Трудности перевода

В начале февраля на Садовнической улице открылся клуб Fabrique

В городе завелся новый обычай: в бывших складах, цехах и элеваторах начали собираться несметные толпы людей, которые хотят танцевать. Большинство из них не застали рейвов начала 1990-х и вряд ли когда читали «Птюч». В остальном у них мало общего: они разного возраста и по-разному одеты – но им хочется танцевать, и их становится все больше. Пока европейские телегруппы рыщут по пафосным клубам в поисках постноворусской дичи, рядом возникла новая клубная Москва – демократичная, сумасшедшая, похожая на прочие европейские столицы. В феврале официально открылась вместительная танцплощадка Fabrique, за ней последует гигантский клуб «Гауди»; что начнется, когда потеплеет и можно будет собираться на открытом воздухе, – подумать страшно. Чтобы разобраться с новым городским сумасшествием, люди из «Афиши» отправились на передовую: Григорий Гольденцвайг присоединился к организаторам вечеринки в только что открывшемся Fabrique, Елена Егерева отправилась на эту вечеринку танцевать, а Илья Вартанян сфотографировал все, что там было.

22.45 Гольденцвайг
Проспект Мира. Джон вылетает из микроавтобуса и пристраивается у афиши с Петросяном. Джон до 6 утра играл в клубе Turnmills, потом поспал пару часов, прыгнул в самолет, вышел в Москве, выпил водки с пивом. Теперь писает. Четыре часа назад Джон Эскью – резидент лондонского клуба Turnmills, правая рука Карла Кокса – и его коллега Даррен Кристиан приземлились в Шереметьево-2 в компании редактора журнала DJ Mag, но без русской визы. В Хитроу им сказали: «99 процентов – вас не впустят в страну». Промоутер клуба Fabrique Андрей, работавший в нью-йоркском клубе Babylon, разбиравшийся с милицией, когда Тонино Каротоне шел по Красной площади и одновременно пил, пел и писал, Андрей, за две недели устроивший визит в Москву мегабюджетного диджея Тиесто, на полдня приклеился к мобильному, пожертвовал редактором DJ Mag (тому пришлось вернуться в Лондон), но вопрос решил: вечеринка не отменяется. Теперь Джон писает на афишную тумбу, а Даррен за ним наблюдает. «Кто этот дядька?» – спрашивает Даррен. «Зис из Петросян, рашн стендап-комик, – отвечаю я. – Гуд чойс, экшли».

22.45 Егерева
Крашу дома ногти.

23.00 Гольденцвайг
Гостиница на «ВДНХ», крепкие четыре звезды, однако чтобы открыть дверь в номер, каждый раз надо звать портье. Даррен скрывается в душе, Джон натягивает камуфляжную куртку, вешает на плечо тяжеленную сумку с пластинками и прохаживается по коридору, чтобы не уснуть на месте. «Считай, – говорит, – качалка не нужна. Если я собираюсь играть два часа, беру музыки на четыре. В Австралии пограничники увидели наши сумки, спросили так понимающе: «Данс-мьюзик?» – и сразу раздели догола. Наркотики искали». Появляется Даррен, на нем малахай цвета хаки, расшитый индийскими огурцами. Едем в клуб.

23.00 Егерева
Может, зря я их накрасила? Комбинезон с открытой спиной, серебристая бляха на шее – это все к чему? Мне скучно танцевать в Москве. Все вокруг хвалят «Флегматичную собаку», но пугает адрес: ТК «Охотный Ряд». В «Цеппелин» явно не за танцами приезжают. «Пропаганда» надоела. Mix и Real McCoy испортились. «Кабаре» – это вообще какая-то «Дискотека у Лиса»-2004. А я просто танцевать хочу.

