Мособлэнерго

10 самых диких развлечений Подмосковья

Подмосковье исхожено и изучено до мельчайших деталей, там все известно, все как всегда. Это лето в Подмосковье похоже на прошлое. Прошлое – на позапрошлое. В Подмосковье есть дачи, гамаки, грибы, ягоды, озера, реки, пляжи, виндсерфинг, кайтсерфинг, дайвинг, водные лыжи, яхты, мотоциклы, парашюты, самолеты, шашлыки и рыбалка; в сущности, список прелестей Подмосковья на этом заканчивается. Острых ощущений в Московской области не ищут – за ними едут в более далекие края. А зря. Елена Егерева тщательно исследовала прилегающую к Москве территорию, поднялась в воздух, спустилась под землю, забралась в танк Т-72, пережила нападение цапли и нашла в ближнем Подмосковье 10 странных, диких, невероятных способов провести время. Фотографии Ирины Кориной.

Аэродром Благовещенье: полет на автожире
Рядом с Троице-Сергиевой лаврой – благодать: озеро с белыми лебедями, на лавочках – или местные бандиты, или местные блаженные. На поросшем травой поле за столом сидит мужчина лет шестидесяти, перед ним – священник в женском платке. «Я стадо пас», – оправдывается священник. «Это ж вам не пастбище! – волнуется мужчина. – Это ж аэродром!» Мужчина – начальник аэродрома Благовещенье. «Вот наш воздушный коридор, – начальник показывает карту Московской области, – он ведет в США». В воздушном коридоре – не на карте уже, а на небе – появляется очень странная штука. «А-а, – говорят, – Железный Юрий». Аппарат Железного Юрия с виду напоминает вертолет Джеймса Бонда, который агент в четыре чемодана укладывал. Или капсулу, в которой пионер Коля Герасимов флипанул до космозоо. «Это автожир – отстой авиации, – сообщает начальник, – у нас другое есть». Другое – это планер, самолет без мотора. На планере летает молодой человек с прической сноубордиста, на аэродром он прибыл на белом джипе. Планер поднимают в воздух на буксировщике, а затем отпускают – сноубордист бесшумно парит часа два. «В гражданской авиации нет страшнее слова, чем «штопор», – говорит пилот буксировщика, – оно только с катастрофами связано. Мы на буксировщике штопор делаем. И колокол: зависаем, потом падаем. А петля – вообще самое легкое».

А вот и Железный Юрий, он уже на земле. Юрий – авиаконструктор из Сергиева Посада. Автожир он собрал дома. «Скорость может набрать до 100 км/ч, – объясняет Железный Юрий, – высоту – 3 км. Мотор – от автомобиля Subaru. Если пилот потеряет сознание, автожир спустится, как парашют». Автожир ростом с меня, корпус – серебряно-оранжевый, сиденья из белой кожи. «Обычный вертолет взлетает сразу, а этому надо разогнаться». Разгоняемся. Ощущение – как будто сидишь на табуретке с пропеллером, зато какая панорама! Вон озеро с виндсерфингистами, дачи, речка, девушки в купальниках… Но хватит, Железному Юрию пора: он собирается флипануть до Бронниц.

Кубинка: поездка на танке
Музей в Кубинке – один из крупнейших в мире. Танки – из 11 стран: от фанерных канадских, на лыжах, до немецкого «мауса» весом 180 тонн. До 1970-х коллекция находилась в ведении секретного института-лаборатории по изучению бронетехники – НИИИ БТВТ. Сегодняшний статус музея: режимный объект Минобороны, в/ч. «На танке покататься? Такого нет», – отрезает по телефону дежурная. Тут ей надо сказать: «Индивидуальная экскурсия», – тогда она даст телефон директора. Тот в подробностях расспросит, откуда информация, запишет имя. Ну и вперед.

