De profundis

17 октября в прокат выходит фильм «К-19» о катастрофе на советской подводной лодке. В главной роли – Харрисон Форд

В Москве всплывает «К-19». Фильм-катастрофа о трагедии на советской подводной лодке – первая американская лента, в которой советские моряки показаны героями, а единственный персонаж-американец не произносит ни слова. Роль капитана лодки исполнил ветеран американского фантастико-приключенческого кино Харрисон Форд. Роль генерала КГБ – ветеран советского военно-патриотического кино Лев Прыгунов. Оркестром на записи музыки к фильму дирижировал художественный руководитель Мариинского театра Валерий Гергиев. Российская премьера фильма, состоявшаяся 6 октября, одновременно стала открытием сезона 2002/2003 в Мариинке.

Увидев Харрисона Форда на экране – в фуражке и погонах советского морского офицера, – завсегдатаи «Шестнадцати тонн» найдут объяснение странному явлению, наблюдавшемуся в московском клубе зимой 2001-го: там почему-то сидел за стойкой живой Индиана Джонс, но его присутствие в городе никак не отражалось в средствах массовой информации. Ровно за 40 лет до этого, 16 июля 1961 года, произошло еще одно крупное событие, о котором умолчали российские СМИ: на атомной подводной лодке Северного флота К-19 (проект 658 класса «Отель») с баллистическими ракетами на борту во время учений в северной Атлантике произошла разгерметизация первого контура на неотключаемом участке. К-19 была первой в серии из восьми единиц, построенных в 1958-1964 годах на заводе «Севмаш» в городе Северодвинске (тогда – Молотовск). Ее спустили на воду 8 апреля 1959 года. Задание в Северной Атлантике было первым испытанием подобного корабля, имевшее целью продемонстрировать американской воздушной разведке новое ядерное оружие СССР. Персонал, впервые столкнувшийся с новым оборудованием, был не готов к возникшей проблеме, в результате лодка оказалась под угрозой взрыва. Работа по его предотвращению потребовала длительного нахождения моряков в необитаемых помещениях реакторного отсека. В отсутствие противорадиационных комбинезонов весь личный состав получил значительные дозы радиации, а восемь человек скончались от лучевой болезни, не дождавшись дизельной подлодки, эвакуировавшей экипаж К-19.

«К-19» – фильм режиссера Кэтрин Бигелоу, специалиста по водной тематике («На гребне волны», «Вес воды»), – подробно (2 часа 20 минут экранного времени) реконструирует этапы катастрофы. Почти безупречный по части технических деталей и подробностей службы советских моряков, фильм вместе с тем стал исследованием героизма как экзистенциального состояния. За прошедшие между катастрофой и выходом фильма годы реакторы с К-19 были вырезаны и затоплены в бухте Абросимова, прооперированная лодка была возвращена на воду, 24 февраля 1972 года стала причиной пожара и гибели еще 28 членов своего экипажа в северной Атлантике, получила прозвище «Хиросима», была списана в 1991 году и в данный момент находится на отстое в акватории СРЗ-10 в городе Полярный. В канун московской премьеры экранизации одного из центральных событий в биографии лодки Алексей Васильев посмотрел и обсудил фильм с бывшим матросом противолодочного корабля Евгением Гришковцом. Чуть позже, вечером, перед открытием сезона в Мариинке, Васильев встретился с режиссером Кэтрин Бигелоу в отеле «Невский Палас».

Гришковец
Старшина второй статьи, драматург, режиссер, актер, автор спектакля «Дредноуты», посвященного подвигам британских и немецких моряков в годы Первой мировой.

– Кому бы ты посоветовал посмотреть «К-19»?

– Это, конечно, аттракцион особого рода. Я бы не рекомендовал его ни тем, кто смотрит «Титаник», ни тем, кто любит Германа. Меня фильм радует прежде всего тем, что он сделан американцами. Я вот знаю, что когда играю спектакль «Как я съел собаку» за границей, чаще всего реакция публики связана не с художественным впечатлением, а с удивлением от того, что русский человек рассказывает про них то, что они сами про себя знают. Здесь тоже есть много моментов, когда ты удивляешься, что это сделали американцы.

