Бедные родственники

Эфиопия — страна черного православия, неафриканского климата, троюродных внуков Пушкина и по-горьковски счастливых нищих.

После путешествия в Абиссинию мне задавали обычные в таких случаях вопросы: много ли там львов, очень ли опасны гиены, как поступают путешественники в случае нападения абиссинцев. И как я ни уверял, что львов надо искать неделями, что гиены трусливее зайцев, что абиссинцы страшные законники и никогда ни на кого не нападают, я видел, что мне почти не верят. Разрушать легенды оказалось труднее, чем их создавать». Это Николай Гумилев. «Африканский дневник», 1913 год.

94 года спустя в свой первый день в Аддис-Абебе я жутко замерз, чуть не отравился выхлопными газами и съел крайне подозрительный гуляш. Африканский вечер, суливший столько экзотических впечатлений, в итоге пришлось провести в отеле, поглощая таблетки и тщетно пытаясь согреться. Томик Гумилева и распечатки из интернета, брошенные в мой рюкзак вместо путеводителей по Эфиопии, оказались на редкость бессмысленными. Когда после ледяного ливня я под горячим душем смывал с себя грязные разводы, мне вспоминались милиционер у эфиопского посольства в Москве, просивший: «Вы там погрейтесь за всех нас», — и рассказ о том, как эфиопы из-за нехватки воды якобы вынуждены надрезать шеи своих быков и утолять жажду, отсасывая кровь у несчастных животных.

Весь мой вояж изначально был каким-то неправильным. Вместо традиционного туристического направления — к православным святыням на севере страны (Эфиопия исповедует монофизитство более полутора тысяч лет) — меня ждала поездка на юг, к зеленым холмам Оромии. Из-за нелепого графика знакомство со страной мне пришлось начать с сувенирных лавок Аддис-Абебы, куда все нормальные люди заходят, уже пропитавшись местным колоритом.

— Меркато? — спросил мой гид и переводчик Андреаш.

— Меркато, — ответил я и очень скоро пожалел о своем выборе.

Огромная барахолка с итальянским именем — одна из достопримечательностей столицы Эфиопии. Меркато — классический восточный базар: с суетой, гомоном, ароматами и непролазной грязью. По идее, здесь должен быть большой выбор оригинальных безделушек для туристов. Но на практике торговые лотки завалены растаманскими шапочками, футболками с портретами бен Ладена и деревянными жирафами и носорогами «мейдинчайна», которые можно легко купить в любом московском торговом центре.

— Объясните мне, этот зверь хотя бы водится в Эфиопии? — пытался добиться я от продавцов.

— Йеллем (нет), — после длинной недоуменной паузы.

Похоже, руки глобализации дотянулись и до этого Богом забытого места. С огромным трудом на Меркато удалось разыскать произведение местных ремесленников — грязненький барабан с большими глазами и ретрооткрытку иконы растафарианцев Хайле Селласие, которую мне заказали московские фанаты легендарного эфиопского императора.

Беспорядочно разбросанная на холмах вокруг нескольких загаженных ручейков, Аддис-Абеба (Аддис, как называют ее все местные) сегодня мало напоминает «город роз», которым 94 года назад умилялся Николай Гумилев. Трехмиллионный муравейник — это хаотичное нагромождение нищих лачуг и современных офисных центров, православных храмов и мечетей, ампира и модерна. Некоторые кварталы по сей день остаются настоящими ремесленными слободами: семьи жестянщиков кучкуются на своем пятачке, семьи плотников — на своем и так далее. В центре невозможно найти прямую улицу — говорят, первый генплан Аддис появился совсем недавно. Вообще, этот город — наглядный образец того, как выглядели бы африканские столицы, живи континент без белых колонизаторов. Ведь если не считать пятилетней итальянской оккупации накануне Второй мировой, Эфиопия — единственная неколонизированная страна Африки.

