Манифест Евгений Асс, архитектор

Я по отношению к архитектуре иногда чувствую себя как герой платоновской повести «Река Потудань» — который так любил свою подругу, что боялся к ней прикоснуться.

Город состоит из твердого тела и динамичного наполнения, или — если использовать компьютерную терминологию — из hardware и software. «Хард» — материальная субстанция, архитектура, а «софт» — это программа его бытия, его наполненность жизнью. Есть города с очень хорошим «хардом» и плохим «софтом», редко, но бывают города с отличным «софтом», но слабым «хардом». В Петербурге, например, пока он был столицей, было полное совпадение материальной субстанции и операционной системы, а сейчас, при по-прежнему потрясающем hardware, software как-то зависает, нужна загрузка новых программ.

Архитектура — это метафизическая профессия. Но если выкинуть из нее трансцендентные содержания, то останется ремесло, которым может заниматься практически любой как-то образованный человек. В любом деле есть уровни профессионализма. Есть великая поэзия и есть стишки на день рождения. Многое из того, что было построено в Москве за последние двадцать лет, это вроде стишков по случаю. Наивно думать, что все выпускники Литературного института — Гоголи и Булгаковы. Разница в том, что плохих литераторов можно не читать и даже не печатать, а с работами посредственных архитекторов вы обречены жить.

Обычное жилье для обычных людей — это, наверное, самая трудная тема в архитектуре. Культура меняется, а пространство человеческого обитания со времен Древнего Египта мало изменилось: комната в 12–16 м² — стандарт, который существовал и в античной Греции, и в Римской империи. Это физиологическая норма — как кровать 80 на 190. Зачем же спать на кровати четыре на четыре метра? Очень сложно увязать эти нормы с актуальными культурными взысканиями.

Города меняются, и тем важнее сохранение памяти и каких-то устойчивых представлений, городских констант. Прошлым летом я протестовал, когда хотели перекрасить в розовый цвет Дом на набережной. Якобы по проекту Иофана он должен был быть с каким-то красноватым оттенком. Я сам архивных подтверждений этому не нашел и рад, что дом оставили как есть. Во-первых, дом строился при жизни автора — значит он видел в сером цвете какой-то смысл. А во-вторых, в представлении москвичей как-то уже утвер­дилось, что этот дом серый. Это символически важно.

В XX веке несовпадение народных ожиданий и архитектурных концепций стало очевидным. Модернистская архитектура не нашла места в душе русского народа. В то же время попытки делать архитектуру а-ля рюс выливаются в такую чудовищную похабень, которую невозможно обсуждать. Но и постмодернистский классицизм из монолитного железобетона тоже звучит фальшиво и неуместно. Хотя дело не в стиле, а в какой-то всеобщей пространственной рассогласованности, утрате пространственных смыслов. Над этим стоит серьезно задуматься.

Архитектура сильней любой власти. Архитекту­ра заставляет всех, без различия чинов и званий, царей, президентов и министров — тут подняться по крутой лестнице, там пройти по извилистому коридору, эту дверь открыть правой рукой, а ту левой. Сопротивляться ей бесполезно.