Поставки Гаса

Гас Ван Сэнт руками карваевского оператора Кристофера Дойла снял очередной фильм о трудном отрочестве — «Параноид-парк», скейтбордистскую мелодраму с убийством

— Ну и как вы заставляли Кристофера Дойла оставаться в фокусе по большей части?

— Вы про фокус камеры?

— Ну да.

— А он что, не в фокусе обычно?

— Да, вообще-то.

— То есть он в фокус не попадает?

— Вы фильмы Кар Вая видели?

— А, то есть он специально не в фокусе?

— Ясное дело!

— Ну потому что Дойл на самом деле в «Параноид-парке» как раз довольно много снял не в фокусе — там этих игр гораздо больше, чем в других моих фильмах. Но я, собственно, не говорил, как ему с камерой обращаться, — он что хотел, то и делал. То есть что-то мы обсуждали, конечно, но не до такой степени. Я ему ни разу не говорил: «Давай-ка оставайся в фокусе». Вообще Кристофер — мой друг, мы с ним в 1998-м «Психоз» сняли.

— А это ведь он там в начале на экране пару секунд мелькает? — Да-да, он играет дядю.

— А чья была идея снимать этих ребят на скейтбордах не на 35 мм, а на «Супер-8»?

— Мне кажется, что идея была Дойла, но вообще эти фрагменты снимал другой парень, оператор, который целенаправленно работает со скейтбордистами, и он дока в этом вопросе. Когда мы еще искали натуру, у нас было несколько разных камер и мы что-то снимали — а потом посмотрели материал, и нам так понравилось, что решили так и оставить.

— У вас в фильме происходит убийство, но это роман взросления в первую очередь.

— Да, конечно.

— А какие у вас любимые фильмы такого рода?

— Хм, ну я так список не могу составить… Вот фильм «Обыкновенные люди» очень люблю (драма Роберта Редфорда. — Прим. ред.). Вообще это интересная тема и отдельный жанр, в общем-то, и я сам сделал в нем несколько картин.

— Да, и ваши юноши как-то все моложе становятся…

— Ну да, Гейб (Гейб Невинс, исполнитель главной роли. — Прим. ред.) к тому же несколько моложе своего персонажа — ему на съемках только 15 исполнилось, а персонажу по идее 16. С другой стороны, на пленке, как это обычно бывает, актер выглядит старше, чем в реальной жизни. Но он был лучшим. Никого другого я брать не хотел — хотя у нас была куча желающих сыграть эту роль, из Нью-Йорка, из Лос-Анджелеса, из Портленда. Но другие были более опытные, основательные какие-то. А Гейб был самый невинный, что ли.

— Вам самому 16 исполнилось в 1968 году — ничего такой годик, чтобы быть шестнадцатилетним.

— Да, вы правы, год в этом плане был ударный. Но знаете, ты же сам, будучи в такой ситуации, этого не осознаешь — просто живешь себе, и все. К тому же я все-таки был маловат — мне кажется, если бы я был тогда чуть-чуть постарше, я в большей степени чувствовал бы себя частью этого поколения шестидесятых. Вот было бы мне в 68-м хотя бы 18, все могло бы получиться иначе. Я тогда был погружен в эту внутреннюю пригородную жизнь, мы жили в Коннектикуте, неподалеку от Нью-Йорка. И там, в Нью-Йорке, что-то происходило, какая-то социальная активность — я видел это, потому что ездил туда летом 68-го и 69-го зарабатывать деньги. То есть некоторый опыт в плане «68-й год, нью-йоркская версия» у меня все же был. Но все это выглядело довольно естественно. Было понятно, что во Вьетнаме идет война и так далее, но для обычного жителя Штатов, если он не был на баррикадах в Вашингтоне, — а я не был, хотя некоторые мои друзья ездили туда маршировать на демонстрациях, — эта история казалось какой-то далекой.

— Но у вас были хотя бы длинные волосы и все такое?

— Да, были в какой-то момент — хотя у меня не было по-настоящему длинных волос, ну вы понимаете. Помню, когда мне было лет 14–15, я ходил в школу в шляпе и армейской куртке. И пожалуй, я считал себя хиппи. Но я не был экстремальным хиппи — я был хиппи из богатого пригорода, из среднего класса.

— А какие катаклизмы той эпохи вас больше всего поразили, преступления, например?

— Дайте подумать. Когда убили Кеннеди, мне было 11 — и конечно, тогда решительно все были в шоке. А потом… Мэнсон, разумеется… Вообще меня тогда интересовала главным образом живопись, я сам рисовал и мало что замечал, кроме искусства. Я увлекался не столько даже поп-артом, сколько разными штуками, которые появились в 50-х, — абстрактным экспрессионизмом, например. То есть больше всего на меня повлияла контркультура того времени — из-за друзей, которые у меня были, и прочего, — но в таком неэкстремальном, облегченном варианте, притом что в национальном масштабе она принимала достаточно радикальные формы. Что еще? Когда мне было 16, я пытался поехать в Вудсток, но меня не пустили.

— Предки? — Ну да. Те из нас, кто летом работал, не могли освободиться раньше пятницы — а к пятнице Вудсток уже заклеймили зоной национального бедствия. Какие-то мои друзья успели уехать туда в начале недели, а мне пришлось послушаться родителей. Хотя если подумать, это со временем Вудсток превратился в какое-то грандиозное событие — а тогда это был просто рок-концерт, проходивший неподалеку.

— А вы чувствуете сейчас сожаление, что пропустили какие-то важные события, проморгали что-то?

— Да мне кажется, они постоянно происходят, и я могу в любой момент принять в них участие.

— А какая разница между тинейджерами вашего поколения и последующих?

— По-моему, никакой. Особенно сейчас — все практически идентично тому времени. Ребята, с которыми я общаюсь, им по двадцать с небольшим, и они ровно такие же, какими были их ровесники в 68-м. Может быть, благодаря компьютерам у них больше информации. Но вопросы остаются теми же — проблемы власти, военных, правительства и того, что оно делает. И война снова идет.

— То есть вы не разделяете распространенную точку зрения об утраченной — в широком смысле — невинности? Это же важнейшая тема в вашем кино.

— Да нет, конечно, невинности стало меньше, это правда. И сегодня, я думаю, мы более невинны, чем будем через двадцать лет. Но это, опять же, вопрос информационных сетей, информации. Просто поразительно, с какой скоростью она сегодня может двигаться.

— И я вот еще хотел спросить — почему вас все время зовут в международные альманахи? Сейчас вроде еще один намечается?

— Ну, видимо, я превратился в обычного подозреваемого — поскольку однажды поучаствовал в чем-то подобном и те проекты были относительно успешными. А новый — да, он называется «Восемь», это проект, который придумали в ООН, чтобы рассказать людям о том, как ООН тратит деньги. Там восемь каких-то самых главных тем, с которыми они работают. Мне, разумеется, досталась детская смертность.