В ангаре с немецкой бронетехникой полковник в отставке водит группу из тридцати мужчин с одинаковыми выправкой, загривками и барсетками: по виду – или ФСБ, или ГРУ. «А это – класс «Е», – полковник показывает на одну из машин. «Ха-ха-ха», – откликаются разведчики. «Тот самый «фердинанд». «У-у-у!» – кивают разведчики. Кататься – это не здесь: надо отклониться от немецкой техники вправо, пройти бронемашину с надписью «За Родину!» и несколько ворот. Цель – за свалкой советских танков. «Щас минобороновцы катаются», – говорит охранник. – Иностранцы все – пищат. Приехал недавно Rammstein. Говорят: давайте по сто грамм. Верно, ожить хотели. А мы: сначала стреляем, потом – сто грамм. Восьмилетний парень их перестрелял. А после танка им совсем плохо было». На Т-34 времен Второй мировой и на Т-72, которые штурмовали Грозный, ездит Николай Палыч – кудрявый танкист с пшеничными усами, сам участник первой войны в Чечне. Ноги вниз, руки вверх: для начала надо крепко схватиться за какие-то железяки. Танкист натягивает мне на голову замасленный шлем, усаживает на поролоновую подушку. «А внутрь нельзя?» – «Нет. Это ж как в консервной банке будет». Николай Палыч дает газу и начинает утюжить своим Т-72 ров, деревья, плиты, ров, деревья, плиты, ров. Со стороны все выглядит глупо: попа скачет, голова болтается – и так шесть кругов подряд. С танка же ситуация видится по-другому. Николай Палыч с таким энтузиазмом налегает на рвы, такие совершает выверты и так делает «ж-ж-ж», что я самопроизвольно начинаю орать: «Ура! За Родину!» Квитанцию (услуга «Демонстрация ходовых качеств») мне выписывают на гусеницах Т-34. Мимо проходят два танкиста: «Немцы будут отступать. Мы – нападать. Танк бутылкой подорвем». – «А ты бутылки не перепутаешь?»

Бакшеево: узкоколейка
Улица Советская в рабочем поселке Бакшеево приводит к сараю, ржавой трубе и ржавым железнодорожным путям. По путям куда-то идут козы и бабка в тельняшке. Сарай – это, вообще-то, депо. «Президентский поезд показать?» – говорит диспетчер тетя Шура. В сарае – вроде как автобус 50-х годов, желто-красный, только стоит на рельсах. «Директор торфяников на нем на поля ездит». Из леса появляется поезд. Поезд как поезд. Только паровоз у него, как из детского конструктора, и вагон в два раза меньше обычных. Поезд – ведомственный. В 7.30 утра рабочие Бакшеево едут на «тушке», ТУ-6, на Острова – торфяные болота; в 18.00 возвращаются обратно. Это одна из последних в Подмосковье узкоколеек: рельсы – на ширине плеч. На картах такие дороги редко отмечены. Машинисту, чтобы прокатил до Островов, надо дать рублей 50, а если успеть с утра, вместе с рабочими, получится бесплатно. «Че там смотреть? Лес и болота. Два вагона зимой повалились, – из депо выходит какой-то человек со шрамами. – Спирту хочешь? Тут с порохового завода». – «Он же технический». – «И че? Сашка знаешь сколько его выпил?» Из поезда вылезают рабочие с солеными огурцами в ведрах и девочки лет пятнадцати. Я достаю фотоаппарат, снимаю поезд, залезаю в вагон. Девочки орут: «Шпионы! Шпионы!»

Текстильщик: дом свиданий
На крыльцо бывшей дачи Константина Сергеевича Станиславского выходит тетка в легинсах. «У нас все строго: вписываем в 10 вечера, уйти вы должны в 6 утра». Интересуюсь, почему такие строгости. «К нам молодые актеры приезжают». Какие актеры? «Фестиваль же идет». Какой фестиваль? «И вообще. У нас тут главбух живет». В гостиной – фортепиано под белой простыней, на стене портреты. «А это кто?» Голос тетки в легинсах неожиданно меняется: «Это же Сергей Алексеевич, отец Константина Сергеевича! Вы что, не узнаете?»

