«Становиться режиссером гей-кино я не хотел» Роланд Эммерих о том, как прославиться, выйти из шкафа и провалиться

— Я недавно спрашивала продюсера Джерри Брукхаймера, почему в 1990-е в Голливуде было столько экспериментов, а сейчас — только сиквелы и детские фильмы. Он сказал, что изменился рынок: теперь Голливуд зарабатывает не в США, а по всему миру, поэтому надо делать более универсальные картины. Вы с ним согласны?

— Знаете, что самое странное? Сейчас зрители хотят смотреть только то, что они уже видели. От этого бесконечные сиквелы и экранизации комиксов. Второе обстоятельство, которое меня удивляет, — мутации жанров, как будто нарочно сразу несколько пихают в один фильм. Приходишь в кино, а там тебе экранизация комикса, вторжение инопланетян и километры разрушенных улиц — в одной сюжетной линии. Понимаете, все в кучу! Наверное, это действительно следствие глобализации: так проще угодить всем — и никому. Еще изменился финансовый аспект: исчезла середина. Бюджеты — или за сто миллионов, или двадцать–тридцать. А еще лучше — десять.

— Чтобы снизить риски?

— Ага.

— Для вас лично как для режиссера что изменилось со времен «Годзиллы»?

— Я всегда гордился тем, что делаю оригинальный продукт. Но чем дальше, тем с этим сложнее. Во-первых, идей в природе не то чтобы бесконечное количество. Во-вторых, у меня появились имитаторы, с которыми теперь приходится конкурировать, — согласитесь, немного диковато. Меня не очень пугают коммерческие провалы, если сам понимаешь, что сделал хорошую картину, то и ладно. Срок жизни фильмов ведь тоже изменился: раньше вы судили об их успехе по кинотеатральным сборам, теперь они могут продолжать свое существование на бесконечном количестве телеканалов или в интернете. Мои оказались довольно живучими. Только что видел «День независимости» по телику.

— Вы всегда делали только оригинальный продукт, но сами только что объявили сразу о двух сиквелах «Дня независимости».

— Это не то, что вы подумали! Да, я сиквелы терпеть не могу и раньше никогда их не снимал, хотя меня просили бесконечно — и продюсеры, и фанаты. Но когда работал над фильмом «2012», наконец понял, насколько безграничны возможности компьютерной графики. Сидел и думал: «Господи, да если бы у меня все это было в середине 1990-х, то я бы черт знает что сделал из «Дня независимости»!» Тогда-то мы модельки из фанеры мастерили, а теперь твори — не хочу, никаких ограничений для фантазии. В некотором смысле «Штурм Белого дома» — это тоже сиквел «Дня независимости» со спецэффектами. Динамичная история, но смешная и местами грустная.

— Вы зря не прокатываете «Штурм» как комедию. Почему вы решили сделать его настолько смешным? Там ведь даже сатиру на президента Обаму разглядеть можно.

— Я знаю, что в Америке эти шуточки кое-кому не понравились. Ненавижу тестовые просмотры, но присутствовал на сотнях — тебе тяжело, но ты учишься. И один из главных уроков, который я оттуда вынес, — публике нравится, когда ее смешат. Чем больше смеются, тем дольше будут помнить картину. Знаете, что я больше всего люблю в кино? Звуки, которые издает во время просмотра переполненный зал.

— Раньше, когда режиссер разносил в кино Белый дом, американская аудитория воспринимала это как трагедию, за которую надо отомстить. Теперь на глобальном рынке могут найтись зрители, которые только порадуются его разрушению. Вы об этом думали?

— (Смеется.) Может, и так! Мне нравится Белый дом как идея, весь мир помнит, как он выглядит. Да, я знаю, что в этом году я уже второй человек, который его разрушает (первый раз это делали в «Падении Олимпа». — Прим. ред.). Конечно, хотелось бы быть первым. Но вот что меня интересовало: когда нет Белого дома, возникает вакуум власти — не только в Америке, во всем мире.

— У вас там есть герой-экскурсовод, который защищает вазы и люстры от террористов. В «Послезавтра» герои не хотели жечь книги, поэтому топили камин налоговыми кодексами. Почему для вас так важна идея защиты культуры?

— Ха! Культура — это важно, но для меня тут скорее комический элемент. Изначально в сценарии у этого парня-экскурсовода был совсем небольшой эпизод, но я в него влюбился и дописал еще пару сцен. Актер мне тоже понравился, мы с ним импровизировали бесконечно длинные сцены, в которых он спасал вазы династии Мин. Он уверен, что защищает (Эммерих делает в воздухе кавычки) «американскую историю».

— Недавно я прочитала у одного историка, что современные представления об Апокалипсисе воплощены в экологических движениях — без идеи о том, что мир может закончиться, не было бы зеленых. Для вас как для зеленого и автора фильма «2012» это тоже связанные вещи?

— Мне кажется, с нами точно что-то не так, потому что мы разрушаем собственный мир. Президент Обама бьет в набат, пытается донести до людей мысль о том, что если мы сейчас что-то не сделаем, наши ближайшие потомки унаследуют планету, которая будет на 2–3 градуса теплее. Всего 2–3 градуса, но эти изменения приведут к огромному количеству катастроф. Экономика посыпется, начнутся войны. Но его предупреждений, мне кажется, никто не слышит. Полная глухота. Никто не хочет мыслить стратегически, все ищут только сиюминутной выгоды, все живут взаймы. Я вам гарантирую, в ближайшие 10–20 лет случится такой экономический кризис, что все прошлые покажутся детским лепетом.

— Ваши фильмы — это тоже способ ударить в набат?

— Моя основная работа — развлекать. Но и в нашей профессии случается повод прокричать: «Эврика!» C «Днем независимости» как было? Я написал сценарий по щелчку, предложил его нескольким студиям, и все сразу решили запускать. Сняли кино, был огромный успех, а потом я прочел книгу об изменении климата и задумался, можно ли сделать из этого фильм, который будет не хуже «Дня независимости». Это был вызов. «Послезавтра» — вообще невозможный фильм, слишком непохожий на обычные блокбастеры, у него же даже хеппи-энда нет. Но у меня получилось. Фильм был коммерчески успешным, и он в том числе повлиял на повестку дня. Да, я в первую очередь стремлюсь развлекать, но и высказаться иногда бывает возможность.

— Помимо прочего, вы еще единственный открытый гей среди топовых голливудских режиссеров и борец за права сексуальных меньшинств. Вы приехали в Россию как раз в то время, когда здесь принимаются антигейские законы. Что вы об этом думаете?

— Сначала я все скрывал, потому что иначе я не смог бы делать то, что мне хотелось делать. Я начинал в Германии, а там, если ты открытый гей, ты обречен делать фильмы только определенного типа. Становиться режиссером гей-кино я не хотел. Переехал в Лос-Анджелес, добился успеха, мне стало наплевать, и я вышел из шкафа. Я активист, да. В Калифорнии, к счастью, легализовали однополые браки, но этого недостаточно — нужно то же самое сделать по всей стране. В Германии с этим больше нет проблем, Америка сильно отстает от Европы. Мне кажется, это последний бастион, который человечеству надо взять в войне за гражданские права.

— То есть российские законы вы не хотите комментировать?

— Если они антигейские, то я, конечно, против.