Пепел и алмаз

С 14 марта по 14 мая в Москве проходит фестиваль «Мода и стиль в фотографии»

На очередном фестивале «Мода и стиль в фотографии» обещают уже четвертую в Москве выставку поэтичной Сары Мун и первую выставку мрачного Джоэля Питера Уиткина, которая, скорее всего, станет и последней. Вообще обещают много: около 60 проектов на 20 площадках. Учитывая опыт последних десяти лет, обещания Дома фотографии – не голословны. Антон Горленко выслушал директора Дома Ольгу Свиблову.

«Когда я делаю фестиваль, я выставляю только то, что мне самой хочется понять лучше и больше. Моя единственная мотивация – это устроить себе кайф. Я много раз смотрю выставки. Я хожу по ночам. Со всеми друзьями, с мужем, с детьми. Я подпитываюсь, я балдею. Думаю: «Неужели это мои стены?»

Я в прошлом году устроила мастер-класс Ральфа Гибсона. Он провел неделю с двенадцатью учениками. Я там поняла, что немедленно и бесповоротно пошла бы за ним на край света. Дело не в словах. Это стало частью опыта, встречей, которая меняет всю жизнь. Для художника, так же как для ученого, в какой-то момент важна эта встреча. Одни мастера – великие педагоги, как Гибсон, а другие, как Джоэль Питер Уиткин, – полные уроды и идиоты. Он хочет понравиться, он большое капризное дитя. Он тут в очередной раз пишет мне, чтобы я нашла ему труп молодой девушки с длинными ногами и длинными белыми волосами, свежий, но не совсем: двухдневной давности. Он, видите ли, сделает лучшую работу в своей жизни и подарит мне в музей. Вот так мы и общаемся. Шизофреник. Вы у меня спросите, как он выглядит, а я не помню: у меня осталось впечатление довольно приятного человека, но шизика. Для России Уиткин очень важен, потому что Россия – страна сюра. Уиткин имеет этот элемент сюрреализма, но он идет гораздо глубже, он гораздо архаичнее. Его бессознательное дикой мощи, соединенное с очень хорошей пластической культурой, дает некие схемы, которые я ненавижу. Давайте поставим точки над «и». Я Уиткина ненавижу, но как директор музея и человек, склонный к логическому мышлению, я понимаю, что Уиткин оказал огромное влияние на развитие современного искусства конца XX века, и таких стилеобразующих авторов, как Уиткин, мало. С 1996 года, когда Уиткин встретил меня в Арле, он очень просился ко мне на фестиваль. Уиткин не дурак, он слушает художников, которые уже принимали здесь участие. Все фотографы обеспечивали мне на Западе рекламу. Первым был Уильям Кляйн. Я его встретила на ужасном фестивале «Интерфото» в ЦДХ, где были выставлены 5 его работ, в холле у гардероба. Я ему говорю: «Билл, давай сделаем нормальную выставку». При этом я знала, что он самый капризный и самый мерзкий. Его до сих пор боится директор Европейского дома фотографии. Но после фестиваля он по всему миру рассказал, что это самый лучший фестиваль, а Оля – безумный ангел. Все! Уильям Кляйн дал мне больше всех… За ним потянулась Сара Мун и все… Потом, когда Марк Рибу думал, ехать ему ко мне или нет, первым делом он спросил Сару Мун, с которой он дружит, или Картье-Брессона, которого я выставляла трижды. Слава богу, что Брессон не приехал на первый фестиваль в 1996 году, тогда было 92 выставки. Мы их делали втроем на коленках в коммунальной квартире, без копейки денег, вообще без копейки; у меня было 20 тысяч от Philip Morris, а за Картье- Брессона заплатил мой муж. Потом уже я выставила Лиллиан Бассман, а она рассказала всем в Америке, и американские художники выстроились в очередь… А вот куратор куратора никогда не похвалит. Это то, что по Дарвину называется «внутривидовая борьба». Сейчас, когда прошло 15 лет, я все это понимаю, потому что я профессионал; но то, что я понимаю, мне противно. Я бы предпочла этого не знать. То, что я делаю, я делаю из любви.

Мне снится видео из проекта Сары Мун «Синяя борода» – и для меня это magic, мир, который меня засасывает и увлекает, странный и декадансный, совершенно не мой мир, и когда я выбирала работы Сары Мун, у меня тряслись руки, я даже говорить о ней не могу… Зато я совершенно, безумно влюблена в Эрвина Олафа. Причем именно в одну серию, со старухами, где целлюлит, как смерть тела, абсолютно расходится с лицом, которое живет своей жизнью. Это страшно, что тело и дух расходятся, но он об этом не высказывается – в этом ноль литературы. А другие серии Эрвина Олафа мне не нравятся. Я его самого вообще-то никогда не видела, но мне еще не отказал ни один великий художник, которого я хотела на выставку. Вот мне нужен интеллектуал, и я беру такого, как Ален Флейшер. А другие мне нужны для счастья понять что-то – как Олаф. От Мивы Янаги я просто схожу с ума. Я шесть лет хотела Миву Янаги, и она должна была быть у меня в 2003 году, но у нас что-то не срослось чисто организационно. Потом я увидела ее сумасшедшую инсталляцию в Бильбао, и, конечно, я рыдала. Потом я с ней уже почти договорилась о ее новой серии со старухами… вот, тоже со старухами. Может, меня старость волнует? Поэтому я решила не ставить старух, а поставить ее серию «Elevator Girls», чтобы мне не задавали идиотских вопросов – вроде тех, которые я задавала куратору Яну Хёту, – мол, почему у него на девятой «Документе» было выставлено шесть инсталляций на тему сортира. Эдвард Стейхен – это тоже фантастическая фигура. Стейхен был галерист и коллекционер. Он работал в МoМА и там обеспечил всю смычку европейской и американской фотографии и искусства. Дюшан, Ман Рэй: не было бы половины великих французских художников, если бы им не помог Стейхен. Таких сумасшедших мало. Или «Круг Родченко» – это будет классная выставка. Всем казалось, что русские художники жили, как пошлые большевики, но я трогала ботинки Родченко, его костюм, я надевала его шапку и его кожаное пальто. Эти вещи сегодня могли бы составить славу Гальяно или кому угодно. Ботинки в идеальном состоянии и такого качества, что понятно, как он их берег. Он их снимал, а потом складывал в мешочек и носил с собой. Кожаное пальто, в котором он ходил 35 лет, рубашки и костюмы, которые шила ему Степанова. Это были люди style. На выставке «Русское застолье» у меня была фотография с застольем у Родченко, когда у них уже не было ничего, только хлеб и чайник. Но стол был полностью, идеально сервирован.

А есть такие художники, которые меня абсолютно не волнуют эмоционально, тот же Флейшер. Я устала от стеба. Я устала от жуткой иронии. Я ее понимаю, я на нее ловлюсь, но я все знаю про интеллектуальные построения. Мне важнее бриллиант безумия, который необъясним».