В поселке Текстильщик под Королевом на даче Станиславского время проводят по-разному. У студентов Литинститута тут был выпускной, они даже не очень поняли – что к чему. Здесь можно взять напрокат мангал и шампуры и просто жарить шашлык – всю ночь, прямо посреди леса. Даже угли выдадут, соль, топор и тряпочку – руки вытирать. Здесь же речка с кувшинками, а беседка и сама дача, сруб с расписными наличниками – васнецовские. Опять же – от Москвы недалеко. И если что, есть где выспаться.

Мы с приятелем Мишкой покупаем мясо, картошку, вино. В гостиной, где отец Станиславского, на фортепиано играет усатый мужчина – наверное, тот самый главбух. Главбух вдруг набрасывается на нас: «А вы знаете, что Моцарт сквозь простыню играл? Где он родился? Как по-немецки сырная дырка? А вы вообще книжки читаете?» Какой-то «Бартон Финк»: тайная суть дачи Станиславского постепенно выходит наружу. Подъезжают «газели» и КамАЗы. Дачу заполняют кавказские люди, дальнобойщики, с ними – сорокалетние проститутки с дряблыми животами. На «пежо» приезжает мужчина в красном спортивном свитере – тоже с девушкой. Кто-то ломает крыльцо. Старухи проститутки визжат. Тихо пробираюсь к ванной. В щелку видно, как главбух сидит на кровати с какой-то женщиной и разговаривает. «Экзистенциализм…» – доносится из щелки.

«У нас те, кто хочет приятно провести время. Приезжайте к нам снова, девочки!» – говорит тетка в легинсах мне и Мишке.

Окрестности Серпухова: притравочная станция
У притравочной станции «Авангард» стоят охотники. «Я тут все думал, – говорит один, – почему охотники молодыми умирают. Да потому что каждый второй – алкаш!» Над охотниками вывеска: «Питомник голубеводов». Охотники объясняют мне задачу притравочных станций: «Собаки забыли, кто они». Чтобы собаки вспомнили, их запускают в вольеры к кабанам, барсукам, лисам и медведю. Толстая тетка с зонтиком ведет двух такс к клетке с кабаном. Такого встретишь в лесу – живым не уйдешь. «Ева, – приказывает толстуха, – атакуй!» Но Ева к кабану равнодушна – как и он к ней. Усатый мужчина вталкивает к кабану свою таксу – тоже усатую. Этой удается вспомнить, кто она: собака принимается караулить кабана по углам и кидаться на него при случае. «Санек! – орет хозяин. – Стоять!» Санек невменяем. Кабан уже еле ходит. Хозяин лезет в вольер. Теперь их трое. Санек гонится за кабаном, хозяин – за Саньком. Санька настигают на третьем круге, берут за шкирку и уносят, как половичок. Охотник Гена ждет, когда его лайку спустят на медведя: «Понимаете, вязкость у нее плохая – может охоту бросить и побежать за бабочкой». Огромный медведь сидит на цепи, лайка нюхает его и убегает. «Ты сам на него напади», – советует инструктор. Гена топает на медведя ногами, скалит зубы, хмурит брови. Лайка с любопытством смотрит на Гену. Рядом идут тренировки в учебной норе – это извилистый тоннель из сбитых в ряд ящиков. Из отверстия показывается лиса, потом ягдтерьер. Лису сажают в ящик, терьера – в багажник машины. Прибегает Коля, нормастер, то есть специалист по учебным норам: «Барсук сбежал!» Работница притравочной станции пускает слезу: «Наша любимица – Маша!» Уже непонятно, на чьей ты стороне – собак или барсуков.

Сычево: сноуборд в дюнах
На центральной площади поселка Сычево надо встать лицом к Ленину, повернуть направо, доехать до поста. Потом налево, найти еще один пост с будкой, где написано: «Водитель, сдай талон». Лучше всего следовать за БелАЗами. От второго поста проехать еще метров 300. Остановить никто не должен – охранники подумают: рыболовы. Потом появится объявление «Опасная зона». Последний ориентир – труба с надписью: «Рыболовы и др.! Въезд запрещен».

