Родная речь «Я бы с радостью отдал все за то, чтобы играть в рок-группе»
Вышла новая книга Михаила Идова «Чес» — повесть о вымышленной инди-группе, колесящей по Среднему Западу. «Воздух» расспросил его, что интересного в неудачливых рокерах и сколько в этой книге автобиографического.
- Юрий Сапрыкин: У первой твоей книги был довольно существенный успех, вторую, надо думать, ожидает что-то похожее. При этом нет ощущения, что ты попал в местную писательскую обойму. Ты не ходишь на встречи к Путину, не комментируешь на «Эхе Москвы» события в Киеве и так далее. Тебя это скорее радует или скорее нет?
В книгу «Чес», помимо заглавной повести, входят несколько рассказов разных летМихаил Идов: На встречу с Путиным, конечно, жалко, что не зовут, но это уж мне скорее как репортеру было бы интересно. Прокомментировать периодически просят, но обычно что-нибудь про США или даже конкретно про Нью-Йорк. Я стараюсь как раз этого не делать, потому что не хочется быть таким дежурным образцовым американцем, которым я ни разу не являюсь. Я живу в Москве, в Нью-Йорке вон уже целое поколение мест сменилось, которые я не видел. Ну и с позиций российского публичного интеллектуала тоже как-то выступать не хочется. Потому что я, во-первых, не очень-то интеллектуал, во-вторых, пытаюсь быть не особенно публичным, ну и мне кажется глупым высказывать свое мнение по поводу политики страны, гражданином которой ты не являешься и никогда не будешь являться. Так что я комментировал в основном вещи, которые касаются или могли бы касаться лично меня, — например, людоедский закон против усыновления российских сирот американцами.
- ЮС: Я имел в виду скорее вот что — есть такое условное писательское сообщество, виртуальный Союз писателей, в который тебя принимают и ты дальше водишь в нем бесконечный хоровод с Быковым, Улицкой и так далее. Вы как-то начинаете существовать в одном пространстве.
- МИ: А оно есть вообще? Они пьют вместе или что?
- ЮС: У вас же в GQ была статья Александра Гарроса, про десант русских писателей в Нью-Йорке, где все это как раз очень точно описывается.
- МИ: Нет, в этот хоровод меня никто не приглашал, не знаю, хорошо это или плохо. И Сашка Гаррос, кстати, — мое единственное связующее звено с этим миром. Да и то бывшее, потому что он сейчас, кажется, окончательно переквалифицировался в сценариста.
- Алексей Мунипов: Конечно, писатели все время ездят куда-то вместе, на Франкфуртскую ярмарку, например, и представляют там русскую литературу.
- МИ: А я вот ни разу в жизни не был ни на одной книжной ярмарке, даже на «Нон-фикшн». Я даже не знаю, как они выглядят.
- ЮС: А нет у тебя ощущения, что ты владеешь какими-то такими приемчиками, с которыми здесь писатели в массе своей не очень знакомы? На уровне ремесла, структуры, построения книжки. Иногда кажется, что есть какие-то очень простые правила, которыми любой англоязычный писатель или журналист владеет, как алфавитом и таблицей умножения, а здесь вместо этого люди вынуждены изобретать велосипед.
- МИ: То, что ты говоришь, — это типичный пример самоэкзотизации. В России вообще очень мало такого, что принципиально бы отличалось от других стран, я это не устаю повторять.
- ЮС: Ну, курсов creative writing у нас ведь и правда нет. Есть Литинтститут, но это не совсем оно.
Группа Идова Spielerfrau играла мрачный, минималистичный и элегантный рок — где-то на полпути между Ником Кейвом и Джарвисом КокеромМИ: Мне не кажется, что на писателя можно выучить. Писать ты либо умеешь, либо нет, — ты просто начинаешь писать, и лет через 10 упорного письма у тебя начинает получаться. По-моему, это единственный способ научиться писать. Ну, и банально читать нужно много. Но ты интересную вещь сказал — «писатель или журналист». Если у меня и есть какой-то прием, то он, наверное, в том, что я пишу о выдуманных персонажах и событиях как журналист. Я знаю о них гораздо больше, чем в результате помещается в текст. Ну, и сам материал мне обычно очень хорошо знаком. «Кофемолка» была автобиографической процентов на 30 — я действительно в какой-то момент стоял за прилавком кафе, правда, ничего драматичного с этим кафе в жизни не произошло.
