Детский мир «Смешарики»

— В «Википедии» пишут, что смешарики на самом деле принадлежат к разным поколениям: Копатыч и Кар-Карыч — это взрослые, Крош и Ежик — дети. Это неожиданная подробность: они же одна компания, никто никого не воспитывает и не водит за руку.

— Ситуация еще страшнее. Они делятся аж на три поколения: дети, родители и бабушки-дедушки. Нынешний ребенок начиная лет с пяти погружен во все социальные проблемы и взаимоотношения, за исключением интимных отношений родителей. Это всегда было, а сейчас ребенок особенно сильно взрослеет, с пяти лет можно с ним говорить абсолютно по-взрослому. Мы с детьми обычно принимаем язык условностей, вот ты такой маленький-хорошенький, сейчас мы тебе специально улыбнемся, скажем правильные слова. На этом строится вся детская культура, кино, литература. Мы попытались выбиться из этой среды, в сериале принципиально запрещены всякие «у-тю-тю» и «у-сю-сю». Для нас важно, что Карыч, Совунья и Копатыч — это старики, дети должны знать о психологических проблемах бабушек и дедушек, про это есть несколько серий.

— Еще гендерные роли странно распределены. Очень много типов мужского характера, а женские — есть Нюша и есть Совунья, и на этом все заканчивается.

— Это моя вина, потому что структурными вещами — «этого берем, этого не берем» — дирижировал я. Мы прозевали маму, но поняли это только потом. А про Нюшу мы думали, что это такая голубая героиня, вся из себя розовенькая, сплошные бантики, и это нас ставило в тупик. Потом благодаря нашему ведущему сценаристу Леше Лебедеву у нее стал проявляться характер. И мы поняли, что раз у нас не получилось с мамой, тогда Нюша сыграет множество возрастных ролей. Например, в серии «Мисс Вселенная», когда она подает заявку на конкурс красоты и получает отказ, она вдруг с такой внутренней болью говорит: «Зачем вы меня обманывали? Какая я Мисс Вселенная, я пельмень на ножках». Это может сказать только тридцатилетняя женщина, которая на что-то надеялась, и вдруг такой облом.

— Она тут дает немножко такую Ирину Муравьеву.

— У нее постепенно появился огромный диапазон внутренних состояний! Или когда она начинает играть в дочки-матери с Ежиком в серии с замечательным названием «Основной инстинкт». Чем нам сериал нравится — мы начинаем играть во внутренние кросскультурные игры, у нас есть серия под названием «Полеты во сне и наяву»…

— Есть еще потрясающая серия «Смысл жизни» — ремейк «Мертвеца» Джармуша и одновременно «Легенды о Нараяме». Я чуть со стула не упал, когда увидел.

— Мы долго думали, имеют ли право на существование такие серии, мы же понимаем, что это не для пятилетнего. Первое правило в сценарном евангелии «Смешариков» — есть такой документ из шести-семи пунктов, я его записал, чтобы не объяснять все на словах каждому из сценаристов, которых пробовалось около восьмидесяти, а реально работали и работают три с половиной человека, остальные не смогли, — так вот, первое правило: «Истории должны быть интересны взрослому и понятны ребенку».

— А почему такой странный метраж? Шесть минут вместо традиционных для советского мультфильма десяти. От этого возникает странный эффект, такое хокку, как будто у мультфильма отрубили последнюю строчку. Ты ждешь, что сейчас будет какая-то мораль или тебе объяснят, к чему это все, а вместо этого в воздухе повисает недоговоренность.

— Шесть с половиной минут — это такой телевизионный формат. Десять минут для нашей основной аудитории, 5–7 лет, — даже трудновато смотреть, а пять — маловато. То, что там нет никаких дидактических моралей, финалов с жирной точкой, это принципиальная особенность сериала. Мораль — это определенный дидактический инструмент, выразительный прием из классической риторики. А сейчас она перестала работать. Везде перестала. Это связано с тем, что современный ребенок повзрослел. Есть возраст, когда дидактические формы нужны, он, как правило, заканчивается пятью годами. В этом возрасте ребенок настойчиво спрашивает: «Это как?» — и готов услышать разъясняющий ответ — «Это так, это хорошо, это плохо, это черное, это оранжевое». Это прямое предъявление картин мира мы называем моралью. После пяти лет он сам знает, где черное, где белое, где оранжевое. Его надо заинтересовать историей, а в смыслах он сам разберется.

