Четыре дня на краю
В таких местах, как Чукотка, планировать — значит смешить Бога. Надо плыть по течению, ждать погоды и транспорта, быть случайным попутчиком, гостем. Важно только не брать обратного билета.
День первый
Аэропорт Анадыря
N 64.713050,E 177.738890
11.00. «Вылет Залив Креста откладывается до 13.00 по погоде аэропорта Креста».
13.00. «Вылет Залив Креста откладывается до 15.00 по погоде аэропорта Креста».
14.00. «Вылет Залив Креста отменен по погоде аэропорта Креста».
Приходите завтра.
Залив Креста раньше назывался Заливом Святого Креста — экспедиция Витуса Беринга достигла его 1 августа 1728 года в праздник Воздвижения. После революции название стали преподносить как навеянное формой залива. В вершине фьорда находится поселок Эгвекинот, откуда можно совершать вылазки по округе: там сравнительно много дорог.
Но сегодня Эгвекинот нам не достался — пришлось возвращаться в Анадырь: нормальная история для здешней авиации. Часто люди ждут вылета неделями.
День второй
Эгвекинот
N 66.323790, W 179.119080
У входа в залив под водой мелькнула тень — то ли кит, то ли касатка.
Сверху поселок выглядит игрушечным: несколько домов, прижатых к берегу, длинная улица, яркие канадские коттеджи на сваях, крашеная железная звезда, закрепленная над точкой, где стовосьмидесятый меридиан пересекается с полярным кругом.
Пока мы спускались по хлипкой лесенке, в салон спешно кидали вещи тех, кто летел в Анадырь, — на юге со стороны моря туман уже штопал в сером облаке дырку, которую, казалось, проделал наш борт. Через полчаса юг закрылся, проглотив маленький винтовой самолетик.
Было уже слишком поздно, чтобы ехать к оленеводам, — до темноты бы точно не добрались, а к ночевке в тундре ничего не заготовили. Но подвернулась возможность прокатиться в восточную часть залива — три часа потрястись на каменистом перевале, чтобы попасть на пикник.
Ручей Свободный
N 66.419000, W178.637340
Толстый евражка стоит посреди дороги и посвистывает, глядя на несущуюся на него махину КамАЗа. Мои вопли «Ой, суслик!» — водитель игнорирует. Мы точно раздавили четырех.
КамАЗ отплясывает на камнях цыганочку. В лобовом по очереди видны то небо, то серые камни. Укачивает страшно.
Водитель Володя, вообще-то, ежедневно гоняет свою машину по одному и тому же короткому маршруту, так что это сафари для него вроде выходного дня. Только он страдает, что ружье не под рукой.
— Утки! Погляди — так и налетают! Ишь, зараза, издеваются. Два раза в жизни так не бывает!
КамАЗ взгромождается на перевал, за которым открывается иссеченная ручьями желтая долина, закрытая сопками по краю. Холмы, как серые слоны. Солнце светит, делая все вокруг нарядным. Солнце в Заливе Креста, кажется, светит везде, кроме того места, где построен аэропорт.
Пока не стемнело, устраиваемся на рыбалку. Неглубокая речка, где в ямах стеной стоит рыба с поблескивающими на солнце спинками.
— Это мальма — она сейчас в брачном наряде.
Рыба и вправду потрясающая — зеленая с металлическим отливом, малиновыми пятнышками и красно-белыми плавниками. Трепещет, выброшенная на мох.
— Голец хорошо ловится на глаз Харитона.
— Чей глаз?
— Харитона. Ну хариуса то есть.
— Пластиковый?
— Зачем? Настоящий. Ты лучше-ка отвернись.
Держа удочку в одной руке, а глаз Харитона на крючке в другой, я перебираюсь через поток. Болотные сапоги мне достались 43-го, наверное, размера, воздух в них чуть не срывает меня вниз по течению. В такой быстрой воде, если не удержаться, то поминай как звали.
Едва мне удалось поймать трех рыбок, уха на берегу уже сварилась. Пока ее разливали, я не спеша ела красную икру большой ложкой.
— Огурец вот съешь — свежий!
Огурцов было всего три — бледных, парниковых, бережно порезанных на тонкие ломтики.
День третий
Малый Калючивеем
N 66.824630, E 179.899640
Последние несколько километров наш КамАЗ шел по руслу мелкой речки. Брызги фонтанами окатывают машину. В кабине сидеть весело и страшно. Мы уже четвертый час едем в сторону ближайшей оленеводческой бригады.