- АМ: Как не произошло? Оно же закрылось.
- МИ: Ну, в книге-то все было куда серьезней. Там герои закладывают квартиру и лишаются ее, разваливается их брак — у меня в жизни, слава богу, ничего такого не было. А вот «Чес» автобиографичен процентов на 70. Это история всех четырех групп, в которых я в своей жизни играл. Там даже география тура вымышленной группы повторяет географию тура моей группы Spielerfrau 2006 года.
Вообще, если я чем-то и отличаюсь от большинства русских писателей, то, наверное, тем, что ни на секунду не задумываюсь об общественном значении того, что я пишу. И не считаю, что мои персонажи персонифицируют собой что-либо, кроме себя. Сьюзен Сонтаг еще в 60-е страшно раздражал вопрос: «Что этим хотел сказать художник?». Вот в России он очень популярен.
Видео на песню группы Spielerfrau «Alt» с альбома 2006 года «The Sad Part»
- ЮС: А в американской школе есть такая вещь как сочинения? Может быть, все эти «что хотел сказать автор» и «всемирно-историческое значение образа Безухова» — это просто матрица, которая закладывается нам в мозг на уроках литературы?
- МИ: Нет, ну, про образ кита в «Моби Дике» в американских школах тоже пишут. Проблема скорее в том, что любой сколько-нибудь успешный русский писатель начинает ощущать на себе вес всей российской литературной традиции. И либо ее пытается продолжать, либо с ней спорит, либо глумится над ней, либо переосмысляет. Русские писатели самим актом выкладывания на страницу кириллических букв становятся как бы полномочными послами русской культуры.
- ЮС: И в этой роли как раз и ездят в Нью-Йорк представлять русскую литературу.
- МИ: Надо мной этот груз, слава богу, совсем не висит. Я не пишу про состояние дел в Америке и не пишу про состояние дел России.
- АМ: Интересно, что у тебя вторая книга еще более автобиографическая, чем первая. Мне казалось, что после «Кофемолки» ты захочешь от этого отойти.
- МИ: В американской литературе есть такой постулат — пиши о том, что знаешь. Его всем вбивают в голову как раз на литературных курсах в колледжах, и это оказывает довольно губительное воздействие, потому что все начинают писать про, скажем, страдания аспирантов. А один мой знакомый этот постулат гениально дополнил — пиши о том, о чем знаешь или о том, о чем не знают другие. Вот с этим я согласен. Почти вся моя любимая литература создает иллюзию, что ты что-то начал понимать в совершенно тебе незнакомом мире. У Макьюэна есть роман «Saturday» про хирурга, где, в частности, страниц на двадцать описывается операция на мозге. И их страшно увлекательно читать, потому что за ними чувствуется невероятный объем писательской работы. Поэтому «Чес» нарочно перегружен деталями — где что втыкается на сцене, какой шнур идет через какой семплер и так далее. Мне кажется, в этом нагромождении деталей из неизвестного мира и есть одна из главных целей литературы. Понятно, что я отчасти старался действовать наперекор ожиданиям, потому что средний читатель, наверное, ожидал бы от меня романа про условного главреда условного журнала «Кью Джи».
- ЮС: Который ходит в гламурные клубы, нюхает кокаин, снимает телок и обличает бездуховность этой жизни.
- МИ: Типа того. Или ввязывается в протестную культуру, переживает резкое разочарование…
- ЮС: Это был бы недлинный роман.
- АМ: Или наоборот: ужасно увлекается протестом, теряет свою высокооплачиваемую работу…
- МИ: Ну, это был бы просто хеппи-энд! В общем, вместо этого я начал
думать, в чем я действительно хорошо разбираюсь, а другие — не очень. И понял, что, как ни странно, я более-менее авторитетно могу описать, каково это, — ездить по Штатам в микроавтобусе с четырьмя дурнопахнущими мужиками и играть для крохотных аудиторий.
- АМ: А тебе кажется, что это по-прежнему малоисследованный и не слишком описанный мир? Есть же как минимум куча всяких байопиков и автобиографий разных музыкантов, ну и много всего другого.
- ЮС: По-моему, весь шарм этой книжки в том, что это биография такого музыканта, про которого биографию никто не напишет.
