Голливуд начала 50-х. Эдди Мэнникс (Джош Бролин), серьезный человек с усиками, железной рукой управляет производством на студии Capitol, что подразумевает ежедневную порцию новых идиотских проблем. Молодая звезда вестернов (Олден Эренрайк) по капризу вечно отсутствующего студийного босса отправляется играть в салонной мелодраме британского ветерана (Рэйф Файнс): окруженный людьми, а не лошадьми, он не может даже произнести свою реплику. Актриса-пловчиха (Скарлетт Йоханссон), в которой публика видит воплощенную невинность, беременна от шведского режиссера (Кристофер Ламберт), а тот, разумеется, женат. Светские колумнистки — близнецы (Тильда Суинтон и Тильда Суинтон), обгоняя друг друга на поворотах, спешат опубликовать в своих колонках компрометирующую информацию.
Вдобавок под угрозой оказывается флагманский проект студии — помпезный пеплум о римском воине, который меняется, узрев (в буквальном смысле) Иисуса. Исполнителя главной роли, добродушного пьющего болвана (Джордж Клуни), в обеденный перерыв похищают актеры массовки и передают таинственной организации под названием «Будущее»; те требуют от Мэнникса выкуп в 100 тысяч долларов.
Поскольку кинематографический канон Коэнов, куда «Цезарь» встает как влитой, строится на сквозных темах чуть менее чем полностью — грандиозный массив накладывающихся друг на друга текстов, мечта вдумчивого студента, — трудно не отметить небольшое новшество. Всю жизнь разрабатывавшие с иронией, но и сочувствием образ маленького человека (не в гоголевском, конечно, смысле), «обычного Джо», в «Цезаре» братья сделали главным героем босса, персону, облеченную властью. Что, как ни странно, сразу меняет конфигурацию: кажется, это одна из причин, по которым в их новый фильм, легко вызывающий восхищение, трудно по-настоящему влюбиться. Несмотря на то что в остальном Эдди Мэнникс (реально существовавший голливудский деятель, от которого, впрочем, взяты только имя и профессия) — абсолютно коэновский клиент и даже вполне себе маленький человек. Борющийся с искушениями (его пытается переманить на лучших условиях связанная с ВПК авиакорпорация), терзаемый сомнениями, отважно пытающийся нащупать смысл там, где его нет, — и становящийся, подобно, скажем, Большому Лебовски, суррогатной фигурой Христа.
Декорации Голливуда эпохи «золотого века» воссозданы в том же ключе насмешливого сюрреализма, что и в «Бартоне Финке», прямом предшественнике «Цезаря» (оттуда перекочевала даже вымышленная студия Capitol). Коэны упражняются в популярных тогда жанрах: духоподъемный эпос с библейскими мотивами, вестерн с песенками, водный балет (было и такое), мюзикл и так далее. Это легкие мишени, и превозносить стилизаторские способности Коэнов — все равно что хвалить «Звездные войны» за спецэффекты, но, конечно, сделано все блестяще, особенно танцевальный номер с участием Ченнинга Татума и морячков, гей-порно века невинности. Ключевые слова того периода и относящиеся к делу профессии перечислены скороговоркой, но с энциклопедической тщательностью — от массовки до монтажера (выход Фрэнсис МакДорманд), от зловещей тени ядерной войны до «красной угрозы». Коммунистической «антиамериканской» деятельности, впрочем, посвящена целая сюжетная линия — Коэны, явно наслаждаясь рискованной бестактностью, издеваются над событиями, только что изложенными со всей серьезностью в фильме «Трамбо».
Братья традиционно используют грубую комедию, слэпстик (с переменным, как свойственно этому жанру, успехом) в сочетании с юмором второго, третьего и далее порядков: даже поверхностного знания контекста, на уровне «Бен-Гура» и Джина Келли, в ряде случаев будет недостаточно. Наверное, можно удовлетвориться философским «каждый найдет свое», хотя есть подозрение, что многие зрители, ни в чем не провинившиеся, не найдут почти ничего.
Другой вопрос — если это утешение — что «Цезарь», конечно, не просто набор комических сценок, а еще одна коэновская басня. Идеологические конструкции — будь то религия, о которой тут спорят, как в анекдоте, представители разных конфессий, или марксизм, о котором спорят, как в жизни, сами марксисты, — существуют в отрыве от того самого «обычного Джо», о котором они вроде бы пекутся. Падре, к которому Мэнникс ежедневно ходит на исповедь, за кадром явно чаще смотрит на часы, чем сам Мэнникс (что непросто). Кинозвезда в течение одного дня из субъекта капиталистической эксплуатации превращается в ее яростного критика, а потом в объект — при этом в его жизни не меняется ничего, включая гардероб, — и в страстном монологе о вере забывает слово «вера» (вписанное туда в последний момент вместо слова «страсть»). Но все это не отменяет ни объективную реальность экономических отношений, ни субъективное присутствие в человеческой жизни высших сил. Ни того, что подменяющие религию плохие фильмы, которые снимаются лицемерными, испорченными и часто бездарными людьми на студии Capitol, каким-то чудом умудряются менять мир к лучшему.