Все, стоп. Голубое озеро. А вокруг – песчаные курганы высотой метров в шестьдесят. То, что в Подмосковье водятся танки или притоны в домах-музеях, – это еще понятно. Но таких песчаных дюн и озер такого голубого цвета в Подмосковье быть не должно. Им место – в Самарканде или в фильме «Звездный десант». С самого высокого кургана видно второе озеро, зеленое. Далеко внизу – шагающие экскаваторы, белый песок разложен ровными кучками. С другой стороны – карьеры с затонувшими баржами, ржавыми конструктивистскими вышками, вообще какие-то сопки Маньчжурии. С этих курганов катаются на сноуборде, даже летом: смазывают доски жиром – и вперед. Я, за неимением доски, скатываюсь на попе. Скорость, однако, такая же: в ушах свистит.

Сычево: верблюжий питомник
Рядом с дюнами – еще один пост. Мимо охранника надо идти с уверенным деловым видом. Лучше с сумками – охранники подумают: зоологи. На холме виднеются какие-то черные ящики. Вблизи ящики оказываются клетками. Они по первому впечатлению пусты. Но тут выползает росомаха и начинает смачно чем-то хрустеть. Вылезает леопард. Появляются грифы: сидят – как на долларе. Грифы, гималайский медведь, какаду, совы, птицы-секретари, журавли, павлины – все они, кажется, несколько дней как с воли.

Направо от пантер – запруда с лебедями и утками. Там происходит что-то совсем невообразимое. На фоне подмосковных дач по широкому песчаному откосу, огороженному, как на ранчо, забором из длинных балок, гуляет стадо верблюдов. Только что были песчаные горы, как в пустыне Каракумы, и вот – на тебе. Некоторые особи ростом с коня Юрия Долгорукого, что стоит на Тверской. Дачники копошатся в своих огородах, а в нескольких метрах торчат тридцать верблюжьих голов. «Быстро отойдите!» – кричит мне кто-то. Меня, оказывается, чуть не тюкнула в темечко цапля.

Новорижское шоссе: пирамида голода
В пирамиду высотой метров пятьдесят входят жених с невестой. Пирамида – не осколок древних цивилизаций и не памятник павшим, женихи с невестами не цветы приезжают возлагать – подзаряжаться. Рядом, у обочины Новорижского шоссе, – мужчина в костюме. Сует визитку: Александр Голод, гендиректор оборонного предприятия Гидрометприбор. Достает из дипломата кипу документов. «Смотрите – из Генштаба: просматриваются возможности использования эффектов формового поля в интересах вооруженных сил». Из Института биофизики РАН: «Фиксировали количество драк в пересчете на одну мышь. Количество драк снизилось». Вокруг тюрьмы разложили камешки, побывавшие в пирамиде, – «упало количество нарушений режима». На Селигере построили пирамиду – «озоновый слой в Северном полушарии приведен в норму». «А эти камешки, – Голод вытаскивает из нагрудного кармана пакетик, – были в космосе, космонавт Афанасьев брал на орбитальную станцию «Мир».

Изнутри пирамида – как марокканский кожаный фонарь. Посреди – огромный школьный глобус. В глобусе матрица, то есть полежавшие в пирамиде кристаллики. «Один такой стоит в Московском индустриальном банке – мы их для банков делаем. На месте глобуса как-то оставили свежую рыбу и дешевый портвейн, пришли через десять дней – рыба свежая, портвейн стал марочным. Клара Лучко как-то заходила. Показывает на грудь и говорит: «А нельзя ли тут разгладить, Саша?» Я ей: «Как в «Казаках», Клара Степановна, не будете – но через десять лет такой же останетесь». Голод прыскает чем-то мне в лицо: «Через десять лет приходите».

Протвино: тоннель с инопланетянами
По наукограду Протвино ездят на велосипедах сотрудники Института физики высоких энергий. В пивном баре один мужчина другому: «У углерода-14 период полураспада больше пяти тысячи лет!» Институт обнесен непроницаемым забором и охраняется, как военный объект. Из проходной показываются два младших научных сотрудника. Нет, на территорию института посторонних не пускают. Жарко, пятница, короткий день, они идут в пивную, им не до меня. И тут один говорит: «Ну хорошо, поможем братьям по разуму. Про ускоритель знаете?» Вокруг Протвино под землей проложен тоннель длиной 21 км – ускоритель протонов. Тоннель когда-то заморозили – денег на окончание строительства не хватило. Что там сейчас – никто не знает. Ученый на коленке рисует схему. Выехать из Протвино, вот здесь спуститься в овраг. Где-то слева из леса должен виднеться ржавый шлагбаум.