0.00 Гольденцвайг
Подступы к Fabrique утопают в воде. Джон с Дарреном оленями прыгают через лужу. Миловидная барышня, которую я знаю по клубу A priori, надевает нам на руку красные браслеты: нам можно везде. Внутри – тц! тц! тц-тц-тц-тц! – рассыпаются шкварки тек-хауса. Баса можно бы и побольше, но для Москвы звук Fabrique действительно неплох. За дальним столом сидит человек с лицом Железного Дровосека. Йон из Нидерландов, но работает в Москве, в представительстве голландской фирмы – выпускает оберточную бумагу для батончиков. В прошлом месяце трек Йона с проектом Four Strings оказался в хит-параде DJ Mag. В Москве Йону жить интересней, чем в Амстердаме: Москва, по его словам, непредсказуемый город. Йон наливает Джону и Даррену водки.

0.00 Егерева
С пригласительными – направо, за деньги – налево. На руке клубная метка, в ушах грохочет, в щеку кто-то чмокает – вроде знакомый. «Пока идет какая-то электронная попса. А туалет здесь видела?» Народу уже порядочно. Навстречу – две абсолютно одинаковые блондинки лет двадцати в чем-то белом и коротком. «Сестры, обе Наташи, – приятель кричит на ухо. – Только тусуют, больше ничем не занимаются – их во все клубы пускают». Танцуют все и везде: у пультов, над пультами, в коридоре, у бара, сидя, лежа, стоя на диванах, даже в кабинках того самого туалета – двери у него просвечивают, почти все видно. «Хочешь, – говорит приятель, – полтаблетки?» «Хочу быть Барби… – читаю на футболке прыгающей рядом девушки. – У этой суки есть все».

0.15 Гольденцвайг
Приходит хрупкая девушка по имени Алла – подруга диджея Мешкова, умница, украшение любого заведения. Журналистка. В руках у Аллы цифровой фотоаппарат и детальный план. Так и написано, по пунктам:

1. Дайте определение тому стилю, который вы играете.

2. Я почему спрашиваю – дело в том, что в Москве все запутались в наименовании жанров и терминов…

– Это выручалка, – сообщает Алла. – На случай, если я напьюсь и ничего не буду соображать.

Аллу из-за стола вытесняют два больших человека с винилом, на котором красуется надпись «Sound of Moscow». Это московский транс-проект Sensorica, который Джон собирается издавать и который стоит на первой строчке в его личном хит-параде. Одни треки Sensorica продала Джону, другие – на лейбл Lost Language, третьи – кому-то в Германии. Говорят только по-русски. «Переведи, – требует Джон, – что их оформление пластинки в русском стиле – просто чума». Sensorica оттесняет съемочная группа: просят Джона с Дарреном встать у колонны для интервью. Те поднимаются из-за стола и немедленно теряются в толпе.

0.30 Егерева
Девушка с алыми ногтями разворачивает меня спиной к своим друзьям: «Видали, какой разрез?» Компания молодых людей с челками и в пиджаках – такие обычно сидят в Courvoisier Cafe – громко кому-то аплодирует. Раздвигаю пиджаки – какой-то парень подтягивается на торчащей под потолком перекладине. Челка в пиджаке поворачивается ко мне: «О!» И начинает поглаживать воздух на уровне моих голых плеч.

0.45 Гольденцвайг
Англичане ставят сумки на платформу с вертушками, за которой играет диджей-резидент. В ту же секунду платформа – вместе с Джоном, Дарреном, их скарбом, вертушками и резидентом – опускается вниз на целый этаж. Англичане в шоке. «Это что, – говорит мне охранник, – вот у нас Верка Сердючка на корпоративной вечеринке, знаешь, как ехала! Чума».

0.45 Егерева
Над танцполом мрачно нависает Петр. Он принимал какое-то участие в строительстве клуба, а теперь вот пришел потанцевать – но ему не танцуется. «Что-то со светом у них не то: в клубе должно быть уютно, над столиками должны висеть лампы, абажуры. Но здесь, кстати, кухня неплохая». Петр исчезает у выхода.

