— Вы один из немногих артистов, которые никого не раздражают. Я не знаю ни одного человека, который бы сказал: «Фу, Сюткин, ужас!» — хотя про большинство ваших коллег такие найдутся.
— Это скорее комплимент мне как человеку. А с точки зрения артиста, может быть, это даже плохо. Потому что если тебя все любят, то получается, что не хватает яркости, потому что, когда человек яркий, он раздражает. Меня так воспитали, я так вошел в эту профессию и построил какой-то свой маленький шоу-бизнес. Потому что в том, что вокруг, со скандалами и демонстрацией нижнего белья, мне некомфортно. Я ужасно рад, что мне удалось всего добиться без продюсеров, без контактов с каким-то кланами, потому что, когда ты заходишь в эту дверь, всегда стоит подумать о том, как ты из нее будешь выходить. И каждый раз, когда мне предлагали какие-то условия — «Вот теперь ты будешь с нами и против вот этих» — я себе позволял в этих распрях не участвовать. Я отношусь к тому типу людей, которые всегда всем довольны. Я никогда не хотел быть звездой, меня вполне устраивала роль барабанщика в группе или басиста на подпевках: я бы так всю жизнь просидел. То, что я стал петь, — чистая случайность. Вокалист заболел, и я хорошо справился. И я очень счастлив, что мне удалось не потерять лицо, что я людей вокруг себя не потерял. Хотя, конечно, каких-то музыкантов приходилось выгонять, но это рабочие моменты.
— За пьянки?
— Ну, за то, что неадекватно себя вели. Есть просто прекрасные музыканты, но если они в самолете Сургут–Москва закуривают посреди полета, им говорят: «Здесь не курят», а они бычок тушат в лоб кому-то, то в таких случаях человек сразу вылетает с работы.
— Курт Кобейн в каком-то интервью сказал: «Я очень завидую Фредди Меркьюри, потому что он спустя 20 лет все еще получает удовольствие от концертов». Для вас это все такое же удовольствие?
— Может быть, номер один в жизни, да. Помимо семьи. Я стараюсь это дело гармонично совмещать. Мы в этом году объективно сделали больше, чем за последние десять лет, — кассовые концерты, как минимум четыре штуки, клубные, с разными программами, во всех больших городах. Из-за кризиса стало меньше заказных концертов. Мы потеряли украинский рынок, а для меня это процентов 30 заработка было. А еще я разогнал всех, кто на меня работал, и стал все делать сам. Продюсировать, договариваться, вести все дела.
— У вас даже на сайте висит ваш личный телефон, что меня удивило по-настоящему
— Я собрал музыкантов и сказал: «Знаете что, ребята, мне надоело кормить эту армию посредников, давайте займемся всем сами. Мне нужен пиарщик, и мне нужен помощник-администратор. Кто готов?» Звукорежиссер сказал: «Я!» Добавили ему зарплату, и он занимается всем, что связано с билетами, райдерами. Вышло даже лучше, потому что он очень хорошо сам объясняет, что мы можем, а что не можем. Сейчас все ноют, что время сложное, что нет работы. А я помню плацкартные вагоны, когда мы за еду играли. Я музыкантам так и сказал: «Если мы хотим остаться в обойме, надо играть и со всеми по разному договариваться — для детей можем сыграть бесплатно, а если это день рождения человека, про которого при беглом взгляде понятно, что у него все в порядке, то и цена должна быть адекватной».
— Ну при этом время-то сейчас правда довольно неприятное.
— Времена не выбирают — в них живут и умирают. Поэтому мы тут, живем со своей страной. Я адекватный человек, вижу что происходит. Не хочется громких слов типа «русский мир». Я могу играть концерты и в Израиле, и в Америке, и в Германии — там прекрасно, но основные слушатели у нас все равно тут. В России.
— Вы в России стали недавно героем интернет-пространства: мемы, суды. Расскажите, что это было?
— Я, при всей своей пушистости, отомщу, а потом еще раз отомщу, как в том анекдоте. История с мемами началась, когда я маме домой поставил интернет. Она залезла, первым делом фамилию набрала — и там в первых рядах мой портрет и призыв «Бьем женщин по лицу» с использованием ненормативной лексики. Ну я понимаю, что у портала, который такое публикует, черный юмор, но я-то тут при чем? Они говорят: «Ну подумаешь». Я написал письмо, просто попросил — ребят, уберите, и все, вопросов нет, я не буду устраивать скандал. Я нормальный, все бывает, но маме неприятно. Так и написал. «Маме неприятно». И получил ответ: «Да пошел на…» Ну я пошел. В Роскомнадзор. Потратил месяц своего времени, доверенности оформлял, юридические отделы какие-то посещал, беседовал — и все, выиграл. Никакой компенсации я не просил и за свой счет все делал, но для меня это был вопрос принципа. Вы поймите, это для нас понятно, что интернет — пространство, где куча мусора разного летает, а для родителей это как телевидение: если написали — значит, правда. Я просто знаю, что я год жизни родителями сэкономил.
