Диафрагма

Владимир Семенович

Фотоателье на Большой Дмитровке 

Фото: Борис Семенович

«Не буду я вас фотографировать, – говорит Владимир Семенович. – У меня похмелье».

Под стеклом у Владимира Семеновича – Агузарова, две разные Гурченко, Кобзон, Жириновский, Инна Гомес и Руслан Аушев. Отдельно – Эсамбаев, Листьев и Лебедь. «Покойники – в нижнем ряду». Владимир Семенович – бывший фотограф журналов «Советский Союз» и «Лесное хозяйство», мужчина лет пятидесяти в советском лыжном костюме и клетчатом пиджаке – фотографирует на паспорт.

«Ко мне многие приходят и говорят: чтоб как в Матросской Тишине, только без полосок». Коридор за спиной фотографа обклеен картинками из порножурналов. «Меня в ОВИР недавно на совещание вызывали. Знаете, что сказали? Владимир Семенович, мы прекрасно знаем, как вы работаете. Но должно быть девяностопроцентное сходство, хотя бы семидесятипроцентное, а то милиционеры не узнают», – Владимир Семенович упирается, капризничает, ничего не хочет. Отсылает меня к мальчику-ассистенту, худощавому, но с пребольшими усами. Но мальчик – это не то: мальчик не фотографировал для Доски почета Андрея Миронова и Евгения Леонова.

«Ладно уж. Щелкну вас. Губы покусали и немного облизали. И эти ваши кудри пригладьте, а то горгоной получитесь».

Алексей Лебедев

Квартира на Савеловской

«Когда девушки говорят, что нефотогеничны, – это все выдумки фотографов, которые на паспорт снимают», – говорит Алексей. К Алексею я попала по объявлению «Студия Алексея Лебедева. Изготовление портфолио. Выезд на дом». За $250 Алексей берется напечатать 10 снимков с тремя разными образами (что бы это ни значило); еще $50 стоят услуги дизайнера Ксении. Та позвонила заранее – поинтересовалась, где у меня сколько сантиметров: «Привезу вашего размера наряд в последних тенденциях журнала Vogue и трусы, в которых девочки для Playboy снимались».

На съемке появляется еще один – лет восемнадцати, с прической, как у Юрия Шатунова, и в драных на попе джинсах. Представляется: «Леон Клеман». Он визажист, капает мне в глаза синий раствор, придающий блеск, и намазывает лицо тональным кремом. Кричит: «Я из тебя сделаю дикарку из дикого-дикого племени!» Алексей – бледный юноша с собранными в хвост волосами – волнуется, никак не может сообразить, как поставить отражатель, куда направить свет и какие позы принимают в диких племенах: сначала просит сесть на пол и задрать носок сапога, потом представить, что я вдыхаю запах моря, потом – что собираю ромашки. Он чуть не заикается: «Ты должна соблазнять камеру, покрасуйся, поиграй…» Из фотоаппарата на меня смотрит мутно-водяной, увеличенный вдвое глаз. По радио играет «Безнадега точка ру».

Фото: Алексей Лебедев

«Нам с Леоном скучно. Мы хотим следующего образа», – говорит Ксения. Следующий образ такой: колготки в сеточку, перо в волосах, на плече – алые трусы узлом. Алексей робеет, но требует высунуть язык, закинуть ногу на спинку стула, схватиться за корсет: «Сделай колдовские, ведьмовские глаза!» – Щелк. – «Положи игриво пальцы в рот!» – Щелк. – «Сделай взгляд собственницы!» – Щелк, щелк, щелк. Алексей явно осмелел. «Леон! – приказывает он. – Принеси блестки, помажь ей плечо. Леон! Убери ей прядь с глаз. Леон! Глаз растекся!» Фотограф перетаскивает из другой комнаты желтый диван: я должна улечься на него в трусах, в которых девочки из Playboy снимались. Вконец распоясавшийся Алексей просит повертеться. Вертеться я не хочу, я хочу домой.

«Мне редко такие классные модели попадаются», – говорит Леон Клеман на прощание. Кажется, он прихватил с собой мою новую тушь.

Игорь Мухин

Пушкинская площадь

Мухин – черно-белый. У него белая лысая голова. Куртка, свитер, брюки – черные. На шее – старая механическая камера: «Не умею с цифровой работать, к компьютеру никогда не подхожу, проявитель дома – чешский еще». Работы Мухина, сделанные старой камерой, висят в музеях Парижа и Нью-Йорка. Мухин – классик.