1.00 Гольденцвайг
Появляется насупленный диджей Коля Смарт, второй резидент Fabrique. «Они, – волнуется, – сейчас разгонятся до 137. В Москве на такой скорости мало кто играет. Нормальный прогрессив – 129. А я, без перерыва на безбитовое зависалово, могу держать максимум 132. Вот у нас диджей Григорий после Джаджа Джуллза, который играл на 135, смиксовал – поднял до 135 и стал медленно понижать скорость. Но если замедлять – народ же может обломаться». Смарт хмурится и продолжает считать BPM – количество ударов в минуту.

1.30 Егерева
Пью шампанское. Мимо идет Гольденцвайг. Он, похоже, сошел с ума – подносит ко рту огромнейший диктофон и говорит в него: «Ногти совсем не светятся».

1.30 Гольденцвайг
Вечеринку почти не рекламировали: ни растяжек через проспекты, ни афиш, ни статей, но в клубе сильно за тысячу человек, и народ продолжает прибывать. С улицы звонит Катя и сразу же начинает извиняться. По не свойственному Кате просительному тону я решаю, что не иначе провести с Катей надо человек десять. Выясняется – одного. На входе меня окликает Маша, два месяца назад мы ужинали с ней в кафе на Оксфорд-стрит, обсуждали подлости французского нрава, после чего Маша уехала домой в Париж, и я так и не успеваю понять, что она здесь делает. С Машей приходит вторая Катя – в красной парче, подходит к бару, грустно рассматривает накрашенные ногти и вздыхает: «Совсем не светятся. Даже в ресторане «Шоколад» светятся. А тут никак».

2.00 Егерева
Народ все прибывает – в клубе сейчас человек триста, но я не уверена в цифрах: толпа быстро рассасывается по углам, ходам, диванам. Turnmills, кстати, похоже устроен. Вижу девушку с длинным хвостом и длинными ресницами – она держится за поручни и выгибается, как стриптизерша. В других клубах девушки на барные стойки прыгают, а здесь мы и так в центре внимания. «Я в «Шамбале» танцую, – поддакивает девушка с хвостом, – но мне там места не хватает. А тут много пространства. Только хочется, чтобы не только транс или хаус был, но разная музыка, скажем, латино».

2.00 Гольденцвайг
На пластинках, которые ставит Джон, такие звуки, будто где-то рядом спаривается несколько пар слонов. Охранники у вертушек переглядываются: толпа сейчас снесет Джона. Промоутер Андрей уводит меня в сторону и показывает дверь, за которой через неделю откроется чилл-аут, рассказывает, что к лету в клубе будет три входа, открытая площадка плюс пароходик по Москве-реке. И везде будут играть люди из клуба Turnmills. С Turnmills (а не с лондонским Fabric, как ни странно) у Fabrique отношения стратегические – в Turnmills хотят устраивать регулярные русские четверги: диджей Сапунов и так далее.

2.30 Егерева
В очереди в туалет стоят две одинаковые девушки с широкими скулами и голубыми глазами. Сестры? «Не-е-ет, мы татарки». Показывают пальцами на мою шею, руки, ноги. «А это ты где купила? А это где? Идем с нами». Не успеваю ответить, как татарки с хохотом затаскивают меня с собой с кабинку. «Обычно мы тусуем в клубе First. – Одна, продолжая говорить, стаскивает трусы и забирается на унитаз. – Здесь отлично: все хитро устроено, столько лазеек». Стараюсь не смущаться – смотрю прямо в глаза. А вам чего в клубах не хватает? «Да всего хватает, – говорит та, что без трусов. – Зачем клубы? Чтобы нажраться наркотиков». «Напиться и забыться, – подсказывает подруга. – А на самом деле любви не хватает. Любви».

3.00 Гольденцвайг
На узком перешейке за диджейским пультом почти в невесомости пляшут Саша, эксперт фондовой биржи, и Йон, оборачиватель батончиков. Даррен подбегает к вертушкам и начинает ставить вообще уже невесть что. «Каждый раз, – кричит мне в ухо Смарт, – в этом клубе играют какую-то совершенно ненормальную музыку, то, что в Москве – нонсенс. И всем весело, и все офигенно!»