Наконец нас выгрузили у высокого берега, откуда мы начали поход к стойбищу, которого еще не видно, — только направление задано.
— Как ручей называется?
— Ка-лю-чи-ве-эм — все равно не запомнишь.
В атласе про ручей сказано: «Название нуждается в уточнении».
Наш проводник Валерий Петрович работал на Чукотке геологом. Говорит, что отходил по здешней тундре расстояние, равное трем экваторам. Глядя, как ловко он скачет по кочкам, поверить в это нетрудно.
КочкЗ — это такое тундровое проклятие. Невысокие, по колено, кочки состоят из травы, мха, ягодных кустов и стелющихся северных березок, над которыми возвышаются крепкие подберезовики. Кочки растут как бы в шахматном порядке, чтобы всем растениям хватало тепла и света, — поэтому издалека выглядят ровным полем; но между ними плещется вода и хлюпает болото. Провалившись, можно запросто вывихнуть ногу, а при движении кочки пружинят и раскачиваются так, что удерживаешься, лишь быстро перескакивая с одной на другую и балансируя руками. У коренных жителей даже выработалась «чукчанская походка» — привыкшие стопы позволяют удержаться на кочках, перебираясь мелкими шажками.
Если приноровиться к кочкам и распрощаться с идеей сухих ботинок — остается масса времени на размышления.
Во-первых, о масштабе. Понять его можно, только зацепившись взглядом за что-то очевидное: человека, машину, ярангу. Например, пятнадцать километров, которые мы прошли до стойбища, на фоне всей площади Чукотки просто чепуха — но это гигантское расстояние, если тебе нужно преодолеть его пешком: а других вариантов нет.
Во-вторых, о смысле. Когда оказываешься здесь, привычные проблемы отступают на дальний план: у тебя одна задача — выжить. Выжить в месте, для жизни, в общем-то, не приспособленном. Нужно быть птицей или рыбой, или, как чукчи, родиться здесь, чтобы научиться взаимодействовать с этой природой: определять дорогу по звездам, видеть на десятки километров даже в слепящей снежной белизне, чувствовать по облакам, если надвигается буря. А так, без навыков выживания, чувствуешь себя чем-то предельно хрупким: вот подвернул ногу, свалился в ручей, ночью похолодало — и привет.
В-третьих, о просторе. Одно облако окрашивает цветную после первого ночного мороза тундру в мрачный тон — глядишь вокруг и испытываешь одновременно восхищение и ужас. Это трудно описать, но, чувствуя себя меньше муравья в этом пейзаже, ощущаешь его магнетическую силу — смотришь и не насмотришься.
Мой дед, инженер-гидротехник, провел на Колыме 30 лет, в Москву вернулся на шестом десятке, но когда появился проект Амгуэмской ГЭС, готов был снова ехать на Дальний Север. Правда, проект закрыли. Но вот она Амгуэма — от меня по левую руку. Вспоминаются картинки из домашнего фотоальбома, где человек торчит в тундре, как палка, а на втором плане видно, что земля круглая. Я понимаю деда: он прожил здесь полжизни — все остальное казалось ему мелким.
Я в первый раз на Чукотке — но чувствую географию так, будто родилась здесь: на северо-запад — Пегтымель с людьми-мухоморами на скалах, просто на запад — вулкан Анюй с лавовой рекой в 80 км, которую первым преодолел знакомец моего деда, вулканолог Устиев; на западе же — хребет Черского, горная цепь величиной с Большой Кавказ, нанесенная на карту меньше ста лет назад; на юго-западе — Магадан, куда в 36-м прибыла на пароходе моя бабушка с шубкой и валенками в чемодане; на восток — просто край земли. Чтобы все это увидеть, мне нужен год. Если позволит погода.
А пока мы бойко идем к стойбищу — то проваливаясь в реки, то взбираясь по старым вездеходным следам, проглатывая на ходу черные-желтые-красные ягоды — очень уж пить хочется: а нельзя, не дойдешь. Спугиваем небольшую отбившуюся стайку оленей, замечаем, как в стойбище поблескивают на солнце стекла: нас разглядывают в бинокль.
— Вездеход бы послали, черти, видят же, что к ним идут.
Долгота, судя по показаниям GPS (-179 градусов), уже сменилась с восточной на западную.
