«Человек — это самое позорное, что было создано природой» Томас Кречман и Мария Смольникова о «Сталинграде» Федора Бондарчука

— Для вас самой война — это что? У каждой же семьи в этой стране есть какой-то опыт, с ней связанный.

— Мой прадед воевал и вернулся с войны без одной ноги. Я была маленькой, но помню, как он однажды собрал всю семью, все сели за стол — и он начал рассказывать. Он чувствовал, что скоро уйдет, и хотел поделиться с нами воспоминаниями о войне. Я тогда, конечно, не понимала этого совершенно, бегала, играла — но четко запомнила длинный-длинный стол, во главе которого сидел прадедушка, что-то завороженно рассказывал, погружаясь в себя, и на его лице выступали слезы. Я чувствовала какую-то тревогу, не понимала до конца — чего волноваться, ведь мама рядом! А еще раньше, когда мне было года четыре и мы жили в Азербайджане, и я запомнила ощущение войны между моими сверстниками. В 91-м СССР развалился, русских оттуда гнали, и азербайджанские дети, видимо, переняв озлобленность от родителей, на полном серьезе дрались с русскими. Я тогда первый раз столкнулась с жестокостью, думала, что мы просто играем в войнушку или догонялки, а меня, поскольку я была самая маленькая и медленнее всех бегала, зажали в углу, окружили и начали кидать совсем неигрушечными камнями. Помню ощущение жуткого непонимания — зачем?!

— У вас довольно нетипичная для военных фильмов роль — в них обычно мужчины фигурируют, а если женщины, то те, которые ждут в тылу. А ваша героиня в самом пекле существует. Вы как-то опыта набирались в этом смысле?

— Конечно. Я пересматривала старые советские фильмы про войну, еще всякие научные и исторические передачи — про то, как бои велись, и так далее. А вообще, тут важнее чувственное присвоение — мне кажется, если каждый просто представит, что он, именно он, здесь и сейчас, в реальной жизни, теряет любимого человека или понимает, что может скоро — через день или через две минуты — умереть, он почувствует то, что чувствовали наши деды. И мысли у него те же возникнут, и вопросы. И мужчина ты или женщина — тут уже не так важно; мне кажется, когда стоишь перед решением таких глобальных вопросов, душа становится единой.

— Ну а «Жизнь и судьбу» вы читали? Фильм же фактически по мотивам сталинградских глав сделан.

— Нет, не успела, к сожалению. Времени просто не хватило.

— У вас как-то изменилось представление о войне после того, как вы ее на себя примерили?

— Да, я много думала о ней, конечно. Почему это вообще случилось и что значило. Ну, видимо, в тот момент общемировой душе нужна была война, чтобы какой-то урок из нее извлечь. Чтобы задуматься. Это как после ссоры — когда ты поругался с кем-то, а потом проходит время, и ты понимаешь, каким был дураком; понимаешь, что можно было как-то мудрее и добрее себя вести. Мне кажется, мы уже можем более отстраненно на войну смотреть. Все-таки сейчас время личностей. Раньше же было — страна, народ, вот это все. А теперь есть понимание, что каждый сам за себя, в хорошем смысле, я имею в виду; что каждый отдельный человек и каждая отдельная жизнь важны. И если сейчас начнется война… Я не верю в то, что войны нужны. Кому? Государству, чтобы было больше земли? Какая разница? Больше у нас нефти, меньше — суть же не в этом.

— Если все так, почему, как вы думаете, война до сих пор для России так важна? И фильмы об этом снимают, и государственная риторика вокруг нее во многом строится.

— Мне кажется, это так не только в России.

— Ну все-таки культ Дня Победы у нас больше, чем где-либо.

— Ох, ну я не знаю. Может быть, это какой-то политический расчет. Чтобы мужчины знали, что, если они пойдут в армию и будут сражаться за страну, их будут помнить, а не выкинут на помойку. Чтобы они больше доверяли государству. Тут столько всего намешано… Но вообще, мне кажется, в первую очередь тут какие-то личные истории важны. Война каждого затронула, в каждом рану оставила. И в нас до сих пор живет этот страх — мы живем, каждый день ходим на работу, но все равно в какой-то степени боимся, что что-то такое начнется, и думаем о том, как себя вести в этом случае.

— Ваш партнер по фильму Томас Кречман считает, что дом, в котором ваша героиня живет, — это как бы Россия. А вы, соответственно, символизируете русский народ.

— Наверное, в этом есть своя правда. Она же не хочет уходить из этого дома, несмотря на то что лучше было бы сбежать и сохранить себе жизнь. Очевидно, так и с народом: это наша земля — и куда идти? Некуда. Либо остаешься и умираешь, либо остаешься, борешься и выживаешь. Но в любом случае — остаешься.

— А о каких-то евангельских коннотациях вы не задумывались? Ваша героиня — абсолютно непорочная дева; к тому же она единственная все время в чистой одежде ходит.

— Не знаю. Я для себя это иначе объясняла — несмотря на то что война, несмотря на то что сил нет, она все равно следит за собой, чтобы оставаться человеком, в животное не превращаться. Но это интересное сравнение.

— Вы не думали о том, что с ней дальше происходит? Фильм-то для нее кончается не самым радостным образом — битва не закончилась, все ее родные, близкие и друзья погибли.

— Думала. Это же самое интересное. Но после всего, что произошло, у нее нет другого выхода, кроме как жить, потому что вопреки всему, вопреки жестокости, вопреки войне случилась эта любовь, и этот свет маленький — как эстафетная палочка, которую ты берешь и несешь. И это очень важно — что воевать надо не только за победу или за свою землю, а просто за то светлое, что вообще есть в человеке. За любовь, за благородство, за совесть. Пока эти чувства божественные есть в человеке, за него стоит бороться. То есть на ней лежит большая ответственность — но именно потому, что она ее чувствует, она и выживет, и пронесет эту тайну с собой до конца.