Каждое утро на улицы Аддис выкатывают десятки тысяч раздолбанных авто, наполняющие воздух невыносимыми зловонными выхлопами. Город находится на высоте 2400 метров над уровнем моря, и здесь большие проблемы с циркуляцией воздуха. Угарное марево растворяет силуэты домов, в нем тают и толпы физкультурников на центральных авеню, и козьи стада, которые пасутся неподалеку. Бензиновый смог делает утренние пешие прогулки абсолютно бессмысленными. Даже если вы сумеете пробиться сквозь специфическое амбре, то большая часть указателей в лабиринте улиц не скажет вам ровным счетом ни о чем. Потому что они написаны на амхарском — государственном языке Эфиопии, который использует древнее слоговое письмо геэз. Амхарская вязь слегка напоминает армянские буквы (говорят, создатель армянского алфавита Месроп Маштоц и вправду нашел вдохновение в эфиопских книгах), но легче от этого не становится.

Чуть ли не единственный способ передвижения для иностранцев по Аддис — это такси, роль которых здесь выполняют синие ВАЗ-2101 — «копейки».

— Как ты работаешь на такой старой машине? Здесь даже кондиционера нет! — взывал я к местному таксисту.

— А чему ты удивляешься? Лично меня в этой машине все устраивает — она надежная и экономичная. Для нашей погоды, нашего рельефа и наших улиц — в самый раз.

Состояние дорожного покрытия в столице Эфиопии — это действительно серьезный аргумент в пользу российских машин. Асфальт в Аддис лежит только на главных магистралях, на всех остальных улицах — то ли щебенка, то ли некачественная брусчатка, которая выглядит так, словно дорога только что побывала под артобстрелом. Заниматься этой проблемой муниципальные власти не хотят — доходит до того, что состоятельные граждане сами скидываются на то, чтобы асфальт наконец добрался до их дома. «Жигули» и дороги — это вообще некий символ эфиопского отношения к жизни. Жизни, в которой и так все хорошо и которую имеет смысл улучшать лишь под давлением внешних сил и желательно — на чужие деньги.

— Я не понимаю: в нашей стране не бывает цунами и землетрясений. И климат хороший, и полезные ископаемые есть. Почему же мы такие бедные? — вскидывает брови переводчик Андреаш, откусывая кусок пиццы в кафе, расположенном на последнем этаже Экономической африканской комиссии.

С этой высотки открывается вид на ручей Куртуме, берега которого застроены отелями, посольствами и офисами гуманитарных организаций. Эфиопия — один из крупнейших в мире потребителей гуманитарной помощи. Практически все сферы жизни страны спонсируют иностранцы. Сельское хозяйство — итальянские благотворители, образование — ливанские, дорожное строительство — китайские, медицину — русские… Более двух веков бесконечных войн и правление коммунистического режима Менгисту Хайле Мариама ввергли страну в страшную нищету и обнаружили в эфиопах поразительный талант к попрошайничеству. Если бы где-нибудь в мире проводился конкурс профессионального мастерства клошаров, то Эфиопия, несомненно, заняла бы на нем первое место.

Конечно, в Аддис-Абебе хватает наглых и безыскусных побирушек, бегающих за туристами с протянутой рукой. Но большинство претендентов на милостыню чинно подойдут к вам, на приличном английском заведут разговор о погоде, о местных традициях, о международном положении… И только потом элегантно поинтересуются, не можете ли вы чем-то помочь его многодетной семье. В Эфиопии почти все семьи многодетные, некоторые из них даже в столице живут в домиках из жердей, обмазанных глиной с навозом. Однако эта нищета не кажется беспросветной. На улицах не видно опухших от голода детей или взрослых, изможденных непосильным трудом, а от трущоб не исходит отрицательных эманаций, как в других бедных странах. Возможно, потому, что тебя не оставляет мысль: все эти люди, каким бы странным и неопрятным ни казался их быт, вроде как почти братья по вере.