3.00 Егерева
Все задвигались с удвоенной скоростью – говорят, начал играть диджей Даррен. «Точно мой клуб, – перекрикивает музыку Маша, тоненькая девушка с панковским начесом и на каблуках. – Редкое место: нет девушек по углам, которые не танцуют, а обсуждают, что на тебе – Gucci или Prada. Но только полно каких-то странных людей в турецких свитерах, сидят тискают своих одноклассниц». Уборщица поднимает с пола кем-то потерянного разноцветного мишку. А вам как клуб? Вздрагивает: «Что?» Кричу громче. «Какой клуб? Дурдом».

3.15 Гольденцвайг
В очереди в туалет – 12 человек. Я их всех ненавижу. Двери туалетов в Fabrique просвечивают изнутри, о чем не догадывается компания, зашедшая внутрь фотографироваться. Участников фотосессии, похоже, вот-вот разорвут. Хуже только человеку, одиноко стоящему в стороне у нейтральной двери с надписью «WC». Он еще не знает, что дверь никуда не ведет.

3.15 Егерева
Со мной рядом прыгает женщина лет тридцати семи в серо-черном и с мальчишеской прической. Заглядываю ей в глаза: трезвая? Трезвая. Она скоро открывает в Москве вторую парикмахерскую английской сети Toni & Guy. «Мы вчера с Колей, – кивает на сорокалетнего мужчину со стоящими торчком волосами, – были в «Зиме». Это зоопарк: молодые проститутки, старые проститутки. А здесь просто все дрыгаются. Абсолютно европейское место».

3.20 Гольденцвайг
Прибегает Даррен, и толпа расступается – в туалет удается прорваться без очереди. В отдалении Джон играет жесткий тек-хаус или, стоп, это уже брейк-бит, или – я расстегиваю штаны – уже черт с ним.

3.20 Егерева
«Нет папиков – круто. – Аня виснет на двадцатилетнем парне, похожем на Дина Рида. – А то в «Цеппелине» или «Шамбале» танцуешь, а они там сидят и сидят». Лично я бы повисла сейчас вон на том высоком парне у бара. Ловлю его взгляд. Он говорит: «Неплохой клуб, а?» Мычу что-то в ответ – всегда боюсь разговаривать с теми, кто мне нравится. Его зовут Сеня, он будущий инвестиционный банкир, учился во Франции, Англии и Германии. «Демократичный клуб – Москве не хватает мест с мягким фейсконтролем. Хотя здесь, наверное, слишком мягкий: много маленьких». По Сениному животу ползет чья-то рука – девушка в красном, по виду балерина, увлекает банкира за собой.

3.45 Гольденцвайг
Приходит Егерева с пивом, зовет на after-party в Vin&Gret. Хорошо Егеревой – спала весь день. Я вот проснулся за каким-то лешим в полдень и поехал в аэропорт. Появляется грустный Смарт со словами: «Сейчас скорость 135». Джон и Даррен сворачиваются.

3.45 Егерева
На кушетке парень в обтягивающей шапке показывает на свою чашку: «Отхлебни – опиумный чай». Сеня косит на меня глазом. Ну и танцуй со своей балериной, я чай буду пить. Парень в шапке улыбается мне тридцатью двумя золотыми зубами.

3.50 Гольденцвайг
Смарт перемещается за вертушки и поднимает кулак. Держит скорость.

4.00 Егерева
Красавица брюнетка здоровается чуть ли не со всеми вокруг. Мне тоже кивнула. «Я с 14 лет тусую – а вообще я составляю сводки в консалтинговой компании. Только этот клуб не станет главным в Москве. В Москве же все тащатся от того, что их в закрытые клубы пускают. И девушки ходят в клубы, только чтобы с олигархами знакомиться. А я люблю, чтобы все вместе было: и олигархи, и остальное – как здесь».

4.15 Гольденцвайг
Совершенно трезвая Алла разворачивает за столом список с вопросами. «Я почему спрашиваю: дело в том, что в Москве все запутались в наименованиях жанров и терминов…»

4.25 Егерева
К черту банкира Сеню – Гольденцвайг знакомит меня с диджеями. Джон говорит: «Елена… Какое прекрасное шведское имя». Даррен приглашает за стол, но какие-то негодяи меня опережают.

