Большой театр
Главный театральный фестиваль страны «Золотая маска» откроется 12 марта и закончится через две недели
Из Петербурга в Москву приезжают на стариков: Любимова, Захарова, Ефремова. Они нечасто выдают шедевры, но всегда – крепкие спектакли. На «Золотой маске» мэтры представлены захаровской «Мистификацией». Из Москвы в Петербург приезжают на Додина. Питерцы Додина недолюбливают: говорят, надменен и ставит для западной публики. На «Золотой маске» покажут инсценировку романа Платонова «Чевенгур». Чевенгурцы уйдут за коммунистическим вожаком под воду. Потом на поверхность всплывут булыжники, которые они для надежности прижимали к груди. Из Петербурга в Москву ездят на спектакли Камы Гинкаса, которого Петербург в свое время выжил. Гинкас выпускает по три премьеры в год, и едва ли не каждая – шедевр. На «Маске» покажут его «Пушкин. Дуэль. Смерть.» и «Комнату смеха», в которой свихнувшегося от одиночества старика играет еще одна московская знаменитость – Олег Табаков. Из Москвы в Петербург выезжают на заработки именитые театры и безымянные антрепризы. Театральные предприниматели говорят, что в Питере, растерявшем по бедности своих звезд, могут проглотить любую московскую халтуру. Питерским режиссерам ничего не остается, как ставить умные спектакли. Из Петербурга в Москву возят Туманова, Дитятковского, Праудина, Пази, Козлова, Галибина, Бутусова, Крамера. Они ставят талантливые спектакли. В отличие от московских ровесников, живые классики не преграждают дорогу, а коммерческие проекты не соблазняют легким хлебом. На фестивале покажут спектакли Григория Козлова и Григория Дитятковского. Из Москвы в Петербург ездят эксперты «Золотой маски» за совместными постановками Мариинского театра с лучшими театрами мира. «Мариинка», получив все возможные «Маски», потеряла интерес к фестивалю, и потому будет представлена в Москве только одноактными балетами с участием Ульяны Лопаткиной. Из Петербурга в Москву приходит мода приглашать иностранных постановщиков. В прошлом году приз за режиссуру увез британец Деклан Доннелан. Москва подхватила: болгарин Александр Морфов поставил «Дон Кихота» в театре «Et Cetera». На фестивале покажут «Бурю» Театра им. Комиссаржевской в постановке Морфова. Из Москвы в Петербург утекают «Золотые маски». В Петербург из Москвы, тем не менее, театральную столицу переносить рано.
Приехал из Кемерово в Москву человек, вышел на сцену и рассказал, как он был маленьким, а потом вырос и пошел служить на флот. И как там он съел собаку. Зрители после спектакля в один голос сказали: «Это про меня!» Спектакли «про жизнь» редко, но случаются, а вот спектаклей «про меня» не бывает. Людей, которые пишут пьесы, сами их ставят и сами в них играют, тоже не бывает. Елена Ковальская встретилась с Евгением Гришковцом, чей спектакль «Как я съел собаку» выдвинут на «Золотую маску» в номинации «Новация». Фотография Игоря Мухина.
Фото: Игорь Мухин
Какая история у спектакля «Как я съел собаку»?
Я вышел из дома – до этого я долго-долго думал над этим текстом, не произносил, ничего не записывал. Зашел в музыкальный магазин, который находился рядом с моим домом в Кемерово. Часа два там сидел. Выбрал музыку, три диска, а вечером сыграл спектакль, афишу в этот же день написал и вывесил в университете. К этому времени я уже решил, что уезжаю из Кемерово и оставляю свой маленький театр. Уезжаю навсегда: за последний год мне не дали ставить в этом театре ни одной работы. Все в нем к тому времени занимались зарабатыванием денег. Спектакль был сделан как акция прощания. В нем были реальные подробности моей службы. Люди рыдали, я сам рыдал, говорил, что больше так играть не буду, что по-другому не буду. А через неделю я приехал с этим спектаклем в Москву.
И какой ты увидел театральную Москву?
Я увидел людей, которые страдают. Достойных людей и достойных художников, которые тревожатся не о том и не понимают времени. Ни одну жизненную модель я не смог примерить на себя. Потому что какой я драматург? И какой я актер? И какой я режиссер? В те моменты, когда я воспринимаю себя как настоящего драматурга, например, чувствую себя ужасно.