Я на месте. Ничего нет. И никого. Абсолютная тишина. Из склона торчит труба диаметром с тоннель в метро. Вход забит железными листами, но есть лаз. Видны здоровенные ледяные глыбы на рельсах, дальше – темнота. Возвращаюсь на следующий день со своим приятелем сноубордистом Максом. Из-за льдин и воды на рельсах передвигаться можно только по выступам в стене. Мы уже проползли метров триста, как тут – ба-ба-бах! Мне закладывает уши. Почему-то начинают рушиться льдины. Все. Конец. Но вдруг все затихает. Максов фонарик совершает какие-то странные движения. Из глубины на нас что-то несется, тягучий звук все ближе. Сигнализация? ВОХР на дрезине? Сейчас нас примут. Составят протокол. Только бы не это. Но тут начинает происходить что-то непонятное. И с той и с другой стороны раздаются голоса. Слов не разобрать, голоса низкие. Макс! Назад! Назад! Мы бежим к свету, бежим медленно, будто во сне. Голоса нам что-то говорят, но мы не понимаем. Протискиваемся в щель – наружу, на свет. Вокруг дачники собирают малину. «Инопланетяне? – хихикает бабушка. – Да, недавно тут женщина рассказывала – к ней на балкон один прилетал».

Пещеры Сьяны: перерождение
Где-то у деревни Новленское есть пещеры. Длина – 20 км. Пока в них не пропал ребенок и часть пещер не засыпали, длина пещер, говорят, была 90 км. «Как найти пещеры?» – спрашиваю. Мужчина в рабочем комбинезоне улыбается: «Я не слышу». Повторяю вопрос – он быстро отворачивается. Девочка лет тринадцати цедит сквозь зубы: «Вас, пещерников, здесь не любят. Вас деревенские бить будут».

Вход в пещеру – между речкой и деревней. В овраге рядом со свалкой – ржавая автобусная остановка. Прямо под ней – колодец. На этикетке от пива записка: «Выпишите радужного из журнала. В министерстве НЫЧКА еды можете взять, если крысы не сожрали». Спускаюсь с фонариком в узкий колодец. Минут пять ползу на локтях. Потом – грот. На камне – открытая книга. Такие на проходных лежат. Похоже, здесь записываются, кто когда залез и кто когда вылез. Где-то здесь должна быть фигура с человеческим черепом в немецкой каске, в комбинезоне и кирзовых сапогах. А где-то есть Щучий лаз – кто в него пролезет, говорят, переродится.

Вообще-то, мне сказали без проводника в эти пещеры не соваться. Но у меня есть карта. На ней лазы расходятся в разные стороны, пересекаются, сужаются, обрываются – и все без всякой системы. Это, наверное, бывшие каменоломни. Названия у них такие: Чекист, Подольск, WC, Зимний дворец, XIV съезд, Убийство, КПСС, Жопа. К стенам прислонены дорожные знаки: «98-й км», «кирпич», «поворот направо». Потом таблички: «Вниманию учителей и родителей», «Участковый избирательной комиссии».

Захожу еще в один грот. Коридоры расходятся в разные стороны. Решаю применить правило правой руки, иду вперед, утыкаюсь в стену. Возвращаюсь – но никакого грота уже нет. Фонарик начинает гаснуть. Мне становится по-настоящему страшно. Я уже не понимаю, где я – в Зимнем дворце, в Подольске или в Жопе. Фонарик – на последнем дыхании. Что-то блестит впереди, бегу туда, спотыкаюсь о спящего в каске человека. Мамочки! Я уже в гроте, где книга записи посетителей. Выбираюсь наружу – и ничего вокруг не узнаю. Залезала – был вечер, закат, а вылезла – солнце встает. Доброе утро.