- МИ: На самом деле у меня была пара источников вдохновения. В первую очередь, абсолютно гениальные мемуары барабанщика группы Semisonic. Не знаете такую? Была такая группа одного хита в середине 90-х. (Поет.) Клоузин та-айм… В России это не крутили? Короче, это ужасная группа, у которой, как выяснилось, все это время был интеллектуал-барабанщик. Он молчал-молчал, а когда группа развалилась, разразился смешными и очень хорошо написанными мемуарами о том, каково быть барабанщиком в довольно посредственной группе. Еще у Дженнифер Иган была прекрасная книга «A Visit From the Goon Squad», она вышла в «Корпусе», правда, почему-то называется «Время смеется последним». Я даже забеспокоился, когда начал ее читать, потому что там очень смачно и здорово описана лос-анджелесская панк-сцена 70-х. Ну, конечно, там больше секса и наркотиков, чем у меня, — в «Чесе» раскуривают один вежливый косяк, и все. В общем, отвечая на вопрос, — ну да, я, наверное, не первый в мире человек, который пишет про рок-группу. Но это ведь по большому счету повесть не про группу, а про взросление. Музыка ведь предоставляет человеку шанс застрять в переходном периоде из детства во взрослый мир, когда ты живешь в таком однополом братстве. Ты можешь сколько угодно заниматься сексом с женщинами, но самые сильные, самые нервные и энергетически заряженные отношения — это отношения с людьми, с которыми ты пишешь музыку. В этом всегда есть довольно мощный эротический подтекст, который вообще возникает в любом закрытом пространстве, где вынуждены жить много мужчин, — в тюрьме, армии, на подводной лодке, в душевой спортивной команды и так далее. В нем, в принципе, можно застрять до седых волос.
Тот самый единственный хит группы Semisonic. В России, впрочем, куда более известна их песня Secret Smile с того же альбома
- ЮС: Я лет 10 назад брал интервью у Лагутенко, и он, к моему тогдашнему удивлению, сказал, что самое сложное в этой профессии —поддерживать отношения в группе и сделать так, чтобы она не развалилась. Я тогда впервые задумался, что ведь действительно — любая группа состоит из довольно отвратительных мужиков со своими привычками, которые остальных участников могут просто бесить. Это в твоей книжке очень физиологично описано.
- МИ: Она ровно про это. И еще про то, что это главные люди в твоей жизни. Люди, с которыми ты проводишь по 16 часов в день. А в случае тура — все 24 часа.
- АМ: При этом в группе всегда зашито неравенство. Всегда вокалисту достается больше всего телок, а барабанщика никто не замечает.
- МИ: Нет, никто никогда не замечает басиста. Барабанщик еще туда-сюда.
- АМ: И это ведь тоже раздирает любую группу, потому что у всех есть амбиции — кто-то хочет сделать сайд-проект…
- ЮС: А кто-то просто побухать спокойно, а кому-то нравится именно что музыку играть, а у кого-то амбиции.
- МИ: Там герои как раз олицетворяют собой разные типажи музыкантов, и самый страшный тип — это Тони, 40-летний женатый барабанщик, который продолжает играть в группе, просто чтобы ездить в турне и трахаться с телками.
- ЮС: Как некоторые ездят на рыбалку.
- МИ: А остальным по тридцать, и Тони для них — наглядная иллюстрация того, куда они все неумолимо катятся. Надеюсь, кстати, из книжки очевидно, что группа, о которой я пишу, — это очень-очень плохая группа. Это, судя по описаниям, какая-то глэм-эмо-фигня — но при этом с клавишами Rhodes в составе, что вообще трудно себе представить.
Последний по времени музыкальный проект Михаила Идова называется Friends of the Oval, в числе его достижений — очаровательный дуэт с Мирандой Джулай, американской актрисой, певицей, художницей и режиссером
- ЮС: Ты же говорил, что ты знаешь про своих персонажей больше, чем остается в книге. Что с ними дальше-то будет?