— Для вас сейчас новые песни — это только повод выступать или вам писать их правда интересно?
— Вась, конечно, я вам хочу сказать, что рождается все в разы тяжелее, чем в юности, это естественно. И мой альбом «Москвич-2015» — это возрастная эмоциональная реакция, такая же, как у всех музыкантов, которые перешагивают за определенный возраст, — это и у Пола Маккартни, и у Рода Стюарта так же. Мы альбом «Москвич 2015» записали с великим джазовым гитаристом Алексеем Кузнецовым, он мне позвонил, говорит: «Валер, спой, мы сыграем, старые песни». За этими музыкантами есть личность, есть история. Вот в чем проблема нынешних солистов «Голоса»? По ремеслу все прекрасно, все хорошо, но что они хотят сказать через песню? В чем история? А без нее получается скука смертная.
— А как вы дома музыку слушаете? У вас какая-то элитная система с тысячей опций и сапфировыми проводами?
— Ну вот ты же музыкой занимаешься, значит, должен знать, что лучше всего слушать на совсем простых колонках. У меня есть одна такая — я ее всегда в ванную с собой беру, там сразу слышны все огрехи записи. И слышно, хорошо или плохо записано, есть или нет драйва в музыке, все ли на месте.
— Да, на них и правда всегда слышно, это как звукорежиссеры после записи все слушают на самых чудовищных колонках китайских, чтобы понять, что все правильно сделано.
— А мне это вообще очень важно — мы же играем простую музыку, три звука, но каждый по-настоящему выверен, продуман, я и музыкантам говорю — мне от вашего синтезатора нужно три ровно звука, все остальное можете выкинуть. И гитары у меня старые, потому что у них есть этот неповторимый уникальный звук, которому никакие процессоры не нужны. Ты должен очень четко понимать что ты хочешь сказать, и что ты сейчас на этой сцене делаешь и почему имеешь право на ней стоять.
— Есть ощущение, что запрос на большие имена исчезает постепенно, кумиры, кажется, не так нужны кому-то в принципе.
— Да, мир теперь так устроен. Вот возьмем освоение космоса. Назовите мне известных вам космонавтов? Все, естественно, назовут Гагарина, Титова, Терешкову, кто-то вспомнит Леонова, кто-то вспомнит дядю Гошу Берегового, а дальше? Вот кто у нас на орбите сегодня? Ну трудятся, и молодцы. Мы перестали удивляться человечеству, это не только в музыке происходит. Все затирается вообще… Интернет всех обезличивает. Все хотят стать звездами, собирать лайки, тыкать кнопки какие-то. Очень хорошее интервью — рекомендую прочесть — Пети Мамонова. Петя потрясающе сформулировал, как он ощущает наше время, — он говорит, если сегодня у стреднестатистического человека отнять тыкалки, заставить выключить ящики телевизионные и оставить его наедине с собой, даже книжек дать интересных — что человек суток не продержится, не сможет. Впрочем, про телевизор: у меня одно из сильнейших впечатлений в году случилось летом. Семья была в Юрмале, я приехал домой ночью после концерта, автоматически включил телевизор. Стою с гитарой, мокрый весь, надо в душ идти, но вижу кадр с Ринго Старром.
Ринго Старра спрашивают, типа, что для вас «Битлз», и он очень осторожно, медленно говорит: «Для меня это 3 жопы, которые я видел на протяжении десятилетий». И следующим вопросом с той же интонацией его спрашивают: «А про Джорджа-то что, про Джорджа?» Как я выяснил потом — это фильм Мартина Скорсезе про Джорджа Хариссона. «Про Джорджа, — сказал Ринго, и при этом он не изменился в лице, без всякого трагизма сказал, — Джорджа я видел последний раз за 3, максимум за 4 дня до его ухода, и он был плох, объективно. Он еле разговаривал, я посидел с ним часа полтора молча, подержал его за руку, потом говорю, Джордж, мне надо ехать, у меня там семейные дела, дети весь мозг выносят, ты же знаешь, как это бывает. Надо лететь в Вегас, Джордж, понимаешь, надо ехать», — и сделал шаг в сторону, а он поймал меня за руку и сказал: «Ринго, ну хочешь, я поеду с тобой?» И пошли титры. Это был финал. Я просто, не побоюсь этого слова просто … [охренел], у меня слезы потекли ручьем. Я даже сейчас еле сдерживаюсь, потому что это про проникновение, про дружбу, я такого никогда не видел. Только что выдал про три жопы, и тут раз — и он без вот этого русского драматизма — да, Джордж. Так вот и так. И он, этот Скорсезе, куда-то мне так глубоко въехал, по самое не знаю даже что.