Мухин приставляет меня к фонарному столбу. «Что мне надо делать?» – «Ничего». Идем по Тверской. «Что мы ищем?» – «Бесплатный свет. Он идет от витрин». Останавливаемся у «Бенеттона». «Куда смотреть?» – «Куда хотите». Мухин садится на корточки, долго в меня вглядывается, встает, укоризненно качает головой: «Не улыбайтесь, пожалуйста». «Почему у вас никто на фотографиях не улыбается?» – «Нет улыбок. Город такой. У меня лошади тоже не улыбаются».

Фото: Игорь Мухин

Спускаемся в переход под Пушкинской площадью: «Здесь основная жизнь». Слева – влюбленная пара с пивом, справа – влюбленная пара с пивом. «Какое у меня должно быть настроение?» – «Не улыбайтесь». Мухин ставит меня на фоне испуганной продавщицы подснежников. Опять качает головой: «Сделайте вид, что кого-то ждете, смотрите тревожно». В Филипповской булочной просит улечься на диван и положить голову на подлокотник. А потом вообще закрыть глаза. «Игорь, что вы еще любите, кроме фотографии?» Мухин поворачивает голову, на его очки падает свет, они превращаются в два черных круга: «Газон». «Что?» – «Газон выращиваю, на даче. Занятно: сеять, косить и смотреть».

Сан Саныч

Фотостудия «Контраст» в Гольянове

Сан Саныч на меня не смотрит. Он листает «Из рук в руки», звонит по объявлению, интересуется у рыжей визажистки: «Вик, так он в оперы хочет или в ФСБ?» Я стою перед ними в зеленых брюках карго, золотой кофте D&G и на шпильках.

Сан Саныч – человек с заплывшими глазами лет 28 – фотографирует для портфолио и брачных объявлений, а еще печатает карточки, которые девушки в армию посылают. На полках разложен реквизит: барабанные палочки, противогаз, булыжники, плетеная корзинка и полуметровая розовая свинья.

Наконец Сан Саныч допивает кофе и берет в руки камеру. Аппарат цифровой – чтобы потом можно было перемещать девушек из Гольянова в прерии, пустыню или в космос. Если зубы желтые, их отбелят в компьютере, если во время съемки вылезут трусы, их закрасят. «После каждого щелчка меняем позу. Начали. Прогибайся. Посексуальнее. Где блеск в глазах? Не можешь?» Чтобы высвободить сексуальность, Сан Саныч приволакивает черный пластмассовый стул.

Фото: Сан Саныч

«Ты настоящая модель! Оседлай его!» Оседлываю. «Вик, слышишь, я подумал, лучше в ФСБ». Глаза блестеть не хотят. Решаем переодеться. Теперь я в джинсах на бедрах, майке с пальмовым листом и леопардовых босоножках La Silla. Из темноты поступает команда: «Примени фантазию!» Встаю на четвереньки и прогибаюсь. Бедра у меня в этот момент, наверное, ничего, но лицо – как на рекламе леденцов от кашля. Заменяем майку на купальник. Сан Саныч оживляется: «Спусти лямки, пониже. Еще ниже. Не бойся! Может, обхватишь себя? А если джинсы расстегнуть? Ну где же твоя сексуальность? Где? Ну не надо такое трагичное лицо состраивать!» Не успеваю состроить другое лицо – а он опять звонит по объявлению. «Сан Саныч, что мне делать?!» – «Да водки надо было выпить».

Михаил Королев

Студия на улице Вавилова

«Ты что у нас, стеснялка? – спрашивает визажист Слава из «Персоны», видя, как я иду переодеваться в ванную. – Такие модели иногда попадаются, говорят: а я не так привыкла краситься, ой, какое ты из меня чучело сделал. Вот Света вчера, хорошая девочка, все терпела».
Стилист Лена Баканова, красавица с ахматовским носом, достает черные прокладки Carefree, отдирает полосочки, приклеивает их к подошве сапог и обрезает края ножницами: «И не вози по полу каблуками – это Martine Sitbon. Знаешь сколько стоит!» Sitbon жмет, как испанский сапог. Я буду терпеть – как Света. «Надо позвонить вашему фоторедактору, – говорит Лена, – согласовать ядерный взрыв». Фоторедактор говорит взрыву «да»: на сцену вешают фон с фотографией ядерного гриба.

Фото: Михаил Королев

Со второго этажа спускается Михаил Королев, один из самых высокооплачиваемых фэшн-фотографов страны. «Мы будем работать так: плечи туда-сюда, голову туда-сюда, надменный взгляд. И все». Делаю плечи туда-сюда, голову туда-сюда. «Миша, а модель для вас – личность? Или просто вешалка?» – «Но это же вы двигаетесь, вы смотрите. Вы входите в придуманный нами образ». Голову туда-сюда, надменный взгляд. Скучно. Пытаюсь проявить фантазию: засовываю руки в кольца на платье, будто это наручники, кричу: «Бабетта идет на войну!», танцую, как Виржини Ледуайен в фильме «8 женщин». «Не елозь по полу сапогами!» – нервничает Лена.