Электропоп-проект Идова с девушкой-вокалисткой и красивыми меланхоличными песнями. В 2011 году выпустил один EP и даже сыграл на малой сцене «Пикника Афиши»МИ: Ну, там в финале случится некая сюжетная коллизия, не хочу ее раскрывать, но они, в общем, в аду, и, видимо, надолго. Причем это ведь так в жизни и бывает. Я когда начал описывать полупустые аудитории, все эти их унижения, в какой-то момент остановился и подумал — секундочку, а что этих людей держит вместе? Любая нормальная группа распалась бы, если так все плохо. Почему они продержались восемь лет? А вот именно потому, что в 2006 году у них случился большой хит. Это страшно перепахивает мозги — они годами пытаются его повторить. Ведь как-то в первый раз получилось?
Причем я придумал, что хит у них был в шоу Orange County, это важная историческая деталь — был в Америке такой телесериал, который в нулевые работал как площадка для раскрутки инди-групп. Ну, как саундтрек к «Брату-2» для русского рока 90-х. Группы типа The Shins или Death Cab for Cutie — все они вышли в мейнстрим через саундтрек к этому делу. Но в 2006 году сериал уже шел на спад, и это тоже говорящая деталь. Вообще, оказалось очень интересно подойти к 2006 году как к пространству исторического романа. Скажем, фейсбук к тому моменту уже был в Мичиганском университете, потому что он только что распространился из Гарварда по другим кампусам, но еще не был в открытом доступе и назывался The Facebook. И я боролся с корректорами — они трижды мне убирали артикль, а я трижды его восстанавливал.
Или у меня там герой пользуется программой GarageBand, и я в какой-то момент проснулся в холодном поту и побежал проверять, существовала ли GarageBand в 2006 году, — слава богу, его запустили в январе. Там куча таких деталей, которые в России едва ли кто оценит, да и в Америке, в общем, тоже, но мне кажется, из этого в том числе и складывается качественная проза. Это все тот же журналистский подход к литературе. Странно, конечно, такое внимание к чисто американским деталям в первой вещи, которую я написал по-русски за 20 лет, но как раз это мне и нравится. Там вообще есть диалог с воображаемыми ожиданиями читателя, потому что «Кофемолка», не будем обманываться, это не какой-то прям важный роман. Она просто дала описание богемного Нью-Йорка в тот момент, когда в московской интеллигенции зарождалась та любовь к Нью-Йорку, которая сейчас расцвела просто-таки буйным цветом.
- ЮС: И примерно в это время появилось целое стартап-поколение, люди, которые мечтали открыть свой маленький бизнес, обязательно маленький и обязательно свой. Для них «Кофемолка» выступила просто-таки учебником жизни.
- МИ: Не знаю, как она может быть учебником, там же все плохо закончилось. Короче, совершенно очевидным ходом было, если не писать про Москву, то опять вернуться в Нью-Йорк, и мое решение перенести действие книжки в подчеркнуто антигламурные места вроде Кливленда и Детройта — оно, конечно, совершенно осознанное. Мне показалось, что так будет забавно.
- ЮС: В 80-е, во времена расцвета русского рока, было принято считать, что у нас тут духовность, а в англоаксонском мире все выродилось в чистое ремесло. Когда Гребенщиков вернулся из Штатов, он в каком-то интервью сказал — там под The Doors танцуют, а мы-то от него мрачно тащимся, по-достоевски.
- МИ: Смешно, но я помню это интервью, причем именно эту цитату. Это год 1991-й, наверное.
- ЮС: А сейчас-то, по-моему, все наоборот. В твоей книжке видно, что у рок-н-ролла есть какое-то вполне экзистенциальное измерение. Ты туда идешь для чего-то: уходишь в отрыв от реальности, позволяешь себе не взрослеть или просто едешь туда, как на рыбалку. А у нас, по-моему, это все стремительно превращается в чистое ремесло — никакого отрыва, никакого бегства. При нынешнем состоянии индустрии это все просто невозможно. Ты идешь и выпиливаешь условно модную музыку, соответствующую твоим представлениям о прекрасном, и раз в два месяца играешь ее в клубе «Солянка», или в каком-нибудь другом.
- МИ: Я не верю, что даже самая попсовая продюсерская группа подходит к делу так математически. Любое занятие музыкой — это все равно несколько иное измерение, нежели продажа страховок каско. Может, конечно, я идеалист, но, по-моему, сейчас только идиот может пойти в музыку за какими-то материальными благами. Это априори немного сумасшедший и немного авантюрист. Все мои любимые местные группы — «Петля пристрастия» или электрическая инкарнация «Лемондэй», — никаких денег, даже небольших, не заработают никогда, это же понятно. Это чудовищно, но это правда.