— Чего вы больше всего боитесь?
— Когда я был маленький, на мою жизнь выпал Карибский кризис. Я очень хорошо помню начало 1960-х, повсюду эти кубинские флажки, я пришел в детский сад и впервые услышал матерные слова. Это было стихотворение: «Куба, отдай наш хлеб! Куба, возьми свой сахар! Нам надоел твой косматый Фидель. Куба, иди ты на хер». Мне было года четыре. Я пришел домой, помню, папа был очень серьезный и он очень переживал тогда, говорил: «Не дай бог начнется война». Была реальная угроза, если бы тогда не договорились, могли бы пульнуть — и понеслось по новой. Сейчас все это рядом. Есть ощущение какого-то повторения истории, только очень страшного. Терроризм — это какое-то совсем новое и очень страшное зло. И сейчас совсем непонятно, что делать. Потому что с одной стороны, вот мы все говорим — свобода, боремся за нее, ругаемся. Но вот у меня дочь в Париже учится в университете — и свободен ли я от того, чтобы рядом с ней не шарахнуло? Защищен? Все, что сейчас происходит вокруг, меня тоже пугает.
Я не конфликтный человек, я стараюсь никогда не лезть в политику, не высказываться про то, в чем я не особо много понимаю. Мне кажется, роль музыканта — объединять всех и все. Вот только это и важно для меня. И если меня просит Наташа Синдеева сходить поддержать их в эфире или еще что-то, если речь идет про объединение, я, конечно, всегда за. Я равно общаюсь и с Андреем Макаревичем, и очень уважаю Славу Вакарчука, каких бы взглядов кто ни был. Мне кажется, должна быть какая-то солидарность в целом у коллег по цеху. Я отстативаю всегда право на собственное мнение. У Земфиры есть поступки, за которые можно цепляться, но я считаю, что она сама должна себя судить. Я как коллега по цеху только с уважением могу к ней относиться.
— Вообще, есть ощущение, что какое-то наступает время, когда либо мы все договоримся, либо все очень плохо кончится в целом.
— Вот, наверное, еще точнее, ты подвел меня к вопросу, чего я боюсь. Я боюсь, что это все плохо кончится. Вот так, понимаешь.
— Какой самый счастливый день вашей жизни?
— Рождение детей, особенно последней, просто потому, что я там присутствовал. Это всегда очень волнительно, я помню, что колбасит ужасно, нервничаешь, переживаешь, чтобы все было нормально, к кому-то обращаешься в этот момент. Все становятся набожными в момент болтанки в самолетах и вот во время родов. А еще — невероятный момент был в этом году во время концерта в Театре оперетты, 7 декабря, я был абсолютно счастлив, ровно так же, как 20 лет назад, когда было «Браво». Ни хрена на самом деле не меняется, и это доказывает, что для меня это абсолютно верно выбранная жизнь. Мне просто ужасно нравится развлекать людей. Как точно говорит мой друг Михаил Куснирович: «Счастье — это «на», а не «дай»; в момент, когда ты говоришь «на», ты абсолютно счастлив. А в моем случае «на» — это только это, че еще может быть?
Играть музыку на сцене каждый раз и быть при этом легким и независимым — это для меня очень важно. А еще с возрастом начинаешь задумываться о том, что ты после себя оставляешь. Знаешь, никогда не забуду, какая-то бабулька в сердцах, когда у президента нашего были ошибки, на его пресс-конференции сказала хорошо: «Владимир Владимирович, аккуратнее, итог жизни человека какой — чтобы добрым словом вспомнили, не забывайте». Вот это мне понравилось, неважно, что это про президента, — вообще, итог жизни какой? Чтобы вспомнили добрым словом. Так было с Аркановым, так было с Эшпаем, так было с Рязановым в этом году. Не думаю, что повернется даже у самого последнего козла его критиковать сегодня, якобы последние фильмы не те — в жопу он может себе засунуть все после «Берегись автомобиля», в глубокую причем, даже после одного фильма, а их там тридцать таких. И вот так и надо жить, чтобы потом не было вопросов. И обязательно всегда легким и независимымым. Я бы даже татуировку такую сделал однажды. Easy and Independent.