Платформа мрак

Иллюстрация: Юлия Якушова

По количеству слухов и домыслов самый близкий «Сапсану» исторический персонаж — граф Дракула

В фирменном поезде «Карелия», ежедневно ­курсирующем между Москвой и Петрозаводском, не предусмотрен ресторан, но есть буфет, втиснутый в обычный купейный вагон тверско­го производства. В этом аскетичном заведении — украшенном, впрочем, бумажными цветами и кружевными занавесками — наливают до часу ночи, и пассажиры, которым выпало ехать в со­седнем купе, чертыхаются, но заснуть все ­равно не могут.

Недавним сентябрьским вечером одним из этих пассажиров был я. Устав от многозначительных взглядов Скалли и Малдера, я захлопнул лэптоп и принялся слушать, как компания за стеной угощает двух проводниц из соседне­го вагона. Были рассказаны анекдоты про тещу из бесплатных газет и провозглашен тост за присутствующих дам. Потом разговор перешел на железную дорогу, и проводницы посерьезнели.

«Вот что я вам скажу, дорогие мои», — сказала одна. Главное, на «Сапсане» не ездите. Навернется, мало не покажется». «Не болтай, Галя, спать пора», — одернула ее другая.

Когда компания разошлась, я покинул хра­пящее купе и тоже направился в бар. За мной последовал сосед, представившийся мастером Медвежьегорского депо Пуйкконеном. Он взял «Туборг», я, опасаясь показаться снобом, — коньяк «Московский». Мы обсудили жизнь в столице и северные надбавки, а потом я спросил Пуйкконена, за что проводницы так не любят «Сапсан».

Лицо карела потемнело. «Да разное про него говорят. Помнишь историю-то, когда экспресс под откос пустили? Говорят, не взрыв это был».

Распахнулась дверь в коридор, из которой вылетел один из недавних собеседников проводниц. Ухватившись за столик, он уставился на нас бессмысленными глазами и стравил на пол остатки ужина. Тощий буфетчик чертыхнулся и полез за ведром и перчатками. Пуйкконен поморщился.

«А что же, если не взрыв?» — спросил я Пуйкконена. Тот покачал головой. «Да вроде само лопнуло, даром что рельсы японские. Представляешь, если под «Сапсаном» лопнет?»

Я представлял — потому что слышал эту гипотезу далеко не в первый раз. Спросите о «Сап­сане» любого железнодорожника от Петербурга до Вятки и вы получите целый ворох намеков и полунамеков о слабых рельсах, плохих колесах, недобрых мужичках. Большая часть этих рассказов будет осно­вана не столько на фактах, сколько на общей неприязни к скоростному поезду, который разделил профессиональное сообщество на два лагеря — причастных и непричастных.

И если бы только профессиональное. В России триумфу немецкой ин­женерной мысли оказалась уготована странная доля. Знак прогресса пре­вратился в недобрый символ режима. В деревнях, куда почти не ходят электрички, в городках, разрезанных пополам вечно закрытыми переездами, и в поездах, которые по два часа стоят на запасных путях в ожидании зеленого сигнала, «Сапсан» не любят так же ин­тенсивно, как милицейскую мигалку или галстук «Эрмес» на шее у чиновника.

И могло ли быть иначе? Ведь «Сапсан» стоит вне системы. Он спустился на российские магистрали как НЛО из «Секретных материалов», непонятный и непринятый никем, кроме пассажиров, постоянно курсирующих между двумя столицами. Даже проводницы в «Сапсане» выглядят так, будто их клонировали из Екатерины Андреевой в секретных лабораториях ФСО. В современном мире судьба этого поезда уникальна. Нельзя представить «Синкансэн», вслед которому летят камни фукуокских крестьян, или TGV, который встречают градом помидоров пейзане Лангедока. А покрытые серебристой паутиной окна в «Сапсане» я встречаю регулярно.

Бар давно закрылся. За окном проплывали предрассветные елки. В купе, откинув голову, издавал утробные звуки командировочный из Северстали. Близилась Свирь, где унылые рыбаки уже выносили на перрон лотки с сигом горячего копчения. «На х… такую модерни­зацию», — пробормотал отяжелевший от пива Пуйкконен и, пошатываясь, полез на свою верхнюю полку.