По дороге из московского аэропорта Эдуард вспоминает, как ехал когда‑то в обратном направлении. У него было тяжкое похмелье, и он лежал на заднем сиденье, положив голову на Еленины колени. Она гладила его по волосам и смотрела на пробегавшие за окном коробки зданий и длинные перелески, уверенная, как и он, что больше никогда их не увидит. Шел снег, это был февраль 1974-го. В декабре 1989-го тоже шел снег. Прошло пятнадцать лет, он потерял Елену и возвращается в свою страну один — и, если не вдаваться в подробности, возвращается победителем. Он и двое других приглашенных летели сюда бизнес-классом и были встречены в аэропорту как VIP-персоны. Садясь в микроавтобус, к которому их подвела довольно красивая девушка из PR-службы, он выбрал место рядом с хмурым краснолицым шофером и попытался завязать с ним беседу. Для него было важно показать этому русскому — простому, видимо, мужику, первому, кто встретился ему на родной земле, — что, несмотря на проведенные за границей годы, несмотря на завоеванный успех, он остался человеком из народа, говорящим с ним на одном языке. Но водитель молчал, замкнувшись в своем враждебном равнодушии; ту же реакцию Эдуард получит и от персонала гостиницы «Украина», куда привезут троих гостей.
Гостиница «Украина» — одно из семи построенных в Москве при Сталине высотных зданий, представлявших собой нечто среднее между неоготическим замком и византийской тюрьмой, благодаря чему город стал похожим на Gotham City из фильмов о Бэтмене. Тем не менее она считается отелем класса люкс, где останавливаются знатные гости и высокие партийные чины. Эдуард волновался, входя туда, куда раньше, в бытность молодым поэтом андеграунда, путь ему был заказан. Его удивило, что в холлах, просторных, как нефы католического собора, не ощущается торжественного духа, свойственного тем местам, где гнездится власть; наоборот, в вестибюле стоял гвалт, как на ярмарке, какие‑то горластые типы с совершенно бандитскими рожами и сальными волосами сновали туда-сюда, а усевшись, клали свои ноги в грязных ботинках на низкие столики.
Номер, считавшийся роскошным по критериям, от которых Эдуард отвык: очень высокий, не меньше четырех метров, потолок со свисающей оттуда тусклой лампочкой, — оказался неуютным, как холодный подвал в мясной лавке.
Раньше можно было не сомневаться, что общаться с русскими, когда возвращаешься из‑за границы, чистое безумие, самый надежный способ создать им проблемы, однако сегодня можно общаться с кем угодно. У Эдуарда с собой только один номер телефона: Наташиной матери. С ней обязательно надо связаться, но в квартире никто не отвечает. Номеров друзей юности нет, он не взял их с собой, когда эмигрировал: казалось невероятным, что ими можно будет когда‑нибудь воспользоваться. Но, может, кто‑нибудь знает о его приезде? И придет в Измайлово, чтобы его повидать? Например, бывшие смогистыСМОГЛитературное объединение молодых поэтов «Самое молодое общество гениев».: Холин, Сапгир, Ворошилов? Он не знает, хочет ли этого, но ему известно, что организованное Семеновым мероприятие вряд ли пройдет незамеченным.
Он познакомился с Юлианом Семеновым несколько месяцев назад на одной вечеринке в Париже. Ничего о нем не зная, он ощутил ауру богатства и власти, окружавшую этого невысокого дружелюбного человека с решительными манерами. Они говорили о Горбачеве, Семенов был за, Лимонов — против, потом о Сталине, и тут все было наоборот, и все же между ними возникло взаимопонимание.
— Вы печатались в России? — спросил Семенов, узнав, что Эдуард пишет.
— Нет, и, видимо, это случится нескоро.
Семенов пожал плечами:
— Но сейчас можно публиковать все.
— Возможно, но не мои книги, — гордо парировал Эдуард. — Я — скандальный автор.
— Прекрасно, — подытожил Семенов. — Я вас опубликую.
На следующий день помощник Семенова связался с Эдуардом, взял у него образчики его творчества и рассказал, что патрон, автор шпионских романов, расходившихся в СССР миллионными тиражами, в перестроечном издательском раже основал таблоид «Совершенно секретно», который специализируется на криминальных историях. Дела таблоида шли весьма успешно, и Семенов в дополнение к нему создал издательский дом, печатавший все — от популярных романов до произведений Джорджа Оруэлла. Вот так и получилось, что роман о детстве «У нас была великая эпоха», только что завершенный Лимоновым, был выпущен в его родной стране тиражом в триста тысяч экземпляров, а самого автора пригласили в Москву в компании еще двух талантов, обнаруженных Семеновым в эмигрантских кругах: актрисы Федоровой и певца Токарева.
В начале девяностых мы с моим издателем Полем Очаковски-Лорансом побывали в России; поездка была устроена французскими организациями по культурным связям.