Не будешь здесь жить?
В ближайшее время – нет. Я уехал полтора года назад в Калининград, никаких реальных причин для этого не было. Просто приехал, понравилось, и я остался. Создал там условия, чтобы жить так, как мне нравится. Мой нынешний способ жизни позволил мне за полтора года сделать два спектакля, написать две пьесы и вести при этом очень размеренный образ жизни, почти ленивый, подолгу молчать по той причине, что мне не с кем говорить в Калининграде. Но я не могу играть спектакль «Одновременно» нигде, кроме Москвы. Я не совпадаю по градусу с залом, когда играю его в Калининграде. Или в Кемерово. В Москве мое высказывание не является болезненным и нервным, здесь я не кажусь каким-то странным персонажем, каким я кажусь в родном городе, где я вызываю жалость и сострадание. Жалость – это не плохое чувство, но мой спектакль не тот случай, когда требуется жалость.
Тот самый персонаж, с которым тебя идентифицируют, он сложился уже в Москве?
Да-да, он уже здесь сформировался. И конечно, это не вполне я. Для меня это вопрос: где персонаж, а где я. В спектакле я – персонаж, а по жизни – не понимаю, честно говоря. В моей жизни то, о чем я говорю, занимает ровно столько места, как и в жизни персонажа. Но в отборе – что рассказывать, а что нет – для меня важны те истории, которые универсальны. А мои частные истории и опыты малоинтересны. Иначе это было то, о чем иногда меня спрашивают: «Скажите, вот ваш исповедальный театр...» Да какой, к черту, исповедальный театр! Но та точность, которая адекватна моему самоощущению, как ни странно, появилась, когда я играл «Как я съел собаку» в Финляндии.
В Финляндии?
Да, перед финнами, с переводом. Мы отказались от наушников, и переводчик сидел прямо на сцене. Там были потрясающие ощущения – когда я рассказывал историю о школе – о том, как идешь из школы, мимо угла, а там этих три окна... Финны за голову хватались. Когда я увидел это, у меня мурашки по спине поползли, волосы дыбом встали. Потом, когда я рассказывал про фильм «Легенда о динозавре», они меня прервали аплодисментами. Я подумал: ну не может этого быть. Или когда говорил про туман, который висит в воздухе, они переглядывались странно так. Или когда я описывал, как утром встаешь и идешь в школу, в этот холод...
Помню, как на «Записках русских путешественников» один герой говорил про рыбные консервы, с перловкой что ли. Что в детстве они казались такими вкусными, а недавно попробовал – гадость. Помню, я локтем соседа незнакомого толкала и шипела ему в ухо, что это «Завтрак туриста», что я сама их любила...
Да, после этих спектаклей не бывает нормальных разговоров с людьми. Как правило, люди мне рассказывают свои истории. Я тут уже массу всяких услышал и прочитал 15 мемуарных историй, совершенно удивительных. Люди посмотрели спектакль и сочли, что им тоже есть, что рассказать. В основном – про детский сад и школу.
Чем отличается то, что ты делаешь, от того, что люди тебе приносят прочитать?
Сущность моих деталей иная. При всей ее конкретности она универсальна. Я же не занимаюсь воспоминаниями. В «Собаке» я рассказываю такую историю про то, как сидел на скамейке и вдруг почувствовал движение времени. Когда мне было девять лет, я как-то раньше времени вышел из дома, у меня был целый час до уроков, сидел и ковырял трухлявую скамейку и отколупал щепочку. И не от того, что я отколупал эту щепочку, а просто в этот момент я почувствовал, что через час я пойду в школу, а после школы домой, а потом сделаю уроки – и гулять, а завтра будет то же самое, и тут я почувствовал движение времени. И именно потому, что я почувствовал движение времени, я и запомнил все вокруг: скамейка, ботинки на ногах, какие на мне были брюки, время года – то есть все-все-все я запомнил. И мое ощущение времени сейчас, когда мне 33 года, точно такое, каким оно было тогда. С тем человеком, который сидел на скамейке со своей щепочкой, – я один и тот же человек. Но это же не мемуаристика.
То, что Москва тебя так полюбила, к чему-нибудь обязывает?