- АМ: Я читал какое-то интервью «Петли пристрастия», где они очень грустно говорили «Вот мы знаем, нас любит Михаил Идов — а толку-то?».
- ЮС: Не нужно ждать от своих поклонников немедленного гешефта. Надо относиться к музыке более идеалистически.
- МИ: Нет, правда, а что я могу? Чем я могу им помочь?
- ЮС: Это вообще тяжелый вопрос. Скажем, я редко когда могу пригласить на Пикник «Афиши» группы, которые мне самому больше всего нравятся, —они для этого слишком странные.
МИ: Для меня «Петля пристрастия» — это вообще близкая к идеалу группа, я бы даже не хотел с ними знакомиться лично, на всякий случай. Пусть они существуют в формате легенды и дальше. Но в сегодняшнем мире очень трудно, чтобы группа продолжала существовать в формате легенды, когда ты видишь, что на их концерты приходят по 30 человек. Причем это происходит почти со всеми моими любимыми группами. На обожаемых мной Black Box Recorder в Нью-Йорке тоже 30 человек приходило. Хотя у них был мини-успех в Англии, они даже попадали в Top of the Pops.
Группа Spielerfrau образца 2007 года выглядела примерно так
- АМ: Кажется, что даже в 2006 году музыка все еще была довольно романтическим делом, а сейчас из нее романтика немного ушла — ну, по крайней мере у нас, нет?
- ЮС: Здесь почвы для этой романтики сейчас очень мало. Идеализм есть, а романтики нет. Это чистое бессребреничество, которое никакой возможности приподняться над реальностью не дает.
- АМ: Я помню, как во времена, когда мы с Юрием занимались музыкальной критикой, бесконечно обсуждалось — на что влияет рецензия? Что может музыкальный критик?
- МИ: Да мы же тут все, получается, бывшие музкритики — я же когда-то писал в Pitchfork.
- АМ: Максим Семеляк, скажем, мог писать громадные тексты про Ника Рок-н-Ролла, и все равно на его концерты, хоть ты тресни, приходило 35 человек. А с другой стороны, именно он ответственен за невероятный успех группы Brazzaville, которых тут вообще никто не знал. Оказалось достаточно буквально одного текста.
- МИ: Семеляк? Я думал, они записали кавер на «Звезду по имени Солнце», и в России включился этот пораженческий дискурс «О боже, нас кто-то любит! Давайте любить его!»
- ЮС: Нет, это Максим съездил к ним в Барселону и написал, может быть, самый романтический текст в истории журнала — это к вопросу о роли романтики в современной музыке. В общем, после этой статьи им заряжают концерт в «Б2», думая, что придет человек 30, а людей приходит столько, что никто просто не влезает. И дальше начинается чес.
- МИ: Ну, вот это про то, что в музыке все равно есть этот мистический компонент, который никаким махинациям неподвластен, — непонятно, что выстрелит, а что нет. И это очень здорово.
- ЮС: Кажется, что как раз в русском хип-хопе вся эта романтика, рок-н-ролл и отрыв по-прежнему присутствуют. Никто сейчас не будет спорить о том, что значат тексты группы «Петля пристрастия», да даже и группы, не знаю, Pompeya. А про хип-хоп — будут.
- МИ: Мне кажется, дело в том, что из рок-музыки исчезли объективные критерии качества. Критерий виртуозности пропал вообще, на виртуозность мы смотрим, как на что-то постыдное. Невозможно даже представить, чтобы группа The хх замутила посреди песни соло на три минуты. Большинство любимых нами вещей делаются на студии из всяких технологических трюков, и никто не будет обсуждать: «У-у-у, как классно открывается гейт на этом ревербе». Да и вообще, какие у нас самые сейчас популярные рок-группы в мире? The National, Coldplay, Arcade Fire и Radiohead. Ну, и за вычетом Radiohead, они все играют в одном жанре — пост-U2. Виртуозность там агрессивно не приветствуется. А в рэпе есть очевидные критерии виртуозности и качества — можно обсуждать панчи, тайминг, ускорения. Настоящие фанаты жанра во все это влезают. Есть критерии виртуозности самого эмси, совершенно объективные, именно поэтому в рэпе возможен феномен баттла, которого не может быть в роке.