С эфиопским православием я столкнулся чуть ли не лоб в лоб посреди пыльной улицы Аддис, когда на моем пути оказались два темнокожих попа с хиленькими бороденками в ядовито-желтых накидках и фиолетовых клобуках. Священники пригибались к земле под тяжестью неимоверно больших нагрудных крестов и поминутно останавливались — каждый второй прохожий считал своим долгом подойти к ним, поцеловать руку и попросить благословения. Лавируя в толпе верующих, попы многократно меняли направление, пока, в конце концов, чуть не сшибли меня, зазевавшегося на какую-то свалку.

Много лет назад мне случайно попала в руки дивная дореволюционная книжонка, в которой утверждалось, что хоть абиссинцы и христиане, их моральный уровень прискорбно низок, что полигамия и пьянство распространены в Эфиопии даже в монастырях, что на храмы вместо крестов они ставят звезды из страусиных яиц, что абиссинская церковь канонизировала Понтия Пилата, а епископам при посвящении в сан здесь принято плевать на голову. Но несмотря на все эти замечательные особенности, делался вывод, что в этой вере есть «проблески православия» и на этом основании России неплохо было бы взять Абиссинию под свой протекторат.

Слава богу, этому совету никто не последовал. Потому что никаких «проблесков» на самом деле нет. Не знаю, как насчет канонизации Пилата, но в плане обрядов коптская церковь — это такая гремучая помесь западного и восточного христианства, мусульманства, иудаизма и язычества, что объявить эфиопов своими братьями по вере может кто угодно…

Впервые оказавшись у православного эфиопского храма, я решил, что это мечеть и здесь в разгаре утренний намаз. У огороженной высоченным забором территории робко толпились мужчины и женщины, замотанные в белое с головы до пят. А из динамиков транслировались переливы молитвы, затянутой на одной ноте. Но главной приметой этого места оказались даже не монотонные звуки, а сотни штиблет, сложенных у дверей церкви. Выяснилось, что, подобно мусульманам, эфиопы переступают порог храма только босиком.

Мы протискиваемся ко входу, но мой гид наотрез отказывается идти дальше, пока не расцелует внешнюю стену и порог церкви. Внутреннее пространство храма поделено на две части — мужскую и женскую (женщины проникают внутрь через отдельную дверь). Во время службы прихожане, подобно католикам, сидят на скамеечках. Убранство храма гораздо скромнее, чем у нас, — никакого золота, а иконы и фрески выписаны в более светлых тонах. Правда, разобрать цвет кожи у святых все равно невозможно. Видимо, изображать Спасителя черным — было бы слишком, а лишний раз напоминать прихожанам, что Христос и его близкие — фаранджи (белые), — неполиткорректно. Поэтому данный вопрос местные иконописцы предпочитают замять.

Воодушевленный посещением храма, Андреаш заставляет меня выполнить очередной коптский ритуал — обойти вокруг церкви против часовой стрелки — и по дороге объясняет еще несколько местных православных традиций. Оказывается, эфиопы-ортодоксы не употребляют в пищу свинину, а всем новорожденным мальчикам делают обрезание. В машине переводчик торжественно достает из бардачка потрепанную аудиокассету:

— Послушаем православную музыку?

То, что обрушилось на мои перепонки в последующие полчаса, было чистой воды негритянским госпелом, только на староамхарском языке. Когда мы снова проезжаем мимо какого-то храма, водитель на полной скорости бросает руль и долго крестится, выглядывая из-под картонного распятия, закрывающего четверть лобового стекла. Все-таки, несмотря на марксистское прошлое, эфиопы — необыкновенно набожный народ.

Большинство населения в Эфиопии — православные. Однако в той же Аддис-Абебе треть жителей — мусульмане, и за счет переселенцев из восточных регионов страны их число продолжает увеличиваться. Говорят, это особенно чувствуется, когда в Рамадан пустеют столичные ночные клубы. И еще ползучая исламизация хорошо видна на окраинах города, где почти нет православных храмов, зато обязательно высится минарет и большинство женщин на улицах — в хиджабах. Впрочем, и девушки-христианки здесь предпочитают одеваться очень скромно и выделяются разве что оригинальной прической, состоящей из множества мелких косичек, собранных сзади в пучок. Выглядит очень эффектно.