Мы с Полем оказались в большом зале Ростовского университета. На расположенных амфитеатром скамьях сидели три сотни слушателей, не имевших ни малейшего представления о том, что за книги мы пишем и издаем, но глаза их блестели, и они боялись пропустить хоть словечко из сказанного нами по одной лишь простой причине: мы приехали из Франции. Это было слепое преклонение — без мотива, без заслуг, и до сих пор мы оба, когда нас покидает вера в себя, призываем на помощь эти воспоминания: «Ты помнишь Ростов?»
Этот опыт помогает мне представить встречу, которую организовал Семенов в конференц-зале в Измайлово, и смешанные чувства восторга и неловкости, которые испытал Эдуард. Он всегда мечтал привлечь к себе внимание тысяч людей, заворожить их, царить над ними, но ему было хорошо известно, что эти люди пришли сюда не из‑за него, что их привлекает лишь то, что идет с Запада, что бы это ни было. Сыграла свою роль и реклама, сделанная ему Семеновым, и само имя Семенова, популярность его шпионских романов и таблоида, битком набитого голыми девицами и историями об украинских каннибалах.
На трибуне сам Семенов, коренастый, лысый, без галстука. Он называет своих гостей, подчеркивает, как важно вернуть в Россию таких людей — динамичных, креативных, которые примутся, засучив рукава, перестраивать страну. Певец Токарев приосанивается, актриса Федорова хлопает ресницами. Аудитория знает о них только то, что вот уже две недели талдычит «Совершенно секретно», представляющий дело так, словно эти двое — самые крупные звезды на небосклоне западной культуры. То есть людей банально надувают, и это портит Эдуарду удовольствие, хотя ему весьма польстило, что семеновский таблоид посвятил его персоне целый разворот, подав его публике в качестве некоей литературной рок-звезды. Когда подходит его очередь отвечать на вопросы, он делает все, чтобы не разочаровать зрителей. Да, он был бродягой, а потом прислугой в доме миллиардера. Нет, его бывшая жена не работала в Нью-Йорке проституткой, кстати, сейчас она замужем за итальянским графом (это самая что ни на есть чистая правда), и, поскольку сюжет с графом аудитории нравится, он решает упоминать об этом всякий раз, как представится случай.
Он думает, не рассказать ли все самому, чтобы взбодрить аудиторию, но потом решает, что лучше будет держаться другой версии: простой рабочий, который сумел проложить себе путь на самый верх, к роскошной жизни, не позволяя сбить себя с толку всяким манекенщицам, графиням и загнивающему Западу. Он — крепкий орешек, и голыми руками его не возьмешь.
Эдуард полагал, что его персона — заключительный номер программы, однако после него Семенов выводит на сцену маленького старичка, прошедшего ГУЛАГ, и вступает с ним в долгие дебаты о необходимости «предать гласности все преступления, совершенные в Советском Союзе». Эдуард слушает с растущим раздражением, и когда бывший зэк дребезжащим голосом начинает объяснять, что в стране нет ни одной семьи, не пострадавшей от репрессий, что у каждого ее жителя есть близкие, сгинувшие в подвалах НКВД, наш герой готов вмешаться и потребовать, чтобы людям перестали морочить голову, что из его родных никто не репрессирован и такая же картина в большинстве знакомых семей, однако решает промолчать и, чтобы отвлечься, начинает рассматривать публику.
Надо признать, что хорошеньких девушек много. Но ни одного знакомого лица, никого из старых друзей: должно быть, они не читают газету Семенова. Или все поумирали от тоски и скуки…
Пресс-конференция заканчивается, он раздает несколько автографов, но книг нет. Семенов уверяет, что весь тираж уже вышел, но создается впечатление, что роман здесь никто не читал, и в продаже Эдуард его не видел. У него это вызывает недоумение, но я могу сказать, что здесь нет ничего удивительного, если принять во внимание систему распространения продукции. Когда в России была напечатана одна из моих книг, та, где описано наше путешествие с Полем, о котором я говорил выше, издатель привел меня на склад, где весь тираж погрузили на машины, чтобы отправить в Омск. И если оптовику удастся сбыть с рук — бог знает каким способом — десять тысяч экземпляров книги, то издатель будет считать это большой удачей. Ему хотелось похвастаться передо мной своим профессиональным успехом, дать понять, что я попал в хорошие руки, и он был страшно удивлен, когда я, пожав плечами, заметил, что все это довольно странно: почему именно Омск? Зачем гнать весь тираж в Омск? Есть ли какая‑нибудь причина, указывающая на то, что потенциальные читатели «Зимнего лагеря», принадлежащего перу неизвестного французского писателя, все как один проживают именно в Омске, крупном промышленном центре Сибири? Мои вопросы казались ему абсурдными, и он, должно быть, принял меня за одного из тех вечно недовольных авторов-маньяков, которые в момент появления тиража лично обходят все торговые точки, а потом начинают жаловаться, что нигде их книга не была представлена так, как она того заслуживает.
Издательство
Ad Marginem, перевод Наталии Чесноковой