– А что такое они знают про нас?

– Они про нас ни фига не знают, американцы эти. Как и мы про них. Этот фильм может поразить воображение мальчика лет четырнадцати, когда ты любишь сильно жизнь, и трепещешь перед ней, и еще в тебе не возникло умение воспринимать кино как произведение искусства, и ты все время прикидываешь его на себя, видишь его как реальную ситуацию, которая могла бы случиться с тобой.

– А ты его какими глазами смотрел?

– Сначала мой взгляд цеплялся за неточности – радостно, как всегда бывает, когда смотришь какую-то американскую историю про русских; когда смотришь, как иностранец носит шапку-ушанку, а ведь как бы там он ее ни носил, все равно будет нелепо. Но это дело у меня не очень задалось – неточностей совсем немного. Бушлаты настоящие, шапки настоящие, все, все – обшивка, «крабы», пилотки – все по-настоящему, без вопросов. Автоматы, правда, матросы держат по-американски, но это не суть. Так что скоро я сдался и до конца уже был скорее на стороне картины, чем на стороне ошибок.

– А сам ты на каком корабле служил?

– Это был большой противолодочный корабль, кстати, спроектированный в том же 1961 году, что и К-19.

– У вас ходили какие-нибудь легенды о К-19?

– Мы про нее ничего не слышали, эта история только теперь стала известна. Я не готов тут говорить о достоверности, я на подобной лодке не служил, в 1961 году меня не было на свете. Ну у меня на посту были точно такие же лампочки, как в фильме, и я за ними следил. Там точные маркировки – видимо, это снималось на каком-то учебном объекте. Ну бугели, которыми трубы перекрывают, у них слишком новые, ну флаги слишком красные, и слишком отчетливо на них написано «СССР»… Но вот что важно: приятно, что американцы увидят русских моряков такими, а стало быть, косвенно и меня, даже если бы я не был моряком ни секунды.

– Есть все-таки места, где они переборщили. Невозможно представить, чтобы в 1961 году моряк носил на груди крест размером с ладонь.

– Это исключено. Замполит увидел бы крест – в обморок бы упал. В этом фильме часто показывают крупным планом мужчин, готовых заплакать, или пафосный текст про родину звучит, или говорят: «С Богом». Это все чисто американские манипуляции. Но я удивлен тем, что в первый раз американские люди более-менее похожи на наших.

– По-твоему, такой фильм оказался возможным потому, что закончилась холодная война?

– Только поэтому, конечно, и еще, если бы не было «Курска» недавно, вряд ли фильм был бы выдержан в таком тоне. Та ситуация, в которую попала К-19, могла бы и сейчас случиться. Ты вспомни, как только затонул «Курск», кого обвинили? Американскую лодку, которая якобы протаранила нашу, это же была самая первая версия. Потом она была отвергнута, но ведь даже находили лодку какую-то американскую, которая стояла где-то там. В армии, на флоте все равно оперируют такими понятиями, как противник. Этим летом я был в море на военном корабле, выходил с 72-й дивизией Балтийского флота на учения. И я видел, как плохо, отвратительно и грубо ведут себя корабли прибрежных стран. Датчане, шведы, поляки намеренно заходят в зону обстрела, срывая график стрельб, пересекают боевой курс корабля, что запрещено международными уставами. Наши ведут себя корректнее в этой ситуации, ну потому что мы самые сильные на Балтике: у нас самый большой флот, самые большие корабли – а кто поменьше, им вроде как можно и так себя вести.

– Американцы в фильме, напротив, предлагают нашим помощь.

– Они и помощь предлагают, и на новейшую лодку виды имеют. Но это не главное. Мне понравилось, например, что американец присутствует на экране всего один раз, и так нелепо: человек в белом шлеме, с фотоаппаратом, на этом нелепом вертолете, которому наши из озорства показывают задницу, а мы даже лица его не видим, – просто пролетает какой-то американец.

– Это, по-твоему, озорство? Мне кажется, погибать и при этом показывать задницу американцу, который может спасти, – это позиция.

– Какая там позиция? У меня была такая же история: мимо меня пролетал японский летчик, которого я видел приблизительно так же, как эти матросы видели этого американца. И я ему показал вот так (демонстрирует оскорбительный жест). Еще мне кажется забавным тот факт, что это сняла женщина.