Вообще, эфиопы, на мой вкус, — симпатичная нация. У большинства жителей Аддис-Абебы и окрестной Оромии — абсолютно европейские черты лица, несмотря на явные негроидные признаки: темную (коричневатого оттенка) кожу и розовые ладони. Благодаря высокогорью, которое способствует выработке красных кровяных телец, и натуральной постной пище (в эфиопской кухне почти не используется масло), у аборигенов отличные поджарые фигуры и ослепительно-белые зубы. При этом зубная паста во многих местных семьях до сих пор — предмет роскоши. Единственное, что может помешать им сохранить здоровые зубы до глубокой старости — наркотическая травка чат, ставшая в Эфиопии национальной страстью и одновременно — бедствием.

Чат (кат, абиссинский чай, мира или африканский салат) — это природный галлюциноген, который миллионы эфиопов фактически используют вместо жвачки. Пучок травки, составляющий дневную дозу, стоит около 5 долларов и легально продается в Аддис-Абебе на каждом углу. От листьев чата резко улучшается настроение и повышается самооценка, но травка вызывает привыкание, а со временем оказывает разрушительное воздействие на зубы и внутренние органы. Экспорт чата дает прибыль, сопоставимую с доходами от экспорта кофе. Многие фермеры на востоке страны вырубают кофейные плантации, чтобы засадить свои поля абиссинским чаем.

Плакатами о вреде чата в Аддис-Абебе оклеено буквально все — от начальных школ до памятника А.С.Пушкину на одноименной улице…

—Пушкин, Пушкин, — ворчал переводчик Андреаш, когда я все-таки потащил его к бюсту Александра Сергеевича, который установлен в столице Эфиопии на месте снесенного Ленина. — Ты посмотри на меня в профиль. Чем я тебе не Пушкин?

Мать Андреаша — русская, вышедшая замуж за эфиопа и переехавшая в Аддис-Абебу тридцать лет назад. Как и все женщины подобной судьбы, она видит в своем сыне точную копию поэта, в котором также бурлила русская и африканская кровь. Фантазии «совгражданок» и шумная неуютная улица — сегодня единственное, что объединяет Пушкина с исторической родиной его предков. Кстати, является ли Эфиопия этой самой родиной — еще очень большой вопрос. Прадед гения арап Петра Великого Ганнибал предположительно родился на севере Абиссинии (то есть на территории современной Эритреи), но исследователи поочередно называют его родиной чуть ли не все страны Центральной Африки.

Из начальной школы оромской деревеньки Бекоджи (400 км на юг от Аддис) навстречу мне выскакивает несколько сотен маленьких ганнибалов в фиолетовых робах, заменяющих школьную форму. Это учебное заведение, воспитавшее нескольких олимпийских чемпионов, — конечная цель моей поездки в Эфиопию. Облупленные корпуса-бараки, чугунное кольцо-колокол вместо звонка, окна без рам и без стекол, одинокая лампочка в классе, которая включается соединением двух проводков, торчащих из стены. Все подступы к школе усеяны подметками от пластиковых китайских сандалий, а большинство учеников бегают по улице босиком.

Основной контингент школы — дети пастухов, семьи которых уже много десятилетий выращивают на окрестных холмах огромных горбатых коров зебу. Сами пастухи живут в утлых хибарах, покрытых металлошифером, — за неимением гвоздей он придавлен к крыше камнями. От воров оромо спасаются, обсаживая изгороди кактусами, — получается очень креативно: живая колючая проволока.

— Осторожно, мистер! — один из школьников за рукав выхватывает меня буквально из-под копыт одной из конных повозок, которые вместо «копеек» выполняют в Бекоджи функцию такси. — Вы из Объединенных Наций? Вы приехали нам помочь? Нет? А не могли бы тогда лично вы помочь лично мне? Понимаете, у меня шесть братьев и четыре сестры, а я собираюсь после школы пойти в колледж… На кого буду учиться? Конечно, на IT-инженера. А чему вы удивляетесь?