Театр сатира

Еще в конце 80-х годов Константин Звездочетов решил сделать собственную панораму – как «Бородино» или «Оборона Севастополя». В конце сентября он наконец реализует эту идею. Проект «На работе» – панорама стройплощадки, сделанная по мотивам карикатур из журнала «Крокодил» 50-х годов. На фоне стенной росписи расставлены вырезанные из оргалита и раскрашенные фигуры рабочих в натуральную величину. Антон Горленко провел четыре дня в галерее XL, где художник монтирует экспозицию. Фотографии Ивана Пустовалова.

Четверг, 26 августа
Работа кипит. Уже вырезаны из оргалита и поставлены на подпорки две фигуры рабочих. Цвета пока нет – только карандашные контуры черт лица и складок одежды. Один, наклонясь к земле, зачерпывает нечто лопатой, второй на полусогнутых ногах тащит круглый, как арбуз, мешок. Звездочетов бьется над третьим. Сложный ракурс – со спины и вполоборота – не дается. Художник ворчит: «Да… да, все хорошо, одна проблема – не умею рисовать»; пытается исправить что-то в пропорциях фигуры несколькими размашистыми движениями карандашом. «Рисовать не умею. Нужен ластик, очень нужен ластик», – не то бубнит, не то напевает Звездочетов и уходит из комнаты. Линии мешаются, сплетаются в штриховку: у человека на оргалите уже шесть рук и как минимум три ноги. В нем есть что-то от сеятеля Остапа Бендера. Звездочетов возвращается с резинкой, но толку от нее мало: линии на оргалите размазываются в черную грязь. Звездочетов опять исчезает. Некоторое время ничего не происходит.

– Смер-р-ртельный номер! – художник выскакивает из коридора с маркером в руке. Начинает быстро черкать поверх путаницы карандашных линий. Изредка отрывается от оргалита, чтобы заглянуть в измятую страницу, вырванную из журнала «Крокодил» за 1956 год. На карикатуре рабочие-алкаши воруют зерно: распихивают его по кепкам и оттопыренным карманам. Подпись: «Если машина сейчас не придет, мы без штанов останемся». Звездочетов говорит: «Вот моя модель. Надо, чтоб все в точности. А то потом будут приставать потомки художника – исказил, дескать, реальность». Последние слова он произносит кривляясь. Кроме рабочих, у стенки стоят две елки, плетень, грибок и арбуз, готовые, но тоже нераскрашенные.

Понедельник, 30 августа
Появился цвет. В чистую краску Звездочетов обязательно добавляет немного белил и черного. Получается сероватая грязь: зелено-сероватая, желто-сероватая и так далее. Елки и березы Звездочетов срисовывает из детской игры «Бородино», в которой улан, гусар и деревья предлагается вырезать из картона. Советские типографские краски идеально передают такой погашенный, засеренный цвет. «У передвижников, например, все такое грязноватое. Во МХАТе тоже. Пыль какая-то, серо-зеленая гамма. Это же реализм, – рассуждает Звездочетов. – Конечно, грустно. Но это же великая традиция. Исаак Левитан «Над вечным покоем». Пока Звездочетов работает над выставкой, на стенах галереи еще висят картины Виноградова и Дубосарского из серии «Подводный мир». Звездочетов разгибается, закончив зеленого рабочего с лопатой, и демонически смеется, глядя на чужие холсты с яркими открытыми цветами: «Ха-ха-ха-ха-ха! Я вас превзошел!»

Звездочетов раскрашивает желтую березку, аккуратно обходя зеленую елку. Мы говорим об архитектуре, театре и литературе. «Я не читаю беллетристики уже лет десять. Не могу. На второй странице начинаю сходить с ума, спорю с автором: тут я бы написал не так, тут я не согласен».

Когда беседа дошла до византийских мозаик в Торчелло, фотограф случайно опрокидывает на художника две оргалитовые фигуры и банку краски. Сидя на полу в луже зеленой водоэмульсионки, Звездочетов пытается изобразить гнев, но не может скрыть восторга: «Все! Все! Все! Сеанс окончен». Он кричит, закрывая лицо рукой, как будто от кинокамеры. «Сеанс окончен. Так всегда: свяжешься со средствами массовой информации – так обосрут, что мало не покажется!»

Пятница, 3 сентября
– Как там у нас бочки рисуются? – бормочет художник, размешивая серую краску в пластиковой ванночке.

– Серая будет бочка?

– В армии мы такой цвет называли шаровый. – Звездочетов раскрашивает четвертого рабочего. Тот стоит на бочке зерна. На рабочем черные штаны и полосатая роба.

Тем временем я рассматриваю буклеты к предыдущим выставкам. «Раз картошка, два картошка», «Колхоз гестапо», «Палинтон-2», «Бабцы Факосы».

– А как объяснить иностранцам, что такое «Бабцы Факосы»? Как перевести?

– Бабцы? Ну так и перевести. Как перевести, как перевести? Думать об этих сволочах, так можно и не родиться!

– Это задумывается как смешная выставка?

– Да, хотелось бы смешную… остроумную хотелось бы.

– А что вас вообще смешит?

Задумывается.

– Все смешит.

– Это герои какого времени? Современные или образца «Крокодила» 1956 года?

– Этому типажу уже лет 150. Это же тема труда. Мои герои безвременны. Я инопланетянин. Прилетел на Землю после ядерной войны, когда здесь уже все уничтожено. Ничего нет: пустыня. Все, что осталось, – стопка журналов «Крокодил». Понимаешь, все, по чему я могу судить об истории этой планеты, – это журнал «Крокодил». Вот так, например, люди работали.

– Вы уже кому-нибудь говорили об этом?

– Не помню… наверное. Ну это как с культурой египтян. Все, что нам осталось, – иероглифы.

Воскресенье, 5 сентября
– Пойма-а-ли-и Гитлера, пойма-а-ли Гитлера, – распевает художник, мешая краску.

Через несколько минут я сам начинаю подпевать: «Пойма-а-ли Гитлера». Про Гитлера понятно. В буклете к выставке «Колхоз гестапо» я прочел стихотворение, написанное Константином Звездочетовым в семилетнем возрасте:

«В Берлине аж брильянт сверкает
Огнями искристых лучей.
Там крест фашистский обожают
И Гитлера там уважают,
Но только кучка богачей».

Звездочетов домазал красным шляпку оргалитового мухомора и подвел итог:

– Работаем, конечно, спустя рукава, но на сегодня хватит.

– Может, еще раз встретимся, чтобы специально поговорить о выставке? По существу.

– Ха! По существу! Так я вам все и сказал!