– Ты думал об этом, когда смотрел фильм?

– Конечно, это момент немаловажный. Я вот, например, служил на корабле, который был для своего времени невероятно красивым, просто сказочно красивым кораблем. Его американцы называли «Поющий фрегат», потому что его турбинная система во время работы издавала сильный звук, звук взлетающего самолета. А еще его называли «Беззубая красавица», потому что он был довольно слабо вооружен для эскадренного боя. Так вот: в проектировании этого корабля принимала участие женщина, поэтому он был такой красивый. Это знал каждый матрос. Хотя, может, это был только миф.

– А в проектировании этого фильма какую роль сыграла женщина?

– Во-первых, есть такое устоявшееся правило, во всяком случае, в русском флоте (в американском женщины служат), что женщина на корабле – это к беде. Женщина и здесь появляется как вестник смерти. Эта Катя, например, провожающая моряка, – она единственная показана, и оттого что она провожает моряка, становится понятно, что он самым страшным образом погибнет. Это ясно: все, человек приговорен.

– А что, это плохая примета – провожать?

– В кино – да, в жизни – нет. Когда я летом выходил в море на корабле, я впервые почувствовал себя настоящим моряком – уже по той причине, что на берегу у меня оставались жена и дочь. До этого я был просто матросом срочной службы, а тут почувствовал себя моряком.

– Интересно все же, насколько женщина приблизилась психологически к ситуации, которая складывается внутри подводной лодки? Для человека, который находится снаружи, это кажется очень страшным.

– Там все это весьма иллюстративно представлено – когда один матрос говорит другому, как он хотел бы увидеть деревья и небо, а другой – «ничего, привыкнешь». Но режиссер, по-моему, задачи такой и не ставила – ей было важно показать только событие, вокруг которого все складывалось: поход к реактору и конфликт между старпомом и командиром. Только я про этот конфликт не очень хотел бы говорить.

– Почему же, очень интересно.

– Меня он меньше всего беспокоил, потому что это конфликт двух хороших людей. Прекрасных офицеров и достойных мужчин, которые ведут себя благородно.

– На чем же тогда держится история? На том, что молоденький лейтенант струсил идти в реактор, а в конце концов пошел и просидел там не десять минут, как все, а двадцать?

– Конечно, на ужасе реактора все держится, на страшной стихии моря, которая, может быть, даже страшнее, чем космос. На страхе перед самой лодкой, неизвестным образом устроенной.

– В фильме есть эпизод, когда в реакторе поднимается температура и лейтенант лезет в книжку, чтобы выяснить, что происходит. Это что за чушь?

– На самом деле все так и происходит. У нас даже на самолетах Ту-154 летят два пилота, штурман, бортинженер, и у бортинженера лежат несколько книжек, на всякий случай. Я сам видел, я летел в кабине пилота три часа, и командир корабля говорит как-то: «Что это, Коля, у нас за лампочка горит?» И Коля берет…

– …инструкцию по эксплуатации Ту-154…

– …листает книжку и что-то там находит. «Все нормально, – говорит Коля, – долетим до Иркутска, там и посмотрим». Я все понимаю, без проблем, но все-таки как-то раздражает этот разговор. Мне рассказывали ребята, которые занимались «Курском», как делается лодка. Есть некий проект, делается такая сложная штуковина, во время ее изготовления изменяются проектные задачи, и следующая лодка такого же проекта в каких-то деталях, а порой и существенно, отличается. И есть всего несколько специалистов, которые знают эту лодку, плюс тот экипаж, который на ней служит. Офицеры же растут в звании, они подолгу на одной лодке не служат, и получается, что лодку эксплуатируют всегда свежие люди. А тут – совсем свежая лодка.

– Парни, которые шли в реактор первыми, не знали, что их ждет, и не очень хорошо знали, что такое Хиросима. И только последний, который пошел на 18 минут, уже видел, как умирали его товарищи.

– Это и прекрасно.

– Что прекрасно?