Это удивительно: встречаюсь с людьми, которые мои друзья настоящие, помогали мне в Москве поначалу, и которым я стараюсь уделять как можно больше времени. И мне с ними интересно, но у меня появились какие-то дела. Раньше-то у меня дел в Москве не было – болтался, жил то у одного, то у другого. А теперь они заглядывают мне в глаза и стараются понять, что там во мне изменилось. И как только они ставят этот вопрос – сразу что-нибудь находят. Я говорю: «Да нет, ребята, что вы такое говорите, это же ерунда!» – и тут же обнаруживаю себя персонажем своего собственного спектакля. Помнишь, «Как я съел собаку» я начинаю с того, что рассказываю: когда приходишь домой и не пил, а дома уверены, что пил, – ведешь себя, как пьяный, который это скрывает. Так и здесь – говоря: «Я, ребята, тот же самый, не являюсь я никакой звездой», я говорю и веду себя, как звезда.
Главное нововведение фестиваля – номинация «Современный танец» Главная новостройка Сцена с бассейном, сооруженная специально для спектакля Льва Додина «Чевенгур» Главные достижения прошлых лет – во внеконкурсной программе «russian case» экспертный совет отбирает на фестиваль лучшие спектакли прошлого сезона. отобранные спектакли распределяются по семи категориям: 1. драматический театр, 2. кукольный театр, 3. опера, 4. оперетта/мюзикл, 5. балет, 6. современный танец, 7. новация Жюри присуждает национальные театральные премии в номинациях: 1. лучший спектакль, 2. лучший режиссер, 3. лучший хореограф, 4. лучшая мужская роль, 5. лучшая женская роль, 6. лучший сценограф, 7. лучший дирижер Главное изменение в правилах фестиваля: на конкурс выдвигаются только спектакли, а не их создатели – «маска» застраховала себя от провалов, а зрителей – от разочарований Главное – понять, что в ближайшие две недели стоит бросить все и ходить в театр. Каждый день. По три раза.
Ленинградский вокзал. 25 сентября прошлого года, 11 часов вечера. На перроне – газетные критики, члены Союза театральных деятелей, курс ГИТИСа в полном составе, сотрудники НИИ искусствознания, не занятые в спектаклях актеры и просто любители. Они отправлялись на «Красной стреле» в Питер, где показывали «Макбета» литовского режиссера Эймунтаса Някрошюса. Москва «Макбета» не видела, но в конце года «Золотую маску» в номинации «Лучший зарубежный спектакль» получил «Макбет».
Эймунтас Някрошюс пришел в театр, потому что не хотел идти в армию. Педагоги вильнюсской театральной школы что-то разглядели в сельском парне и направили в Москву, в ГИТИС. Столичная театральная жизнь его не интересовала. Смотрел он только самые захудалые спектакли. Някрошюс и теперь не может видеть хорошие спектакли – говорит, они его злят. После ГИТИСа вернулся в Вильнюс. Его спектакли начали вывозить в Москву и на фестивали в Европу. Пришла слава одного из самых метафоричных режиссеров своего времени. В «Гамлете» перед молящимся Клавдием лопается чаша с красным вином. Слова излишни: непокаявшемуся не дано причаститься. Монолог «Быть или не быть» Гамлет произносит под люстрой, на которой установлены свечи и ледяные подвески. Расплавленный воск и талая вода, стекая, разъедают рубаху Гамлета. И актеру не нужно учиться технике вживания, горячий воск – это больно, холодная вода – неприятно. Метафоры понятны без слов, и поэтому театр Някрошюса не нуждается в переводе.
В «Макбете» сцены выстроены с еще более маниакальной кропотливостью. Молодые ведьмы из котла, веревки, щепотки табака сооружают ловушку для Макбета. Макбет не злодей, просто вышел из заговоренного от чертовщины круга и стал жертвой ведьминских игр. И станут разбрасывать камни. С раскаленным камнем зарифмуют отрубленную голову Макбета, и жизнь будет иссякать в нем, как камень будет с шипением остывать в воде. Настанет время камни собирать, и все: – и Макбет, и ведьмы, и мертвецы – будут равны. В финале Някрошюс уложит их на сцене, как на погосте. Ведьмы запоют: «Miserere», и хор подхватит: «Помилуй».
18 марта прибудет поезд Lietuva. Из вагона станут выгружать котлы, зеркала и камни. «Макбета» сыграют 20 и 21 марта на сцене Театра им. Моссовета.