2 года Pussy Riot Что теперь делать

Андрей Зорин

историк, филолог

Я вряд ли скажу что-нибудь, чего вам не скажет в этой ситуации любой цивилизованный человек. Особо и не верилось, что их могли выпустить. К сожалению, власть сама сделала все возможное, чтобы дело над этими несчастными девочками стало таким резонансным — она вела себя грубо, жестоко, на мой взгляд, неправильно, и не отступила до конца. Но эта чудовищная несправедливость и чудовищное беззаконье, этот срок, вынесенный судьей, никоим образом не должен означать, что нужно сейчас же выходить за рамки закона и призывать людей к бунту. В 90-е я выступал против восстановления храма Христа Спасителя, но призывать сейчас к разрушению построенного я считаю абсолютной глупостью. То же касается и действующей власти — я не буду призывать к ее свержению, хотя абсолютно с ней не согласен, нельзя было судить этих девочек по уголовной статье. Что я буду делать теперь — так это и дальше отстаивать свою позицию, и 200 тысяч раз, как и раньше, всем и везде рассказывать как об этой бессмысленной расправе, так и о сотне других подобных расправ, которые лежат на совести действующего режима. Никакой другой возможности я не вижу, кроме как привлекать внимание неравнодушных людей.

Людмила Улицкая

писатель

Это чудовищная несправедливость. Но в то, что их могут отпустить, я не верила с самого начала. Дальше нужно продолжать заниматься тем, чем мы все занимались до сих пор, — выражать мирный протест по поводу любой несправедливости. Взрывать суд я точно не буду.

Александр Тимофеевский

журналист

Вера в то, что судья Сырова зачитает вегетарианский приговор, была ничтожна. Но Ее Честь так сильно и кругом напортачила, что, кажется, специально создала все поводы для апелляции. Давайте представим, что это входило в ее планы. Тогда вырисовывается такое «продолжение следует»: дело точно пойдет на кассацию, и следующая инстанция выпустит девочек на волю, скостив срок до полугода. Это будет сделано под ковром, чтобы освободить Пусек без постскриптума в виде Манежной. Власть ведь чутким ухом ловит любые колебания православной общественности — назовем ее по привычке так, хотя, по сути, она должна называться как-то иначе.

Одержимая суверенной демократией, власть 12 лет подряд хихикала над общечеловеческими ценностями, пестуя в народе фундаментализм с его моралью и нравственностью, общинную ненависть ко всему чужому и, разумеется, к Западу. Православие стало шикарным, как все на Руси. В результате в последнем опросе Левады 70% населения считают себя православными, но из них 80% не ходят к Причастию, 90% не принимают участия в жизни Церкви, а 30% вообще не верят в Бога. Вы только вдумайтесь в эту цифру. Это не горстка сумасшедших хоругвеносцев, это вполне себе народ, который в Бога не верит, зато верит в солею. О ней он, впрочем, узнал из телевизора, посмотрев репортажи про панк-молебен, но солея ему теперь дорога, как мама, а за маму охальникам пасть рвут. Какое тут христианское милосердие. И вообще, какой Христос, если Бога нет. Это самая причудливая мутация последнего десятилетия — фундаменталисты-безбожники, и их тьмы, и тьмы, и тьмы.

Что нам делать сейчас, когда Пуськам дали людоедские 2 года? На что уповать? На то, что девочки за решеткой это — прощай, безвизовый въезд в Шенген, вообще отношения с Западом, интеграция в мировую экономику и пр. и пр.? Есть такие резоны, но не думаю, что они главные. Запад очень любит нефть и газ, и власть давно это поняла и на все права человека сладко и смачно, по-рабоче-крестьянски харкает, как и на любых либералов, даже самых сговорчивых. Но она не готова остаться наедине с выращенным ею чудовищем — с фундаменталистами-безбожниками, с неверующими православными, с их солеей-мамой. То, что 12 лет назад было политтехнологическим проектом, превратилось в безумный пулемет, сам собою стреляющий во все стороны. А власть у нас — кто угодно, но только не самоубийца.

Олег Кашин

журналист

Удивляться нечему, это было ожидаемо. Неожиданным был бы оправдательный или условный приговор. Сложно себе представить вообще, как технически или технологически наша силовая машина может дать задний ход, так что обвинительный приговор вполне в духе того мнения, которое мы имеем по поводу существующей власти. Что касается общественности, то ей бы взорваться после этого, но, скорее всего, она ничего не сделает. Ведь еще и сам протест по делу Pussy Riot менее массовый, чем те же движения за честные выборы, на которых, если помните, Навальный назвал их идиотками и осуждал за то, что они пошли в храм. В общем, я не верю, что история Pussy Riot станет объединяющей — это очень интеллигентская (как дело Бродского или диссидентская демонстрация у Кремля в 1968 году) тема, которая не в состоянии привлечь массы. Вчера выступил Пол Маккартни, дальше оставался, не знаю, разве что папа римский — но и он бы не спас. С сожалением приходится констатировать, что в России у Елены Ваенги электоральная сила много больше, ее мнение имеет на порядок больший вес, чем у Мадонны и Маккартни вместе взятых. И если даже весь мировой шоу-бизнес отвернется от России и перестанет ездить сюда на гастроли, то фанаты Ваенги этого не заметят. По федеральному закону через 2 недели можно подать заявку на санкционированный митинг, на который выйдет порядка тысячи, может, 5 тысяч человек, а потом, думаю, все забудется вплоть до момента написания учебника по истории, где Pussy Riot выделят несколько строк в главе о гражданских протестах в период правления Владимира Путина. Будет, конечно, много авторских колонок очень уважаемых людей, будет много пронзительных статусов в фейсбуке. Еще мы будем и дальше подписывать письма, понимая, что после этого оковы не рухнут, мир не всколыхнется и все не изменится, делать мы это будем ради чистоты совести. Это все будет неудивительно, ожидаемо, но чего-то большего ждать я бы не стал. Что для меня наиболее удивительно — это то, что церковь, замешанная вокруг Pussy Riot, в сознании людей сейчас занимает место, которое три года назад занимали правоохранительные органы. За церковнослужителями пристально следят, а пьяный игумен на спорткаре, таранящий машины, — это почти что калька с милиционера трехлетней давности.