– То, что они это сделали. То, что мы это можем знать. Нам повезло, что во Вторую мировую были ночные тараны, что были такие герои, которые погибали в империалистическую. Что читаешь об этом и гордишься, что так делали люди, и если плачешь, то не от жалости, а от какого-то другого чувства, которое анализировать я не берусь. Все эти люди, которых мы видели, и шахтеры, которые работают под землей, – настоящие люди. Я поразился, когда был недавно на шахте, тому, что в шахте намного больше порядка, точности, сосредоточенности, чем в городе, в котором они живут, и у них дома, где они пьют, бьют жен, губят свою собственную жизнь. А в шахте они классные. Это такая профессия – в ней есть культура.

– А в личной жизни, значит, нет?

– У них, как и у большинства офицеров, которые живут по гарнизонам в ужасных условиях, в маленьких съемных квартирах, у них нет никакого имущества, жены, как правило, не работают или в лучшем случае работают библиотекарями или учительницами. А на корабле все прекрасно, они профессионалы, очень нужные люди. А вам удастся поговорить с автором фильма?

– Да.

– Я полагаю, ей очень сильно понравились те люди, которые помогали создать фильм. Мне кажется, мужикам, которые ее консультировали, было легче именно с ней разговаривать. Она женщина, поэтому они перед ней раскрылись. Здесь, в этих особых, при всей их простоте, обстоятельствах, можно было действительно навертеть жутких ужасов. Вот знаешь, когда сибиряка спрашивают о Сибири, он с радостью рассказывает о медведях, еще чего-то. В какой-то определенной ситуации хочется напустить жути, рассказывать о жутких морозах. Там и вправду жуткие морозы, но они же не являются основой жизни. И те мужики, которые консультировали, тоже никого не хотели пугать. Это же их жизнь. Можно было снять пузырящуюся кожу у облученных или выпадающие глаза. А снято все очень просто, и от этого страшно, по-настоящему страшно. Я даже думал: а не прервать ли мне просмотр, зачем мне это нужно? Я пришел с улицы, у меня и так довольно всяких проблем, зачем мне впускать в себя такое впечатление?

– Я одного не могу понять после фильма: что заставляет людей лезть в этот гроб?

– Есть только один ответ. Я слышал его от одного человека – когда на Эверест в первый раз русская команда поднялась, я тогда еще в школе учился – и кто-то из них поднимался без кислородной маски. Его спросили: «Зачем вам это, ну какая разница, гора и есть гора, известно, какого она размера, и кто-то на ней уже отметился». И он ответил: «Человек, который задает такой вопрос, никогда не поймет ответа». Я уточню его слова: «Человек, который задает этот вопрос, никогда не получит ответа, достаточного для его понимания». Когда я находился на корабле, меня колбасило уже от того, что я моряк Тихоокеанского флота – именно Тихоокеанского, именно нашей бригады, именно вот этого корабля, – очень колбасило, при том что я был мальчик из университета, и на корабле мне служить хотелось меньше всего. Но я был матросом срочной службы. А на подводной лодке из ста двадцати человек больше половины – это кадровые военные. Это их судьба, жизненный путь такой – и под это подкладывается такая серьезная гордость.

– У моего лучшего друга был именно такой жизненный путь, слава богу, он его закончил, и я всегда старался не знать и не представлять, что у них там творилось, на лодке. А теперь мне понятно: по сравнению с теми отношениями наша дружба – это просто фигня.

– На боевом корабле, который несет вахту в море, между людьми хорошие отношения. А когда корабль стоит и бездействует, начинается разложение. Большие бездействующие корабли привели к тому, что появились революционные матросы, которые своих офицеров на штыки потом поднимали. А матросы с действующих кораблей, которые ходили в море и воевали, – они не отдали своих офицеров, отстояли их, потому что у них были совсем иные отношения.

– Это похоже на животных: пчелиный рой или что-то в этом роде.

– Ни на что это не похоже. Такое может быть только в ситуации, когда есть ощущение если не врага, то какого-то преодоления. В ситуации, когда человеку необходима любимая Родина. Я же мальчик из университетской семьи, чувствовал ли я все это? Да, абсолютно. Я не сумел бы приварить что-то там в реакторе сваркой, но кингстоны мы бы все открыли без вопросов. Причем не только ребята с Волги-матушки, но и узбеки, азербайджанцы.

