Greek Week «Альпы» Гиоргоса Лантимоса

Похоронное бюро — не последняя инстанция, куда можно обратиться после смерти близких. Еще есть «Альпы» — тайное общество, которое предлагает всем скорбящим свои услуги по замене покойников: сеансы по два-три часа в день, оплата на месте. От клиента требуется сообщить базовую информацию: какую одежду носил покойный, что ел, что слушал, какой у него любимый актер. После этого медсестра, врач, тренер и гимнастка помогут пережить боль утраты. Почему «Альпы»? Потому что Альпы, в отличие от людей, незаменимы.

Предыдущий фильм Лантимоса «Клык» был сюрреалистической притчей об общих проблемах воспитания, «Альпы» же сосредоточены на личности — а точнее, на ее отсутствии. Человек, — с ходу заявляет грек, — по своей природе похож на конструктор Lego: девочки и мальчики сделаны из совокупности привычек и ритуалов, культурных предпочтений и размера кроссовок. Любимая дочь собирала волосы в хвост, пила воду после тренировки и много рассказывала про теннис. Жена знала наизусть названия всех типов ламп и иногда впадала в истерику. Муж рассказывал истории и спал с другой. Внешнее сходство — условность, достаточно заучить пару фраз, и копия будет равноценна оригиналу. Ирония заключается в том, что и оригинала тоже, в принципе, не существует.

Герои Лантимоса живут в мире, визуально похожем на картины Дэвида Хокни, где даже цвета максимально упрощены: лужайка зеленая, небо голубое, докторские халаты белые; диалоги — механический обмен репликами, словно взятыми в произвольном порядке из разговорника; за кадром — звенящая тишина. Имперсонаторы мало чем отличаются от покойников, которых изображают: медсестра каждый день приходит домой в одно и то же время и капает отцу глазные капли в половине десятого, гимнастка много тренируется и переживает из-за того, что ей приходится танцевать под Карла Орфа — тренер, который последние двадцать лет делал одинаковую стрижку у одного и того же парикмахера, считает, что к поп-музыке она еще не готова. Если в «Клыке» поп-культура была чем-то вроде всепроникающей разрушающей силы, которая дурно влияет на человечество, то здесь она — универсальный язык и главный символ самоидентификации: «Джуд Лоу» на всех континентах звучит и выглядит одинаково, а певец Принс, оказывается, еще жив.

Оперируя людьми как переменными, а их поступками и намерениями как символами, Лантимос складывает что-то вроде математического уравнения, которое к тому же еще и сворачивается по формуле, если упростить эмоции. Это фильм в первую очередь про безысходность — в мире, лишенном индивидуальности, каждый при желании может быть кем угодно — ну или по крайней мере умело прикидываться. Даже эмоции, если пытаться их структурировать, распадаются на компоненты: любовь складывается из совпадения представлений о прекрасном, отчаяние — из невозможности достигнуть желаемого, причина раздражения — нарушение режима. Медсестра, пытаясь рассказать отцу, чем ей нравится юноша, запинается на середине предложения. «У нас много общих интересов: музыка, спорт. Он играет на гитаре и поет...» Гимнастка, когда у нее спрашивают, почему она пыталась покончить с собой, твердит, что тренер запрещает танцевать под любимую музыку. В любом случае от людей остается только память о том, как они завязывали шнурки и с каким соусом ели пасту. Мама любила Гарри Белафонте. Папа — Элвиса Пресли. Человек и так не центр Вселенной — тем более если работает в офисе.