божоле нуво» или там «пардон, мусью».
В даймонд-клабе нас ждали. На пороге стоял, улыбаясь, большой человек Ильгар. Он поздоровался с каждым за руку, сообщил, что все приготовлено, что он сделает все как обычно, как любит один из старейших членов даймонд-клаба «Аленушка». Старейший член даймонд-клаба шел, пытаясь имитировать походку коренного бакинца. «Аленушка» была почти пустой, лишь в одной кабинке сидели три азербайджанца в черных водолазках. Проходя мимо них, Ричи приветствовал их небрежным кивком. Азербайджанцы, растерявшись, сказали «здрассьте». «Аленушка» соответствовала всем нормативам секретного ресторана: труднодоступный подъезд к заведению, экстравагантное название, обитые вагонкой стены; пейзажи, выполненные выжигательным аппаратом, Крис де Бург и песня «Мальчиши-крепыши отдыхают от души» в магнитофоне. Цены в меню колебались от тридцати до ста пятидесяти рублей.
Приглашенные долго смотрели в меню, выискивая знакомые словосочетания, и пытались составить заказ. Затем в кабинку зашел недовольный Ильгар:
– Э, зачем так поступаете? Лучше мы вам всего понемногу принесем. Вы только скажите, что пить будете.
Официант принес холодные закуски. Втиснуть тарелку с осетриной между гурийской капустой, чуреком и домашней баклажанной икрой оказалось не так просто. За холодными закусками последовала двадцатипятисантиметровая стопка кутабов с разными начинками, чан с долмой и плов с каштанами. Остальное помню отрывочно: была осетрина, фирменный картофель на гриле, несколько килограммов шашлычного ассорти, люля-кебаб, завернутый в лаваш, какие-то жареные бараньи внутренности и чай. Выходя из-за стола, я чувствовал себя уже не Жегловым, а Марчелло Мастроянни в фильме «Большая жратва», где-то за полчаса до трагического финала. Ходить, двигать руками, кивать головой, кашлять, улыбаться, прикуривать сигарету – не было сил. Единственное, на что сил хватало, – стиснув зубы, бороться с жестокими приступами метеоризма. Шесть объевшихся медвежат, с трудом передвигая ноги, попытались рассчитаться. За все, включая забытые мной позиции, а также полтора литра водки, полтора литра вина и прохладительные напитки, пришлось отдать пять тысяч – по восемьсот рублей с человека. Ричи нахмурился:
– Никогда такого не было. Я приходил сюда с компанией в пять, в семь, в восемь человек, и счет всегда был одинаковый – сто долларов. Пора рассекречивать «Аленушку».
О том, как важна стабильность в счете, мне также рассказывали в подвале продуктового магазина на Сухаревке. Об этом рассуждал Ави, человек, кочующий между Америкой, Израилем, Италией и Россией. Тем не менее именно он меня, а не я его завел в этот подвал.
– Чем еще хороша «Паттайя», – говорил он, отрываясь от тарелки «острого уткого супа с молодыми кукурузами», – тем, что всегда уверен: сколько бы и что бы ты ни заказывал, счет будет не больше двадцати долларов на человека. Это настоящее сокровище.
В тот вечер я открыл для себя, что в Москве существует целая каста людей, превративших поиск подобных подвалов, сараев, стекляшек и стояков в отдельный вид спорта. У этого вида спорта есть свой свод правил, есть заслуженные мастера международного класса, второразрядники, болельщики, допинг-тесты, рекорды, травмы и дисквалификации. Услышав о том, что где-то у метро «Ясенево» обнаружена пиццерия «Семь тараканов» и что в этих «Тараканах» сидят итальянцы, говорят на неаполитанском наречии и очень высоко оценивают качество моцареллы в пицце, эти люди готовы отменять переговоры, свидания и важнейшие деловые встречи, чтобы на собственном желудке убедиться в достоверности фактов.
– Как ты не понимаешь, моцарелла в пицце – как вратарь в футболе, полкоманды, – говорил знакомый рекламист, несколько лет проучившийся в Италии, усаживаясь в машину и отправляясь в заветное Ясенево.
