Венеция-2012 «Антон тут рядом»

С фильмом «Антон тут рядом» та же проблема, что и с новыми работами Никиты Михалкова: сила личности автора такова, что кажется, будто и про кино все понятно заранее. Автор «Антона» Любовь Аркус — замечательный кинокритик, к тому же главный редактор прекрасного журнала «Сеанс», и если вы следите за текстами о кино на русском языке, то наверняка узнали о том, что Аркус забросила все дела и снимает фильм про мальчика-аутиста, приблизительно в момент начала съемок, и к моменту первого показа «Антона» в Венеции уже прочитали полдюжины текстов о нем и привыкли все сказанное в них делить на десять — потому что речь в них о том, как хороший человек помогает несчастному ребенку и в реальной жизни, и, так сказать, средствами искусства, того самого искусства, о котором этот человек много писал и думал, но никогда раньше не занимался, и учитывая все вышеизложенные обстоятельства, этот фильм нельзя не поддержать. Примерно так же гости благотворительного бала Натальи Водяновой поддерживают ее начинания — не потому, что их на самом деле волнуют больные дети, а потому, что Наталья хорошая и цель у нее в высшей степени благородная, и участие в этом мероприятии (не слишком, кстати, обременительное) наделяет вас ощущением собственной правоты, еще более приятным оттого, что все это в конечном счете — не ваше дело, и вы в любой момент можете сбежать и заняться чем-то более увлекательным.

В результате, зная все об этом фильме заранее, вы оказываетесь совершенно к нему не готовы. Это не похоже на документальное кино в «откровенно-полароидной» стилистике, заданной фестивалем «Кинотеатр.doc»: камера Алишера Хамидходжаева — полноправного соавтора фильма — не трясется, как на ухабах, пытаясь угнаться за ощущением «правдивости» и «реальности». В этом совсем не чувствуется того самого «ощущения собственной правоты», гордости за содеянное — учитывая то, до какой степени перевернулась реальная жизнь одной конкретной редакции (и съемочной группы) от встречи с мальчиком Антоном, нужно было предпринять особые усилия, чтобы максимально вывести свои (чего уж там, по-настоящему героические) поступки за кадр, как можно пристальнее смотреть на героев — а не самим выглядеть героями. Это вообще не про благотворительность — которая по определению дело добровольное, а в этой истории (и в истории, рассказанной в фильме, и в истории самого фильма) есть что-то роковое, предзаданное, неумолимое — в каком-то смысле это все равно как снять документальное кино про то, как автору на голову падает кирпич и каково с этим дальше жить. И самое главное — этот фильм не будит жалость к «людям с ограниченными способностями», это не сеанс сопереживания несчастным: несчастье случилось со всеми, все — с ограниченными способностями, всех жалко.

Аркус, помимо прочего, читает закадровый текст — и в самом начале проговаривается: мол, Антон это я, — и сначала кажется, что это такая фигура авторской речи («госпожа Бовари — это я»), и только ближе к финалу догадываешься, что эти слова надо понимать буквально. Режиссер ставит своих героев — или же судьба ставит режиссера — в предельную ситуацию: в твоей жизни появляется человек, который живет буквально, пока его любят, и буквально перестает существовать, когда оказывается никому не нужен, ад для него действительно более реален, чем Московский метрополитен, и удержать его на этой стороне бытия может не какое-то абстрактное божественное вмешательство, а обычная человеческая любовь. И не чья-то — а только твоя, больше некому. И не на один вечер, не в режиме временного приступа жалости, не в жанре благотворительной акции — а постоянно и навсегда. И не потому, что тебе от этого хорошо, — а потому, что иначе пропасть. И для этого даже не нужна случайная встреча с мальчиком-аутистом. Потому что Антон — он и вправду рядом, это всегда тот, кто рядом с тобой, это то самое «воробьиное, кромешное, пронзительное, хищное», что существует в какой-то экзистенциальной подкорке — последний неуничтожимый человеческий остаток, способный двигать горы, но засыхающий, если его не замечают.

Это поразительное кино, от которого ждешь пусть болезненного и неприятного, но изображения реальности — а получаешь рентгеновский снимок, откровенную фотографию самой сути вещей. И все это не для того, чтоб тебе стало жалко мальчика — а потому, что мальчик судит тебя самым Страшным судом, который, конечно же, тоже более реален, чем метрополитен.

Люди терпят. Люди конечны. Люди летают.