Константин Райкин: Театр – скоропортящееся искусство

На сцене «Сатирикона» идут спектакли Петра Фоменко, Валерия Фокина, Роберта Стуруа. Но фирменный стиль театра – в постановках Райкина. В новом спектакле «Квартет» этот стиль отточен до совершенства. С Константином Райкиным беседовала Елена Ковальская. Фото Стаса Клевака.

Райкину-актеру интересно работать с разными режиссерами. Но «Сатирикон» – это не столько роли Райкина, сколько его постановки: блестящее лицедейство, легкое дыхание, за которым стоит виртуозность, а не легковесность. «Квартет» поставлен по двум комедиям Мольера – «Брак поневоле» и «Любовь-целительница». Четверо актеров – Елена Борисова (или Наталия Вдовина в другом составе), Ангелина Варганова, Григорий Сиятвинда и Денис Суханов – играют всех персонажей в двух густонаселенных пьесах. Одному Григорию Сиятвинде досталось 14 ролей. Есть сцена, где он в пять минут успевает обернуться женихом, доктором-уродом, доктором-ученым, доктором-верзилой, доктором-коротышкой, снова женихом. За сценой  человек десять стоят наготове – раздевают, снова одевают актера, утирают ему пот, нахлобучивают шляпу или  парик.  Эту сцену играют на бис в конце спектакля – убрав декорацию и не скрывая шеренги костюмеров. «Разоблачение» театра становится его блестящим торжеством.

Каждый вечер тысячи людей стягиваются в театры. Глаза блестят, голоса – возбужденные, костюмы – парадные. К «Сатирикону» влекутся ударные зрительские части. А ведь десятки театров собирают публику, не прикладывая к тому больших усилий. Вам не обидно, что вы влюбляете  людей в театр, а другие пожинают плоды?

Хорошего в театральном процессе и не должно быть много, иначе он обесценится. Но театр существует и развивается, это очень мощный вид искусства. Я не люблю разговоров о театральном кризисе. Нет его. Но проблемы будут всегда, к сожалению. Театр – скоропортящееся искусство, оно связано с реальным возрастом людей, их формой – физической и творческой. Люди стареют, театральные коллективы приходят в негодность. Этого не избежал ни один коллектив.

Каков возраст  «Сатирикона»?

Шолом-Алейхем, по-моему, сказал, что жизнь человека делится на этапы – он едет на ярмарку, он на ярмарке, едет с ярмарки. Что до Сатирикона, то мы еще даже не на ярмарке, хотя театру 11 лет. Но, надеюсь, я еще буду обманывать судьбу, буду периодически вливать в театр молодую кровь.

Григорий Сиятвинда очень похож на Вас. В этом спектакле – похож вызывающе: пластикой, интонациями.

Пока это только радует меня. Гриша – талантливый человек. Все великие становятся великими потом. Поначалу они похожи на тех, кто на них влияет.

Вы копировали отца?

Он не был моим учителем. Но те, кто влиял на меня систематически, поначалу мною копировались, даже бессознательно. Я многое делал похоже на Олега Павловича Табакова, на Валерия Фокина. В свое время я учился в Щукинском училище с Ваней Дыховичным, был совершенно влюблен в него и бывал на верху блаженства, когда мне говорили, что я на него похож.

Трансформации в «Квартете» – это дань театру Аркадия Райкина?

Да, отчасти. Хотя у меня давно была мысль минимальным числом актеров разыграть мольеровскую пьесу. У Мольера много однокрасочных персонажей – хитрый, злой, глупый, скупой и так далее. Когда каждого играет один актер, получается громоздко, да и актеру не очень интересно играть одну человеческую черту. А когда весь букет – интересно. Слава богу, у меня есть ребята, на которых можно возложить это трудоемкое дело.

Постановка Мольера – это самоутверждение?

Мне интересно то, что изысканно по форме. В театре мне интересно, когда на большой скорости совершаются головокружительные виражи, когда разыгрывается сложнейшая партитура. Но блестящая форма должна быть внутренне наполненной. Это очень трудно. Мне нравится атакующий, энергичный театр. Мольер этот театр идеально воплощает. Сам – актер, он гениально чувствует сцену: его пьесы абсолютно сценичны. Кроме того, он очень живой и невозможно остроумный, шлягерный автор в самом прекрасном смысле этого слова. Он понятен во все времена, потому что абсолютно попадает в суть людей.

Мольер простодушен. В нем нет неясностей, туманностей, многозначительностей, которых зритель не любит. Зритель любит понимать все и сразу. Напряженная работа разума во время спектакля лишает его возможности сострадать. Поэтому  зритель любит ясную драматургию, ясный театр — и тогда он очаровывается. Я рассчитываю всегда на нормального зрителя: вино делается, чтобы пьянеть от него, а не для дегустаторов.