Ресторан тайской кухни «Паттайя», в котором мы сидели с Ави, действительно был сокровищем. Прежде всего – вход. Чтобы проникнуть внутрь, необходимо зайти в круглосуточный продуктовый, пройти вглубь по коридору, мимо витрин с собачьим кормом и гелями для душа, повернуть направо, не испугаться, увидев вывеску салона красоты, спуститься по лестнице с зеркальными стенами, открыть дверь – и наконец попасть в скромное помещение с евроремонтом. Из шести имеющихся столиков занят был один – за ним сидела хозяйка «Паттайи», бывшая жительница Вьентьяна по имени Мави, вместе с дочкой. Они смотрели телевизор. На экране резвилась стая обезьян. Дочка толкала маму и показывала пальцем:
– Мама, обезьяны!
– Это не обезьяны, – отвечала мама.
Увидев в дверях Ави, хозяйка повела себя точно так же, как Ильгар при появлении Ричи. Это еще один элемент, входящий в обязательную программу. Участник соревнований должен не только найти заведение, но и наладить дружеские отношения с администрацией. Это как тройной тулуп в мужском одиночном катании – без его исполнения участвовать в соревновании можно, но претендовать на золотые медали бессмысленно. Чтобы наша верхняя одежда не пропахла маслом, креветками и лимонной травой, Мави повесила ее в особый шкафчик – за это добавляется еще одна десятая балла в графе «артистизм». Также спортсмен обязан иметь в меню любимое блюдо и расхваливать его самым убедительным образом:
– Даже в бангкокском квартале Пат-Понг я не ел такого том ям сума. И обязательно закажи жасминового риса. Антонелла приезжает сюда специально за ним.
Я пил жасминовый чай из кофейной чашечки и прислушивался к тому, как урчит удивленный желудок. Желудку предстояло переварить смесь из кокосового молока, чили, куриного карри, креветок, паровых пельменей и еще примерно восемнадцати продуктов, которые среднестатистическая тайская семья использует во время обеда. Как и любой другой спорт, этот всегда несет в себе элемент риска и бывает чреват травмами.
Может показаться, что главные специалисты в этом спорте – иностранцы. Для них соревнования носят принципиальный характер. Обнаружить в Москве заведение, о существовании которого знают всего лишь несколько тысяч из десяти миллионов жителей столицы, – это все равно что получить разом гражданство, постоянную регистрацию и ключи от города. Главная слабость экспатов – в том, что они слишком много внимания уделяют атмосфере заведения и почти всегда равнодушны к тому, чем там кормят. Висящий на стене плакат «Хлеба к обеду в меру ложи. Хлеб драгоценность, им дорожи» для иностранца важнее, чем то, что с этим хлебом едят. Легендарная «Чебуречная» на Сухаревской площади, где по-прежнему стоят очереди за трехрублевыми чебуреками, где посетители смешно обливаются чебуречным жиром и еще смешнее ищут по залу салфетки, расставив руки и растопырив пальцы, – для иностранного гражданина это предел мечтаний. Швейцарский репортер Штефан, обнаружив на Большой Никитской рюмочную и подружившись с заправляющим там Игорем Леонидовичем, взял за правило проводить там большинство дружеских встреч, интервью и переговоров. Он ходит туда один, с женой, утром, вечером, ходит смотреть футбол, искать материал для статей, пить пиво и, главное, просто есть. Даже бедствующим студентам соседней Консерватории не хватило бы выдержки питаться там ежедневно. Штефан же делает это с искренним удовольствием.
– Игорь Леонидович запретил курение, – сообщает он свежие новости, – и выгоняет всех на улицу. Но мы с этим боремся.
Местные специалисты, конечно, не так азартны. К тому же главное для них – не атмосфера, не ностальгия по СССР и даже не дешевизна, а кухня. Поэтому к условиям соревнования добавляется еще один важный элемент: уметь подтвердить, ссылаясь на авторитеты, что найденное тобой место – в высшей степени достойный ресторан, а не дешевый шалман с тараканами.
– Сам посол Сербии, вместо того чтобы питаться в ресторане при посольстве, ездит через полгорода в «Тигрис», поесть плескавицы, – сообщила Алена, девушка с кудрями до пояса, работавшая репортером в Югославии. После такого любой противник отправляется в нокдаун и немедленно едет через полгорода в «Тигрис», за плескавицей.