Дмитрий Быков

писатель

Я очень надеялся, что их выпустят. Конечно, как и многие, я, было, подумал, что устная команда, данная Владимиром Путиным в Лондоне, окажется веским аргументом в пользу оправдательного приговора, но, как это часто бывает с Путиным, надежды он не оправдал. Так что обвинительный приговор — это трагедия для России. Но я не поддерживаю точки зрения, что власть якобы игнорирует мнение тех, кто выступает за освобождение Pussy Riot. Властью мнение интеллигенции все больше воспринимается всерьез, вызывает все большее раздражение — и рано или поздно это власть выйдет за свои естественные границы, как она это сделала сегодня. И вот когда это случится, когда она выйдет полностью за свои берега, начав совершать астрономическое количество ошибок, власть обречет себя на историческое поражение. Поэтому ничего, кроме как взаимодействовать с коллегами и противопоставлять режиму все более дружную солидарность людей здравомыслящих, выдумать нельзя. Я всегда был и остаюсь противником военных переворотов. Я думаю, что у нас пока есть шанс решить эту ситуацию гражданским сопротивлением — лишая эту власть доверия, взывая к все большей активности зарубежных единомышленников, используя собственные возможности. А какие еще могут быть дальнейшие действия писателя в этой ситуации? Если кто-то хочет выражать свой протест против подобных действий в художественных перформансах, то это их право, я хотел бы только, чтобы это не выходило за рамки закона. Сидеть сложа руки я точно не собираюсь, но вступать в противоречия с действующим законодательством я не собираюсь тем более.

Ксения Собчак

журналист

Общественность, как всегда, покричит об этом и забудет, к сожалению. Уже стало очевидным, что либерализации в стране не будет. А это значит, что надо либо терпеть, либо вставать всем и стоять до конца. Но к этому мало кто готов.

Александр Баунов

журналист

Обвинительный приговор не стал неожиданным. Неожиданным был бы оправдательный. Но церковь уже проскочила тот момент, когда, проявив милосердие, она могла бы заслужить одобрение и симпатию, так что это соображение — «помилуем — и наша слава будет добрее» — отпадало давно. И ведь понятно, что если бы приговор был оправдательный, то это немедленно бы завело консервативную часть церкви и сочувствующих. Они бы почувствовали себя обманутыми: оказалось бы, что то, что они защищали церковь против ужасных провокаций и гонений, возвышали свой голос письменно и устно — это все зря. А таких людей много, с этой силой патриархии пришлось считаться больше, чем с мнением внешних гуманистов. Кроме того, судя по тому, что я наблюдаю, в нынешней церковной власти, как и в государственной, считается большой ошибкой проявление слабости: сами — что угодно, под давлением — ничего или почти ничего. Одновременно есть ощущение, что Путин и патриарх пытаются свалить друг на друга репутацию главного гонителя, посылают открыто и через журналистов, вхожих к приближенным, сигналы: это не я, это он. Дальше я буду поступать соответственно своему занятию: напишу про это. Сходил бы и на большой специальный митинг с темой Pussy Riot в качестве центральной, но, боюсь, там будет много красных флагов и лозунгов вроде «Верните бассейн». А выступать против церкви за бассейн под красными флагами мне мешает личная и историческая память. Слишком хорошо помню время, когда церкви не было, бассейн был, а «пуськи» сидели покрепче нынешнего. Что еще? Для пишущих и публикующихся людей считаю весьма второстепенным делом подписание коллективных текстов: можно ведь написать свой и сказать ровно то, что хочешь сказать. Надо добиться того, чтобы все, кто их держит в тюрьме, поняли: каждый их день в колонии отслеживает общество, юристы, пресса. Чтоб ни один волос не упал. Чтоб никакие уголовницы руки бы не подняли. И, пожалуй, я бы попросил вменяемую часть церкви, тех священников и прихожан, которые против процесса, против заключения и против обвинительного приговора, ездить в колонию, передавать все, что нужно, общаться с начальством, вообще не отходить от тюрьмы. Я, собственно, не понимаю, почему они так не делали во время процесса. Это единственный способ донести до мира, что русская церковь — это не только оскорбленные охранники.