«Бетон ранит наши чувства» Японский архитектор Кенго Кума о пользе кризиса и красных коврах

Японские архитекторы завоевывают мир: Кадзуе Сэдзима получила премию Притцкера и стала куратором Венецианской биеннале архитектуры, Сигэру Бан построил новый корпус для Лувра и теперь построит павильон для «Гаража» в парке Горького, а все архитектурные блоги забиты монохромными и геометричными частными домиками, стоящими на переулках Токио. На III Архитектурную биеннале по приглашению журнала AD приехал и прочитал лекцию и еще один известный японец — Кенго Кума, уверенный в том, что современную архитектуру можно и нужно совмещать с традиционными подходами.

— Ваша лекция на биеннале называлась «Антиобъект» — для архитектора звучит странно, ведь здания — самые большие из всех возможных объектов. Что для вас тогда вообще архитектура?

— Архитектура — это все, что между человеческим телом и природой. В этом смысле одежда — это тоже архитектура, и карандаш тоже. То есть я хотел бы максимально расширить понятие архитектуры.

— Вы рассказываете в разных интервью, что на вас очень сильно повлиял японский экономический кризис 90-х. Это тогда вы захотели расширить понятие архитектуры до карандашей?

— После того как в 1992 году начался экономический кризис в Японии, я не мог найти себе клиентов в Токио еще лет десять. Пришлось начать работать в провинции, и это были очень скромные проекты. Но эта катастрофа действительно помогла мне понять, что такое архитектура. До нее я работал только с бетоном, я верил, что современная архитектура может быть только из бетона. Но когда я был вынужден начать работать в провинции, я стал работать с местными мастерами и с более простыми материалами. А к ним нужен другой подход, это другая эстетика, более разнообразная. В каждом новом пространстве — свои детали, своя атмосфера. И когда я снова начал работать в больших городах и строить за границей, я уже действовал иначе. Если бы не тот кризис, то я бы все еще строил из бетона.

— Поэтому у вас столько домов, в которых стены сделаны из маленьких деталей — бамбука, черепицы?

— Да, это все моя ненависть к бетону, который всегда слишком жесткий, большой, плотный, он ранит наши чувства. И напротив, в традиционном японском строительстве все сделано из небольших частей, и в их окружении вы чувствуете себя комфортно.

— То есть вам кажется, что современные архитекторы должны быть как мастера из глубинки?

— Нет, конечно, между ними есть большая разница. Мастера умеют работать руками и делают очень хорошие вещи. Но они часто не понимают, как отдельные решения могут взаимодействовать, не видят всей картины. А архитекторы могут представить себе вещь в целом. Если они будут работать вместе, то архитекторы смогут преодолеть тягу к каким-то эстетическим решениям, которая их ограничивает. Должен быть обмен между архитекторами и мастерами. Если бы я только сидел за компьютером, то я был бы очень ограничен в своих решениях. Я и своих студентов, которым преподаю в Токийском университете, часто отправляю в деревню, чтобы они там чему-то научились, — большинство из них родом из Токио и ничего, кроме большого города, не видели.

— Вы, кстати, сами выросли в довольно большом городе, Иокогаме, и там был под боком самый большой в мире Чайнатаун — это как-то на вас повлияло?

— Иокогамский Чайнатаун в моей молодости был совершенно другим — сейчас, конечно, он уже больше похож на аттракцион. Тогда мы с отцом часто туда ходили, и китайская еда, китайский язык — это мой первый опыт взаимодействия с другими, с инаковостью. А уметь взаимодействовать с инаковостью, воспринимать другую культуру — это очень важная часть нашей профессии.

— Мне кажется, что взгляд «другого» на Японию и японских архитекторов оказался не менее важным — сейчас листаешь блоги и кажется, что каждый второй дом сделан с оглядкой на западного зрителя.

— У нас страна очень маленькая — и круг архитекторов не очень большой. Мы много берем друг у друга, что мне не очень нравится. И все критикуют друг друга, мало снисходительности, щедрости. Есть, конечно, звезды. Кадзуе Сэдзима, например, не такой легкий объект для критики, и это очень японская архитектура, она очень тонкая, это настоящие шедевры. Но она очень ограничивает себя, а я открыт разным возможностям. Например, я работаю с трудными клиентами, такими как театр кабуки. (На лекции Кенго Кума рассказывал, что театр кабуки требовал, чтобы ковры в их новом театре были красными, что не вписывалось в концепцию архитектора, сошлись на особом оттенке и белом цветочном узоре. — Прим. ред.) Седзима с такими клиентами не работает. И эстетически она себя тоже ограничивает, она действует как художник. Но архитектор, я думаю, не должен быть художником, он должен быть открыт обществу и брать от него все.

— Японское общество еще долго будет переживать, в том числе эмоционально, последствия катастрофы прошлого года — из нее вы как архитектор сделали какие-то выводы?

— Эта катастрофа показала, что государство — очень слабое. Инфраструктура, которая была им создана, очень слабая. И я больше не верю государству.

— Вы с ним больше не работаете, только с частными клиентами? Ведь государство всегда было одним из самых интересных заказчиков для архитекторов — театры, музеи, крупные инфраструктурные проекты.

— Ха-ха-ха, да. Но в 80-х, например, японское правительство строило музеи не потому, что они были нужны людям, а из политических соображений — чтобы выглядеть лучше. Сейчас у меня пятьдесят на пятьдесят — частные заказчики и государственные. Но мои государственные клиенты — чаще всего местные администрации. Сейчас почти во всех странах государственная машина не справляется, люди ей не доверяют и винят ее во всем. Например, раньше роль правительства была в том, чтобы управлять экономикой страны. Но теперь, когда экономические системы больше не заключены в границах государства, правительство уже не может ничего контролировать. Так что необходимость в нем сильно упала. Надо искать новую конфигурацию этой системы: индивидуальность, автономность, локальность. Архитекторы должны двигаться именно в этом направлении. И в этом смысле такие катастрофы — это хорошие триггеры, которые запускают поиск.

— Осталось только понять, что делать с тем, что уже построено архитекторами и государством по старым принципам — вот в Москве, например, или в Токио, гигантские же города.

— Вообще, ситуация для Москвы и Токио разная: Москва расширяется, а Токио — сжимается. Скорость расширения в Пекине и Шанхае тоже снижается, и в будущем многие большие города начнут сжиматься. Что должно делать государство: не контролировать расширение, а работать над характером города, используя для этого культурные проекты. Но сейчас государство не умеет этого делать. В некоторых странах это получается, например во Франции, — создавать идентичность места, пытаться комбинировать культуру и социальные обязательства.

— У вас есть проект в Шотландии, где вы строите отделение Музея Виктории и Альберта — он из этого ряда?

— Да, он такой. Мне нравится то, что делает шотландское правительство. Вы знаете, что они находятся в оппозиции к британскому? И этот проект может помочь им обозначить свою позицию. И во Франции я работаю с местными правительствами, которые тоже пытаются сделать что-то уникальное, как-то отделиться от национальной идентичности, от центра. Это специфика многих моих клиентов — они против центра.