Плечи туда-сюда. «Глаза не щурить, лоб не морщить, ноги не косолапить, плечи не поднимать, корпус не откидывать, руки за спину не убирать, пальцы держать вместе по три», – требует Миша. «А может, просто положим ее и снимем? Или пусть сядет на пол как кукла», – предлагает Лена. Королев объясняет: «В том и состоит мастерство модели, чтобы искать позу, не выходя из поставленных мною ограничений. Но в Москве нет профессиональных моделей – они все уехали, а те, что здесь, – просто замуж хотят выйти. Три четверти работ у меня – поденщина». Все. Лена за секунду снимает с меня юбку, стягивает сапоги, отдирает от них прокладки, принимает назад колготки. Слава выдергивает из головы шпильки. «Надо, – говорит, – тебе голову майонезом помазать».

Николай Бахарев

Квартира на Триумфальной площади

На родине Бахарева, в Новокузнецке, ему дают по морде два раза в год. Бахарев работает на свадьбах и похоронах, выезжает на дом, снимает чужих подруг голышом. Ему позируют продавщицы фруктов, асфальтоукладчицы, поварихи и малярши. В Москве Бахарев фотографировал Проханова, Сорокина, Дыховичного, Бондарчука, Толстую и Кулика. Асфальтоукладчиц и Куликов потом выставляют в Манеже и «Риджине».

Бахарев – рыжий, бородатый, короткий – волочит, сгорбившись, по Триумфальной площади два огромных, изрядно потертых кожаных чемодана. «Вы, дамочки, все хотите быть куколками. Я добиваюсь от вас открытости и откровенности». Сует в лицо пачку черно-белых снимков: две девушки с волосатыми ногами сидят (разведя ноги) перед тарелкой с какими-то ягодами. У одутловатой немолодой женщины из плавок торчит букет полевых цветов. «Букетик – чтобы воздушность была. – Бахарев дышит луком в лицо. – Это пошлость, я все понимаю. Но я нашу пошлость научился принимать».

Фото: Николай Бахарев

Из одного чемодана появляется старинный фотоаппарат «Киев». Из другого вырастают до потолка шесть штативов. Полутораметровый Бахарев среди штативов – как в бамбуковой роще. «Я в Новокузнецке лампы на прищепки креплю. А тут мне сказали: как ты, Бахарев, к москвичам с прищепками придешь? У них там знаешь какие квартиры». Бахарев берет с книжной полки «Дневник Бриджет Джонс», сует его мне в руки. «Садись на стол. Я, как в Vogue, со стереотипами работаю: сейчас ты – развратная секретарша». Бахарев семенит от штатива к штативу, что-то подкручивает, что-то всовывает в розетки. Кидается ко мне, на полсантиметра отодвигает платье с плеча, еще на полсантиметра двигает руку. «Врет мне левая нога, – стонет Бахарев, – ой врет!» Носок сапога Бахарев заворачивает за ножку стула.

«Изогни голову, взгляд на меня, подбородок ниже. Очень хорошо. Дурная ты какая получилась – скажем, что так и было». Бахарев возвращается к камере: «Какой из штативов мне врет?» Врет Бахареву второй слева. Я уже минут 20 сижу в нечеловечески перекошенной позе, у меня затекли рука и шея. «Держимся, а то я тебя сейчас потеряю. Стоп! – Бахарев хватается за волосы. – Руки не оправданы! Мне нужно найти оправдание рукам! Двигайся, Елена. Ага! Дурной пальчик! Скажем, что так и было!» На сороковой минуте моего знакомства с Бахаревым он впервые нажимает на «пуск».

Предлагаю ему чай. «Когда снимаю, у меня проблемы с желудком: не могу ни есть ни пить». Съемки перемещаются на диван, весь процесс повторяется заново, только теперь, говорит Бахарев, я – пэтэушница. Подскакивает, расправляет ворот рубашки: «Так, чистенькая у меня вышла девочка, чистенькая». После десяти коротких перебежек, двадцати маневров со штативами, на восьмидесятой минуте знакомства Бахарев нажимает на «пуск» во второй раз. «Говорят, что Бахарев, – говорит Бахарев, – блядством занимается. Да, у меня с моими клиенточками интим. Я должен чувствовать дамочку. Если с женщинами пять часов вместе проводишь, чего только не может случиться».