Стойбище
N 66.854680, W 179.847790
Шестая оленеводческая бригада всегда останавливается здесь или где-то рядом.
— О-о-о, гости — а я думаю, для кого я мясо варю? Оказывается, вас ждали. Вот язычок есть. Рыба. Сахар в чай клади. Ботинки сейчас посушим — на вот переобуться.
Солнце садится. Хозяева наши — утомленные, сонные: только вернулись из гостей, сутки ехали с праздника молодого олененка. Это первый день осенью, когда оленят режут, наедаются мясом до отвала, соревнуются, пляшут.
Гостеприимство в этих широтах — не просто традиция, а формула выживания: пришедшего на стоянку нельзя не накормить и не обогреть. Платить за заботу надо рассказами — в характере здешних жителей гремучая смесь любопытства с тактом: расспрашивать не будут, но если складно болтаешь, вокруг сразу собирается вся семья.
Вот и сидишь на шкуре в холодной дымной яранге, где зверьем всяким пахнет, отрезаешь мясо полосками, глотаешь кипяток с сахаром, глядишь в просвет входа, как по далекой сопке рекой течет оленье стадо, — и завидуешь сам себе.
Остаться бы хоть на неделю, попасть в этот ритм, когда живешь по солнцу и воздействуют на тебя только время да ветер. Как я лет восемь назад кочевала на Ямале. Но завтра улетать.
Оленеводы меня пожалели: они-то знают, чего стоит пройти пятнадцать километров ночью по болоту. Поэтому грузят нас в старый вездеход — ржавый драндулет на гусеницах, но без мотора, который цепляют трактором. На крышу усаживаются провожающие. С лязгом и грохотом мы катим под полной луной в сторону Амгуэмы. Скорость транспорта 4 км в час — и главная задача не угодить в гиблый ручей шириною в метр, где уже загублены десятки машин.
У слияния Калючивеема с Амгуэмой ждет КамАЗ. Володя настрелял уток и сварил густой пахучий шулём — кружит вокруг костра: есть хочется, а ждать надо.
Угощаем провожатых пивом и дровами. Сами принимаемся за похлебку. Мне подкладывают нежные разварившиеся — долго же мы пропадали — куски печенки. Ничего вкуснее этой дикой утки я, кажется, в жизни не ела. Звезды висят близко-близко. Запрокинув голову, можно насчитать с десяток спутников. Тихо. Не хочу уезжать.
День четвертый
Эгвекинот
N 66.323790, W 179.119080
Чукотка не отпускала. Утром хладнокровно светило солнце. С юга над морем висела плотная стена тумана. Облако плавало в заливе, присаживаясь то на одну сопку, то на другую. Прибой мерно дышал, перекатывая с камнями первые кристаллики льда. В справочной аэропорта говорили: «Не знаю». Лето кончалось. Завтра был день рождения: к нему я всегда успевала домой. Завтра же можно устроиться на угольщик «Абакан»: поштормить денек до Анадыря. В этом отказе от суеты и решений тоже есть радость — всего 236 км — и абсолютная неопределенность.
Но вдруг выяснилось, что «Абакан» пойдет в Америку, а борт из Анадыря все-таки ждут.
Переправа через лиман между аэропортом и городом
N 64.736460, E 177.640460
Когда мы уже заходили на посадку и под крылом блеснула стальная дуга лимана, я увидела в воздухе устремившийся на запад самолет. Следующий московский рейс ждали через три дня.
На катер в город я тоже не успела — пришлось караулить на причале баржу, чтобы переправиться в Анадырь. Суда здесь с такими лихими названиями: все «Шторм» да «Гром» — один только «Умка».
— Татарин, — представился капитан. — Отчаливаем в девять. По палубе не шляться.
Идеально прибранная каюта похожа была на купе фирменного поезда. С пассажирами.
— Вы водки с нами выпьете?
Пили в каюте давно. На столе стоял почти опустевший таз с пельменями, политыми сметаной. Банка маринованных помидоров. Черный хлеб. Докторская колбаса ломтями.
— Нет, спасибо, я водку как-то не очень…
— Ясно, — сказал Татарин и стал шарить рукой под сиденьем, где отчаянно зазвенело, — тогда барышне ликеру.
Он поймал и извлек из темноты непочатую бутылку абсента.
— Вы ведь никуда не торопитесь?