— Это раннее взросление — оно когда произошло? Золотой фонд советской мультипликации — он работал с тем же детством, что и сейчас, или что-то изменилось с тех пор?

— Очень сильно все изменилось. В Советском Союзе многие процессы были заморожены. В частности, национальные отношения, сексуальные отношения.

— Кстати, а кто смешарики по национальности?

— Совершенно не знаю. Кроме одного, Пина, он у нас мигрант. Все остальные животные средней полосы. Мы не взяли только собак, кошек и мышей, мы сразу сказали себе: «Это самые стандартные животные в мультипликации, их у нас не будет». Нам было интересно поиграть со свиньей, развенчать традиционный российский образ грязной свиньи.

— Произошла гламуризация свиньи.

— Я бы сказал, что произошло очеловечивание свиньи, между Нюшей и гламуром всегда напряженные отношения. А Пин — животное из Антарктиды, поэтому понятно, что он пришелец. У нас была идея смешать акценты, чтобы он одно слово говорил чуть-чуть по-эстонски, другое по-немецки, третье по-французски, по-грузински, по-таджикски. Но у актера пошел немецкий акцент, и он в него хорошо въехал. Тем более Пин изобретатель — а кто первые изобретатели и ученые в России? Немцы.

— Возвращаясь к советским замороженным процессам: что изменилось?

— Власть была за то, что детское кино должно ребенка воспитывать. Тогда в ходу была дидактика, и на замороженного ребенка в замороженной школе она как-то действовала. С тех пор градус общества резко повысился, льды внутри человеческой души начали таять, выяснилось, что все куда сложнее. В последние два десятилетия и те, кто хапал миллионы, и те, кто пытался выжить, о детях не думали. Это имело массу негативных последствий, но и один позитивный эффект. Дети росли очень сильно раскрепощенными, произошел определенный взрыв детской сложности понимания мира, понимания взаимоотношений между собой и взрослыми. Это все, по счастью, необратимо. Мы это кишками чувствовали и пытались сериал делать для этих детей.

— Я почему удивился насчет взрослых смешариков: и в «Чебурашке», и в «Винни-Пухе», и в фильмах про Удава и Слоненка всегда четко видно, кто взрослый. Он наставляет, он учит, он опекает, он осуществляет власть. А в «Смешариках» этого нет. Копатыч отличается от Кроша тем, что Копатыч умеет копать, а Крош — нет. На этом их отличия заканчиваются.

— Нам было важно показать, что во всех трех поколениях существует обыденное равноправие ролей и мнений, спокойное и мощное. В «нормальном» мире взрослые все время пытаются это равноправие нарушить: это же я тебя воспитываю, а не ты меня. Хотя даже Толстой говорил об обратном: главным результатом воспитания вами ребенка будет ваше собственное изменение. Слово «воспитание» сегодня тоже не годится, оно перестало описывать текущие (или желаемые нами!) процессы совместной жизни людей разных поколений. А слово «образование» должно пониматься сегодня прежде всего как «переходное существительное» — по аналогии с переходным глаголом: «образование чего, кого?», то есть как образование личности. Это экзистенциальная концепция человека становящегося. Есть такая гипотеза, что ставший человек — это и есть философски понимаемый Господь Бог. Приблизительно такая же концепция есть в исихазме, в «Лествице» Иоанна Лествичника, где высшая стадия духовного движения человека — это его обожение. Возвращаясь к нашим Барашам, для нас в сериале важна ситуация равноправия, спокойствия, обыденной честности, открытости, когда они все, озадаченные текущей ситуацией, бегают друг к другу за советом. Каждой своей серией «Смешарики» показывают, что проблемы лучше решать вместе. А не то что сейчас Кар-Карыч придет и все решит. Когда он начинает учить, он оказывается в дураках.