«Дж. Эдгар» Клинта Иствуда Песня хобота, она же невинности

В жизни как в сказке — мораль традиционно возникает в финале, до нее еще надо дожить. Наверное, потому, как когда-то «Гражданин Кейн», иствудовский «Дж. Эдгар» начинается с конца — ну или почти. 70-летний Гувер (Ди Каприо в жутком гриме, внешне — что-то среднее между бульдогом, Диком Чейни и Дартом Вейдером без шлема) — бессменный директор ФБР, цепной пес реакции, друг мафии, шантажист, параноик, гений аппаратной интриги, которого не смогли спихнуть с кресла ни идеалист Кеннеди, ни упырь Никсон — расстроен, что новое поколение американцев его не любит, и решает писать мемуары. Сажает у себя в кабинете агента с филологической степенью (фамилия агента, разумеется, Смит) и пытается суммировать все хорошее, что сделал для страны. Разгром «красной угрозы» в 20-е, дело Линдберга в 30-е, первая криминалистическая лаборатория в курилке, первая папка с компроматом, первый президент, понимающий, что старательный бюрократ с лицом язвенника подчиняется ему лишь номинально.

Диктовка затягивает на годы, агента Смита сменяет другой агент, потом — хлыщ из пресслужбы; благоговения перед шефом у штатных биографов все меньше, в реестр побед и достижений начинают просачиваются двусмысленные подробности. Юный Гувер шарахается от женщин. Подсаживается на эротическую прослушку из жизни первых лиц. Выживает из Бюро героического спецагента Первиса за то, что тот поймал Диллинджера и стал слишком популярен. Подкатывает секретарше (Наоми Уоттс), в которой увидел родственную душу, — но та оказывается слишком идейной и вместо того, чтоб переспать с ним, следующие 40 лет сидит у него в приемной. Всплывают жутковатые отношения героя с мамой (Джуди Денч), трогательные — с хорошеньким замом (Эрми Хаммер из «Социальной сети»), который в него очевидно влюблен, но гомосексуализм для Гувера — это тоже слишком по-человечески.

Все канавы, куда мог завалиться этот старомодный и ладный, как цековский «паккард», фильм, видны невооруженным взглядом. Гувер еще при жизни стал ходячей карикатурой из газеты «Правда»: биографу надо или становиться «Кукрыниксами» (что скучно — и пойди переплюнь в этом жанре старое «Личное досье Дж.Эдгара Гувера» с Бродериком Кроуфордом), или заводить волынку по то, что покойный был, так сказать, противоречивой фигурой (что тоже тоска и к тому же неправда — фигуру цельней в американской истории пойди поищи). Плюс главное гуверовское кредо — законы побоку, главное, чтоб был порядок, — более-менее девиз и главного иствудовского героя: Грязный Гарри, на старости лет бичующий свого духовного отца, — это было бы несколько странное зрелище.

Но Иствуда — не в первый и, бог даст, не последний раз — выручает его спартанская прямолинейность. Он не лезет в либеральную конспирологию, не вешает на пациента больше собак, чем на нем уже висит (смерть Мартина Лютера Кинга — за кадром, убийство Кеннеди — один телефонный звонок постфактум), не пересказывает старых анекдотов, в том числе и смешных. Даже популярная биографическая деталь — что Гувер на досуге вроде бы любил наряжаться в женское платье  — тут повернута так, что хихикать над ней не очень хочется. Взяв Гувера в экономичную рамку, одинаково пригодную для парадного портрета или фото на стенде «их разыскивает милиция», Иствуд просто держит этот план, не сокращая дистанцию и не увеличивая ее, чтоб увидеть большое на расстоянии. Фиксирует нервные тики, оговорки и нарастающую тоску в оловянных глазах. Ключевой момент, повторенный здесь дважды: Гувер — сперва молодой, потом старый и страшный — выходит на балкон штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне и по-брежневски делает ручкой толпе, но толпа в обоих случае стоит к нему спиной, и восторженные крики адресованы совсем другим людям. «Дж. Эдгар» потому и выходит за рамки биографии одного зануды, потому примеряется так легко — хоть к Бушу, хоть к Путину, хоть к кому (многолетний тандем Гувера с чувствительным замом — понятно, хороший повод для злободневного юмора) — что похожие карьеры имеют свойство закачиваться похоже: стариковским брюзжанием на неблагодарный народ, дрожью в руках и многословными письмами потомкам, которые после смерти автора ближайшие соратники отправят в офисный шредер — просто чтоб не усугублять и без того сильное чувство неловкости.