– То есть советские люди?

– Это неважно. Это фильм не о советских людях, а о моряках. Я в своем спектакле «Дредноуты» рассказываю о Ютландской битве, то есть о немцах и англичанах. Там, на корабле, который тонул, потому что получил очень серьезные пробоины, машинисты спускались в трюм, заполненный кипящей водой, чтобы корабль шел; спускались безо всякого приказа, погибали одни – спускались другие, шла четвертая смена, пятая. Корабль шел в базу – и дошел. Или те англичане, которые задраивали себя в погребах, потому что у них не было системы пожаротушения, а огонь двигался сверху вниз в арсеналы, и поэтому они задраивали себя и затапливали отсеки вместе с собой. И когда их открывали, они крепко держали мертвые ручки механизма задрайки. Вообще, чем сложнее условия существования, тем больше придумывается причин и разных заклинаний, чтобы убедить себя в том, что это нужно. Люди, которые живут и работают на Севере, у которых нет ни сил, ни представления, как и куда оттуда уехать, они придумывают разные, совершенно романтические объяснения тому, почему они там живут. Почему идут служить на подводные лодки? Я не силен в этих вопросах, и любой моряк настоящий обвинит меня в некомпетентности. И вообще, мы тут сидим с вами в ресторане, а подводники, вот эти адмиралы, офицеры, – большинство из них даже представить себе не могут, что можно вот так вот. И про эту жизнь вообще ничего не знают; комдив, адмирал получает какие-то 300 у.е. сейчас, но при этом не бросает свое дело. Нет, мне очень понравилось, что конфликт на корабле – это конфликт между хорошим и очень хорошим, причем я не говорю, кто из них очень хороший – Харрисон Форд или старпом. Но меня больше всего забавляет, что герой Форда – это единственный в фильме персонаж, который похож на американца. Все остальные похожи на русских, а он очень сильно американский человек, у него такая стрижка американская, у него фуражка американская, таких фуражек, поверьте мне, никогда на флоте не носили. Она настоящая, на ней «краб» – такой, как надо, но она такой формы, как будто американская, то есть с маленькими полями, совсем глубоко надета на голову. Он и честь отдает по-американски, у него рубашка по-американски застегнута, он завязывает галстук – а офицеры всегда носят галстуки на резинках, ну просто всегда, без исключения. И мне кажется, кстати, что это совсем неплохо: автор фильма хочет, чтобы этот герой был обаятельным, чтобы с ним как-то соотносили себя те самые американцы, на которых он похож.

– Режиссер просто не понимает обаяния русского офицера. Вообще, как ты думаешь, кому этот фильм адресован?

– Я не знаю… Я же не знаю, кому я адресую «Дредноуты». Но я рад, что американка сделала такую штуку. И это совсем не то же самое, когда все радовались, что Саманта Смит написала письмо Юрию Андропову, и тот пригласил ее посетить Советский Союз.

Форд
«Я пришел в кино в тот момент, когда возник дефицит настоящих героев. Не то чтобы я хотел играть в кино – я хотел быть плотником. Но по натуре я пожарник: я примчался по срочному вызову», – говорит о себе Харрисон Форд. За время съемок «К-19» он спас жизнь двум людям. Заметив с собственного вертолета Bell 407 на одной из гор в штате Вайоминг спортсмена на грани потери сознания от горной болезни и обезвоживания, Форд немедленно снял его с вершины и доставил в больницу. Когда 13-летний бойскаут пропал в районе Йеллоустоунского национального парка, Форд лично принял участие в спасательной экспедиции и в ночи, под проливным дождем, первым нашел мальчика. Спасать проект небольшой киностудии Palomar Pictures «К-19» от коммерческого провала он взялся за рекордные для себя 25 миллионов долларов, но в этот раз ничего не вышло: в США фильм собрал лишь на 10 миллионов больше суммы его гонорара. «Коммерческие сборы не есть показатель успеха», – справедливо заметил Форд и отправился в четвертый раз играть Индиану Джонса в сиквеле по сценарию Тома Стоппарда («Розенкранц и Гильденстерн мертвы»).