Бахарев говорит со скоростью пятьсот слов в минуту. Двигается по комнате быстрее вспышки своего «Киева». На сто шестидесятой минуте бахаревские заговоры начинают действовать. Бахарев ставит мою руку туда, мою ногу сюда, вот в эту сторону просит посмотреть – и я себя начинаю ощущать новокузнецкой асфальтоукладчицей. Хуже того – я понимаю, что Бахарев все эти сто шестьдесят минут снимал не Елену Егереву, а ту самую асфальтоукладчицу. Так же, как Королев фотографировал терпеливую куклу, Мухин – таинственную обитательницу города, а Алексей с Леоном Клеманом – дикарку с высунутым языком: меня, Елену Егереву, никто из них не заметил. Мне страшно. Бахарев же зубы заговаривает: «Я – обыкновенный бытовой фотограф. Это же просто, обыкновенная эстетика. Если здесь толстая женщина прогнулась, с другой стороны у нее вылезет жир, а я его занавешу кофточкой».

Антон Ланге

Ресторан «Шоколад»

«Какие у тебя есть трусы?» – спрашивает по телефону Антон Ланге, фотограф Playboy, самый большой в Москве мастер эротической фотографии. Любимых трусов у меня трое: зеленые с Че Геварой с лондонского рынка Портобелло, розовые D&G из Милана и белые с черными бантиками над треугольными дырками впереди и сзади, купленные за три рубля в переходе под Пушкинской площадью. В 7.45 утра в студии меня встречает ассистент Семен. Мне это совсем не нравится. Я думала, мы с фотографом будем наедине, а тут Семен. «А вы что, на обнаженных женщинах специализируетесь?» – интересуюсь у ассистента. «Я недавно женился, мне это вообще все равно. Я просто руку у Ланге набиваю, все равно на чем».

Появляется фотограф Ланге, перетряхивает мой чемодан. Из всех мини-юбок, обтягивающих брюк, джинсов, коротких платьев, топов Ланге выбирает одно: трусы из перехода. Мы торопимся в «Шоколад» – пока посетители не начали приходить. Визажист Наташа, девушка в черной лохматой куртке и черных штанах на молнии, капает мне что-то на губы: «Котенок, сейчас будет щипать». С каждой минутой губы увеличиваются в размерах. В клубе, к моему ужасу, полно народу: официанты протирают посуду, электрик вкручивает лампочку, рабочие перетаскивают колонки. «Ты – поэтесса Серебряного века», – успокаивает меня Наташа. Такое ощущение, будто меня в школе к зубному вызвали. Ложусь на диван в платье. Электрик продолжает вкручивать ту же лампочку, подтягиваются первые посетители. Я снимаю платье – и все почему-то становится на свои места. «Выгни спину, руку на колено, не опирайся на попу, а то она сплющенная будет, втяни живот.

Фото: Антон Ланге

Прекрасно! Только не перетумачивай», – просит Ланге. Он зовет официанта – принести мне на подносе цветок. Спрашиваю у Ланге, что бы он снимал, если бы сам мог выбирать. «Толстых женщин, – говорит, – и животных. Я по профессии – микробиолог, я преподавал морскую зоологию на биофаке МГУ». Ланге просит спустить одну ногу и приоткрыть губы. «Мне не нравится, когда меня называют плейбоевским фотографом. То есть я очень уважаю Playboy, но я еще много чего другого делаю – только что в Африке слонов снимал. А для этого надо самому на какое-то время стать слоном. Я сейчас – слон». Перемещаемся в туалет, он общий, с алыми лаковыми кушетками и телевизорами в кабинках. Cтою в желтых лаковых туфлях, облокачиваюсь на поставленные друг на друга кушетки, около ног – ваза с зелеными длинными каллами. Заходит молодой человек с вьющимися волосами до плеч: «Ничего себе! Как в Майами!» – «Туалет работает в обычном режиме», – кричит ему вслед Ланге. Он предлагает облить меня водой. Вода течет в туфли, тушь растекается по лицу, лужи – по всему полу. В туалет заходит мужчина с дипломатом и тут же выбегает. Потом заходит менеджер и показывает куда-то на потолок – там видеокамера.

Незнакомому человеку, к которому поступает сигнал с камеры, видно голую девушку. На нее смотрят фотограф Ланге, стилист Наташа, ассистент Семен, менеджер «Шоколада», объектив фотоаппарата и глазок камеры; с нее стекает вода, все лицо перемазано тушью. Фотограф, стилист и ассистент рады – девушка, похоже, тоже. Ее наконец-то заметили.