«Сталинград» Федора Бондарчука в прокате с 10 октября

— Вы же уже играли немецкого офицера в фильме под названием «Сталинград» — ровно 20 лет назад.

— Да, это смешной момент. Когда я согласился на эту роль, я подумал — вот ведь какой я буду уникальный артист. А потом быстро выяснилось, что Федор Бондарчук тоже уже снимался в фильме «Сталинград» и тоже 20 лет назад (имеется в виду киноэпопея Юрия Озерова. — Прим. ред.). То есть мы с ним два сапога пара. (Смеется.) Мы много подкалывали друг друга на эту тему на площадке. Но если говорить серьезно, это интересный момент. Немецкий «Сталинград» был моей первой большой ролью в кино — и долгое время самой любимой. Я снимался не в одном фильме про войну, но этот ценил больше других — потому что там не было героев с большой буквы, там не было прославления войны. В конце все умирали, никто не выходил гордо на пепелище в сияющих доспехах, основной темой фильма вообще была смерть, по большому счету. Со «Сталинградом» Федора похожая история — он про человеческое выживание, а не про героизм; понятно, что эти люди совершают подвиг, но они все равно в первую очередь люди, а кино — в первую очередь про то, как остаться человеком даже в самых нечеловеческих условиях. И в нем тоже нет лишнего военного пафоса.

— Ну не знаю, мне показалось, что война там очень нарочито эпически изображена. Она красива, как в видеоиграх иногда бывает.

— Да? Ну мне тут сложно возразить, я же еще не видел фильм. А вы видели? И что думаете?

— Ну это большое кино, зритель на него пойдет, люди будут плакать. Но меня лично оно не слишком тронуло.

— Про зрителей — это ведь важный момент, между прочим. В наши времена редко встретишь кино, которое по-настоящему много значит для людей. А про «Сталинград» сразу было понятно, что это именно такой фильм, что тебе предлагают принять участие в чем-то очень важном для целой нации. Да и сниматься в русском фильме было более приятно — все-таки немцы напали на Россию, вы защищали свой дом, и в этом «Сталинграде», конечно, больше благородства. Но неужели вас не тронули герои? Меня вот покорила девушка. Она, мне кажется, тут главный персонаж: ведь это за ее дом идет битва, и она сама как будто часть этого дома. В сущности, этот дом и есть Россия, а сама девушка — русский народ.

— Мне как раз самым удачным показался ваш персонаж. Он, во всяком случае, какой-то неодномерный.

— Да, мне Федор несколько раз с гордостью говорил — мол, знаешь, Томас, это первый русский фильм про войну, в котором есть герой-немец, похожий на человека.

— Что такое Вторая мировая для современной Германии? Это по-прежнему важный травматический опыт, который определяет нынешних немцев?

— Да, конечно. Я всегда чувствовал свою вину как немца за то, что совершили мои сограждане. С другой стороны, я горжусь современной Германией, потому что она не увиливает от ответственности. Немцы признали все, что сделали, взяли вину на себя. Хотя по-настоящему глубоко мне про это трудно говорить — я все-таки последние 15 лет живу в Америке. И они, конечно, считают, что это они освободили мир от нацистов. Но я рос в Восточной Германии, в том числе на фильмах отца Федора, Сергея Бондарчука, и я прекрасно понимаю, что русские в Сталинграде более-менее в одиночку изменили ход войны. Они больше всех воевали, они больше всех страдали, с их стороны было больше всего жертв. Они главные герои этой войны.

— Вы ведь уже далеко не первый раз играете нацистов…

— Я это так не воспринимаю. Я никогда не думаю о своих героях как о нацистах, я думаю о них как о людях — а все люди очень разные.

— Ну хорошо, а ваш герой из «Сталинграда» чем от других отличается?

— Это человек, который совершенно запутался в себе и в происходящем. На войне, если ты солдат, твоя задача заключается в том, чтобы действовать определенным образом. У моего героя огромный внутренний конфликт по этому поводу. Поэтому он смущается, злится, не понимает, как себя вести, не понимает, как быть с этими русскими. Там ведь есть очень важный монолог, в котором он признает, что немцы просто не могут победить русских, — и я трактую этот монолог как признание в любви, как восхищение врагом. Он понимает русскую душу — и понимает, что он обречен. Федор, кстати, на съемках мне все время говорил, что я внутри русский. (Смеется.)

— Мне, на самом деле, было интереснее, стали ли вы лучше понимать, как люди становились нацистами, столько раз их сыграв.

— Опять же: я вырос в Восточной Германии. Там все население страны не хотело жить так, как приходилось. Но по-настоящему отказаться от этой жизни решались лишь немногие — и я был в их числе. Значит ли это, что всех остальных устраивало то, что происходит вокруг? Ничего подобного. Но они волей-неволей с этим смирились; люди вообще ко всему привыкают. Я думаю, что во времена нацистов все было примерно так же. Могу ли я точно за себя сказать, кем бы я был, если бы мне пришлось жить в те времена? Нет. Я не знаю. Я хотел бы верить, что боролся бы на стороне добра, но это трудно гарантировать. Понимаете, люди в целом не очень умные существа. (Смеется.) Посмотрите на человеческую расу — все, что бы она ни делала, так или иначе приводит к разрушению ее среды обитания; мы единственный вид на планете, который так себя ведет. История человечества полна мучений, убийств и ужасов. Если вдуматься, человек — это самое позорное, что было создано природой. И вы еще спрашиваете, понимаю ли я, как люди становились нацистами?

«Сталинград» Федора Бондарчука в прокате с 10 октября