4.30 Гольденцвайг
Снова прибежали люди из Sensorica. «Скажи, пожалуйста, – с волнением спрашивает один у Даррена, – в какую сторону будет развиваться транс?» – «Да вот как вы играете, именно так». – Даррен устало наливает себе водки. Развитие транса явно не сильно его беспокоит. «То есть, – продолжает второй, – за фьючер-прогрессив-трансом – будущее?» – «Да, абсолютно, может быть, побыстрее», – вяло бросает Даррен. «Еще быстрее?» – москвичи в ужасе.

4.45 Егерева
Бармен прощает 30 рублей, кто-то взъерошивает мне кудри, кто-то другой подливает шампанского, я всех люблю. Кроме того лысого мужика, который орет в трубку: «Да, да, ставь 10 тысяч на нее! Может не дотянуть, но ты ставь, слышь?!»

5.00 Гольденцвайг
На мне две сумки. Егерева пропускает в автобус девицу с фотоаппаратом и просит водителя ехать в Vin&Gret. Водитель просыпается и сообщает, что понятия не имеет, что такое «винегрет», где Гостиный Двор, как доехать до гостиницы «Россия»; Москвы не знает, второй день не спит, и вообще, эти две заразы должны были закончить час назад, откуда их выкопали, поэтому мы едем прямиком в гостиницу – и в гробу он нас всех видел. «Can you translate it?» – спрашивает Даррен.

5.20 Егерева
Джон у меня спрашивает: «А где русские летом отдыхают – в Хорватии на Черном море? А «Тату» правда лесбиянки?» Автобус останавливается. Сонный Джон показывает на сонного Гольденцвайга, бредущего из магазина с конфетами и вином: «This guy is legend! Legend!» Даррен, наоборот, полон сил: «А где ты купила эту шубу? Сколько тебе лет?»

6.00 Гольденцвайг
Даррен смотрит по телевизору интервью Масяни с Борисом Моисеевым. Штопора нет; чтобы открыть вино, портье приносит канцелярские ножницы. В номере лежит фотоальбом с портретом Лужкова на первой странице. «I’m sure you will appreciate the hospitality of muscovites» – написано под портретом. Джон вспоминает, что вчера в это время он стоял за вертушками; вспоминает рейвы в Австралии, в Стамбуле; в Венесуэле к нему приставили охранника, который от него не отходил четыре дня, а Джон все крутил самокрутки, а охранник как-то странно на него смотрел, и потом оказалось, что это начальник городской полиции; а в Бразилии было страшно выходить из гостиницы, но сейчас он сможет целых четыре дня отсыпаться в Лондоне; и больше всех на свете Джон любит маму.

Он уходит к себе в номер на минутку и засыпает мертвецким сном. «Так мы едем на after-party?» – спрашивает Даррен.

6.00 Егерева
Девушка, которая влезла с нами в автобус, вдруг сообщает, что она учительница русского языка в младших классах. Откуда-то достает снимки учеников. Англичане переглядываются.

6.15 Гольденцвайг
Проверка документов у метро «ВДНХ». Пытаюсь сообразить, стоит ли на самом деле у Даррена в паспорте русская виза. Егерева изо всех сил улыбается менту. Даррена не проверяют. Спускаемся в метро.

7.00 Егерева
Ну все, приехали. Красная площадь. Говорю Даррену: «Lenin’s Mausoleum». Он в ужасе: «Мавзолей Леннона?» У диджея красные нос и уши, и он уже не понимает, шучу я про концерт Маккартни на Красной площади или нет. Даррен показывает пальцем на полуживого Гольденцвайга: «Самое главное – правильно выбрать себе мужа!»

7.00 Гольденцвайг
«Лобное место, – сообщаю Даррену на автопилоте, – место казней». «Это Сталин здесь казнил? – уточняет Даррен и на всякий случай спрашивает: – А за что повязали того парня, которого привозил Андрей? Он пил, пел и писал…»