Берег утопии

Максим Семеляк
Копается в огороде, много путешествует, наблюдая нравы аборигенов и примеряя их к своим ­собственным.

Как известно, у Гегеля не было любимого блюда. Он их не различал и все, что попадало к нему на тарелку, называл просто едой.

Прошлым летом я снимал квартиру в Нормандии, и там в какой-то момент на меня тоже снизошло своеобразное гастрономическое гегельянство. Рынки Довиля и Трувиля представляют собой анклавы содрогающихся морепродуктов свежести даже не первой, а какой-то почти нулевой: кажется, что даже устрицы шевелятся. Примерно на четвертый день все эти омары и другие атлантические феномены становятся просто едой, их становится лень различать — и в роскоши, которая повторяется ежедневно, да еще и за смешные деньги, обнаруживается если не аскеза, то по крайней мере простота. Как говорил Честертон: «Тот, кто ест икру в радости сердца, проще того, кто ест орехи из принципа».

В нормандской кухне свежесть и тяжесть — сестры. Снова имеет смысл вспомнить Гегеля, на сей раз в плане диалектики. Подобно тому, как отлив здесь сменяется приливом в считаные часы, так и парой к легкости морепродуктов ходит калорийное брожение-разложение: андуйетты с их шибающим в нос духом внутренностей, творог сорокапроцентной жирности, нефильтрованный фермерский сидр с его донной мутью.

Каждое утро я сижу на бал­коне с пахнущей морем тарелкой и пахнущей яблоком бутылкой, глядя, как вдали воз­вышаются трубы Гавра, а вблизи по бесконечному берегу скачут черные лошади. Кажется, что я слышу, как хрустят ракушки под их копытами, хотя это всего лишь собственные пальцы привычно ломают омара. В Нормандии хорошо ощущается рутина необычайного — на всех уровнях, что в тарелке, что на сетчатке.

На пятый день, слегка обалдев от кальвадосно-устричной диеты, я пошел в ресторан L’Etrier, где Эрик Провост готовит свинину с луковым чатни.

Первым человеком, которого я увидел в баре отеля Royal Barrière, оказался Омар Шариф — его седина так гармонировала с красным бархатом интерьера, что он показался мне декорацией (вроде того, как в лобби соседнего отеля Normandy висит портрет Генсбура). Я даже решил, что это не он. Уже после выяснилось, что Шариф не меняет своих привычек и каждое лето приезжает в Довиль. Он здесь такое же общее место, как и омары на завтрак.

На шестой день я уже ничему не удивлялся. В Нормандии быстро учишься все, что попадается тебе на глаза, называть просто жизнью.