Меню «Тигриса» откровенно разочаровывало: лягушачьи лапки, гусиный паштет, лангусты и лишь несколько югославских названий. По правилам, за наличие в меню лапок и паштетов, заведение должно быть дисквалифицировано, даже если сюда приезжает сам посол Сербии.
– Ты ничего не понимаешь, – объясняла Алена, – в этом весь секрет. Главная гордость настоящего сербского повара – это то, что он бывал в Париже и умеет готовить лягушачьи лапки, улиток и гусиный паштет. Мясо-то любой серб умеет готовить. Но лягушек здесь никто не ест. Это так, для понта.
К столику подошел настоящий сербский повар Раде. Алена начала щебетать что-то по-сербски, я понял только фразу «свега по мало» (в смысле, «всего понемногу»). Повар ответил «добрэ» – и через двадцать минут на тарелке появилось ассорти из идеально поджаренных чевапчичей, плескавиц, мучкалей и вешалиц. Раздел спиртных напитков в меню тоже разочаровывал. Но Алена снова прощебетала что-то по-сербски, и на столе стали появляться графинчики с домашней шливовицей, настоянной на грушах вильямовкой, настоянной на винограде лозой и настоянной на абрикосах кайсиевачой. Дегустацию удалось остановить только в пять утра, когда сонные югославы стояли в верхней одежде у выхода и собирались выключать электричество.
На следующий день я отправился лечиться в ресторан гостевого дома «Тбилиси». Он известен тем, что там любят обедать Вахтанг Кикабидзе, Ираклий Квирикадзе и другие деятели грузинской культуры. Судя по всему, они единственные, кто там обедает, по крайней мере, никого другого в ресторане гостевого дома я не видел. Возможно, поэтому там работают самые спокойные и интеллигентные официантки – с бархатными глазами, ухоженными руками, прямыми спинами и шелковыми юбками до пола. Когда редкие посетители хмелеют от молодой изабеллы, они с материнской заботой предлагают переместиться в гостиничный номер. Мы с товарищем ели хинкали руками – а официантки смотрели на это с умилением. Святые женщины. Чтобы хоть как-то выразить им свою благодарность, мы купили у них канистру домашнего вина.
На следующий день я отправился лечиться в кубинское кафе «Аруба» с двумя офицерами налоговой полиции.
– Там лучшее коктейльное меню в городе. Сборная России по волейболу отмечает в «Арубе» свои победы, а официантами там работают бывшие агенты госбезопасности – люди все, кстати, очень интеллигентные.
«Аруба» понравилась с первого взгляда: у барной стойки сидели шесть бывших агентов госбезопасности. Они пили ром и выглядели как настоящие гаванцы. Рядом сидела настоящая кубинская женщина. Она плакала. Как только из магнитофона раздался кубинский хит, под который всего три месяца назад я просыпался и засыпал в городе Сантьяго-де-Куба, женщина вытерла слезы и пошла танцевать. Я же тем временем ел настоящую креольскую курицу с рисом и черными бобами и пил мохито – кубинский коктейль из рома с мятой. Мохито здесь всего на доллар дороже, чем в барах на гаванской улице Обиспо. После того как мы выпили весь мохито, офицер показал пальцем на стену над барной стойкой:
– Посмотри на эту скульптурную композицию. Розовый плюшевый крокодил ставит раком крокодила настоящего. Разве это не символ современного мира?
На следующий день я лечился в ресторане «Версай». В отличие от прочих подобных мест, он находится всего в двух шагах от Тверской, совершенно ни от кого не прячась. Находящаяся в двух шагах от «Версая» редакция «Афиши» в течение двух лет непрерывно занималась поиском мест, где можно недорого пообедать. Зайти в «Версай» ни один человек не отважился. «Версай» снаружи выглядит местом опасным.
Меня отвел туда питерский сценарист, специализирующийся на диалогах тюремно-лагерного содержания. Оказалось, что в «Версае», помимо суровых посетителей в кожаных куртках, имеется лучшая в городе коллекция азербайджанских супов, совершенно незаменимых при похмелье. Средняя стоимость – 70 рублей. Главное – правильно выбрать, что нужно в данный момент. Кюфта-бозбаш – густой бараний бульон с тефтелями, внутри которых прячется алыча. Дюшбара – густой бараний бульон с плавающими между кубиков курдючного сала и тычинками шафрана пельменями. Я остановился на пити по-шекински – нежном бараньем бульоне, с каштанами, алычой и горохом нут.