- АМ: Ну, это сейчас невозможен, а раньше-то — представь гитарную дуэль Сатриани и Стива Вая.
- МИ: У меня тошнота к горлу подступает при одной мысли об этом.
- ЮС: Нет, это скорее ситуация, когда Джимми Пейдж в интервью обзывает Брайана Мэя мудаком, и все это обсуждают.
- МИ: В хип-хопе еще есть очень классный элемент клановости, который позволяет за всем этим смотреть, как за «Игрой престолов».
- ЮС: А к какому клану принадлежит любимый тобой Оксимирон?
- МИ: Ох, давай в это не вдаваться. Он один, но вокруг него сейчас быстро нарастает армия последователей. Мяуриццио, например.
- ЮС: Мяуриццио?! Надо последить за творчеством этого артиста. Возвращаясь к определению романтики, я думаю, для артиста важно по большому счету одно — хотят тебя девушки или нет.
- АМ: А вот отечественных модных музыкантов — хотят?
- ЮС: Хип-хоперов — да, безусловно.
- МИ: И не хип-хоперов — тоже да. Особенно в провинции. Особенно учитывая качество предложения на рынке русских мужчин.
- АМ: Возвращаясь к «Чесу» — я не могу представить, кого и на что эта повесть может вдохновить. «Кофемолка» и правда могла — на то, чтобы открыть маленькую кофейню несмотря ни на что. Но представить себе человека, который мечтает ездить на микроавтобусе по российской провинции, невозможно. Просто потому, что в России тур на микроавтобусе невозможно устроить чисто физически. Тут между городами, где есть хоть какая-то аудитория, сотни километров, ты просто никуда не доедешь.
- ЮС: Так мечта не в этом — мечта в том, как ты поймаешь этот хитовый риф, придут 3000 человек и будут на тебя смотреть и охреневать.
- АМ: Раньше все-таки в эту мечту включалось и то, что потом придет большой дядя и предложит контракт. А сейчас-то что? Уже ведь точно никто ни к кому не придет.
- МИ: Большой дядя может позвать выступить у себя на дне рождения. За миллион. Такой вот странный усеченный вариант мечты. Но я хочу все-таки сказать, что это не совсем моя задача — писать романы-предупреждения, которые развенчивают чужие мечты или, наоборот, кого-то там вдохновляют.
- АМ: А у тебя от игры в Spielerfrau остались в целом сентиментальные воспоминания? Ты с удовольствием это время вспоминаешь?
- МИ: Ну какие сентиментальные? Это самая уязвляющая часть моей жизни. Абсолютное поражение. Мы же никому не понравились. И отчасти это моя вина. При этом надо понимать, что я бы с радостью отдал абсолютно все, чем я занимаюсь, за то, чтобы играть в рок-группе масштаба «Петли пристрастия». Чтобы было несколько тысяч преданных слушателей, которые дают тебе возможность записать следующий альбом. И я понимаю, что это абсолютно упущенная возможность, уже все, проехали. Даже не из-за возраста, а просто потому, что если я сейчас в России начну играть музыку, это будет аттракцион под названием поющий главред. И все это будут воспринимать как такое хобби типа Гриши Урганта. Как гребаная светская история, куда люди будут ходить для того, чтобы поднять мне настроение. Я бы и в кошмарах не хотел очутиться в такой ситуации.
- АМ: А почему, как тебе кажется, не получилось?
- МИ: Ну, если бы я знал… Некоторым моя музыка казалась вялой, некоторым заумной. Мне кажется, она немножко упала между внятными категориями: она была, в частности, слишком попсовой для того, чтобы идти по маршруту авангардного рока, потому что я всегда ценил такую вещь, как прилипчивый припев, и старался именно такие и сочинять. Но вообще это все печальная история. Потому что я к музыке отношусь очень серьезно. Я хороший журналист, вхожу, скажем, в топ-500 хороших журналистов в Штатах, я приличный крепкий прозаик второго ряда, но вот как раз о себе как о сонграйтере у меня неумеренно высокое мнение. Я считаю, что это то, что у меня лучше всего получается — общаться с миром через песни. Если бы я хоть как-то мог это делать, если бы были хоть какие-то уши, в которые я мог бы это вложить, это было бы очень клево. Но их нет.