На следующий день я лечиться не пошел. Я понял, что ресторанное ориентирование – не аристократическая забава, вроде поло и бриджа, а народно-массовое движение физкультурников. У каждого знакомого в запасе имеется пара адресов: «Поезжай на Басманную, в ресторан «У Левы», там собирается весь цвет московской коллегии адвокатов». «Будешь на Басманной – зайди в «Кафе на Басманной», мы называем его «Коммунизм», цены там соответствующие». «Ты не был в «Амуре» у гостиницы «Украина», а еще говоришь – специалист». «На Курской есть недорогой эфиопский ресторан, туда даже эфиопов пускают». «Труффальдино» – вот правильное место для любителей итальянской кухни». «Труффальдино» – всего лишь филиал «Вероны», лучше зайди в головное предприятие – до восьми вечера это магазин итальянской сантехники, а после – лучший итальянский ресторан в городе». «Верона» давно испортилась, рыба несвежая, хозяин-итальянец больше не говорит посетителям «чао, рагацци», иди в «Ла Гротту», там низкие потолки и нет окон, но фасолевый суп с мидиями и давлеными томатами – это счастье». «Лучше пройди до конца китайский супермаркет на Новом Арбате – там будет самое аутентичное в Москве китайское кафе».
Знать адреса трех-четырех настоящих секретных ресторанов, чтобы считаться настоящим гроссмейстером, – этого явно недостаточно. Окончательно меня убедило в этом письмо, обнаруженное в почтовом ящике: «А что если сделать репортаж о злачных местах с экзотической кухней: вьетнамские рынки, китайские общежития, индийские кафе при институте Патриса Лумумбы и т.д. Все места знаю. Если вас это заинтересует, то я пришлю свои координаты». После этого письма я понял, что придется сдавать кафе «Магнолия».
Чтобы составить целостное представление о тайных гастрономических местах города, можно опустить и вьетнамскую столовую на рынке у Савеловского вокзала, и индийское кафе при институте Патриса Лумумбы, и даже заведение в районе «Текстильщиков», где чеченский повар готовит шашлык по-аргунски, но без кафе «Магнолия» карта конспиративных явок Москвы будет неполной. Представьте себе площадь перед железнодорожной платформой «Кунцево»: киоски с дешевым пивом, куры гриль, бабушки с шерстяными носками и мочалками. Рядом – типичный привокзальный сарайчик, в который полагается заходить за ста граммами перед отправлением электрички и после тяжелого вечера. Прежде чем открыть дверь сарайчика, я уже знал в подробностях, что происходит внутри. Я знал, что у администратора Вачика вот уже год как отказали ноги, потому что он был по-настоящему гостеприимным человеком и выпивал чуть ли не с каждым посетителем. Я знал, что, несмотря на это, посетители продолжают называть «Магнолию» его именем и говорят: «Поехали к Вачику, поедим барабульки». Я знал, что прошлым летом эту барабульку, доставляемую три раза в неделю из Батуми, нельзя было есть, потому что она пахла тиной, но сейчас все исправилось. Я знал, что если ты пришел к Вачику один, не стоит заказывать рульку – одному ее не съесть. Я знал, что в прошлое воскресенье они закрылись рано, потому что морили тараканов. Я знал даже, какого цвета волосы у Жанны, которая замещает Вачика. Причина невероятной осведомленности заключалась в том, что люди, побывавшие там, могли часами рассказывать об этом месте. Я открыл дверь. За длинным столом молча сидели пятнадцать грузин. Не глядя в меню, я заказал барабульки с ткемалевым соусом, свежих батумских овощей и цветной капусты. Грузины продолжали сидеть в тишине. Затем вошел седой старик в черном плаще, и гости облегченно вздохнули: «Тамада пришел». У меня на столе дымилась горка барабульки, пахло батумскими помидорами, кинзой и сливами. Старик деловито снял плащ, подошел к умывальнику, тщательно вымыл руки, занял место в середине стола, поднял рюмку и торжественно сообщил:
– Ну а теперь – праздник.