Funny и Александр

25 ноября в прокат выходит фильм Оливера Стоуна «Александр»

Отправившись в свой первый поход в 19 лет, к 25 Александр Македонский покорил девять десятых мира, известного грекам в IV веке до Рождества Христова. За 109 лет кино о нем был снят лишь один художественный фильм – в 1956-м. В прошлом году за 150 миллионов долларов Оливер Стоун взялся с максимальной степенью достоверности воссоздать на экране жизнь и времена самого легендарного военачальника в истории. Чуть позже Алексей Васильев отправился к нему на съемочную площадку. Перед мировой премьерой фильма Васильев делится своими воспоминаниями о дне, проведенном среди гигантских декораций, Стоун – своим видением «Александра», а Государственный Эрмитаж – сохранившимися до наших дней артефактами эпохи македонских походов из разных музеев.

Сегодня я вижу тот день – 8 декабря 2003 года – совершенно иначе. Теперь я знаю, свидетелем чего оказался, и разбитые осколки впечатлений сложились в мозаику. Этот день в Пайнвуде – 303 дня назад – стоит передо мной, как в хрустальном шаре ясновидящего. Я вижу себя – зеленой точкой шапки, которую связала мне тогда в дальнюю дорогу подруга, – на ступенях вавилонского царского дворца. Я протягиваю руку вверх: «Леша». Ладонь тонет в тепле и силе: «Колин». Я пытаюсь докричаться в этот шар, чтобы хотя бы задать другие вопросы, – теперь-то я знаю, что вершилось перед моими глазами. Но повернуть время вспять не удавалось никому. Придется рассказать все так, как увиделось тогда.

21.00. Павильон 007 студии Pinewood. Выход Гефестиона

Туже натягиваю на уши зеленую шапку – кто ж мог знать, что на съемках фильма про Александра Македонского придется 10 часов торчать на трехградусном морозе, – и проклинаю все на свете. В 125-й раз вступает на полную катушку волынка музыкальной темы Вангелиса (да, Стоун, как и рассказывают, снимает сцены под музыку, которая будет сопровождать их в фильме), и жить совсем перестает хотеться. Я вспоминаю дедушку из «Южного парка», который, чтобы объяснить внуку, что такое старость, запер дверь, выключил свет и завел Энью. Та же фигня.

Задница того и гляди примерзнет к ступеням вавилонского дворца – но сидеть всяко лучше, чем стоять. Тушу бычок о подошву – не о декорацию же оскаровского номинанта и верного гринуэевского соратника Ролфса его тушить! – и кошусь на голые ноги, вытянувшиеся в полуметре от меня. Передергиваюсь, скольжу взглядом вверх – у него еще и руки голые! Чуть выше пара лемурьих глаз Джареда Лето перехватывает мой взгляд. Эталонный кинонаркоман миллениума из «Реквиема по мечте» играет Гефестиона – полководца и интимного друга Македонского (Йес! Йес! У Стоуна, как у «Двух самолетов»: «Александр Македонский, между прочим, голубой!»). Глаза смаргивают, и поверх Вангелиса доносится: «Nice hat!» – это он хвалит мою шапочку. Благодарно киваю и, тыча красным от мороза носом в его предплечье, возвращаю комплимент: «Flexible muscles». Честно говоря, я знать не знаю, что означает слово «flexible»; я подслушал его четыре часа назад с балкона. После очередного дубля Колин Фаррелл, играющий Александра, как и положено царю и главнокомандующему, собрал вокруг себя актеров, исполняющих роли полководцев, стал сравнивать свои мускулы с бицепсами более подкачанного партнера, объясняя, что его хоть меньше, да лучше, потому что они flexible и с ними дрочить сподручнее. Теперь мне объяснили, что flexible применительно к мускулам означает «упругие». Тогда я ничего такого не знал и в прямом смысле сам не понял, что сказал Джареду Лето.

– Flexible? – выдохнул он. – Откуда ты знаешь, что они flexible? Ты что, следил за мной?

– Ага. С двух часов дня. Работа такая, журналист. Может, дашь интервью?

– А я с десяти тут болтаюсь, ничего не делаю. У меня в этой сцене даже реплик нет. Это похуже пустыни – там хоть трудности преодолевали, боролись понятно за что. А тут сидишь полчаса, потом звонок, поднимаешься по лестнице. «Стоп, снято!» Ни фига не снято, ждите, будет еще дубль…

– А что было в пустыне?

– Лагерь там был тренировочный. Ну это были, я тебе скажу, три недели чистого блаженства. В три утра подъем, пробежка, никакого завтрака… и вообще никакой еды до четырех дня. В четыре – мед, изюм и сыр, с которого сначала надо отскоблить отпечатки чужих пальцев. Уснешь, потом открываешь глаза – в двух дюймах от твоего лица живой скорпион. Как я умудрился там набрать семь кило, ума не приложу. Зато научился кататься на лошади.

– А что больше всего раздражало?

– Ставить ирландский акцент. Стоун придумал, что у всех македонцев должен быть ирландский выговор, как у Колина. Изображать акценты – это то, что я в принципе ненавижу.

– А в юбке нравится ходить?

– А кстати, нравится. Поначалу было неловко – ну рядом с другими парнями, у меня же среди всех наших самые тощие ноги.

– Зато стройные.

– Но у мужчины не это главное – лучше все же быть покряжистей. Потом, мы же представляем Грецию по статуям, по вазам, а там у мужчин гладкие ноги – так что нас снимают с бритыми ногами.

– И что, каждый день бреете?

– Да нет, не чаще, чем любая женщина. Но стесняться своих ног я постепенно перестал и к юбке привык. Втянулся, можно сказать…

В этот момент мы оба хватаемся за уши – такой истошный звонок, каким рассосавшихся по вавилонскому дворцу актеров собирают на очередной дубль, я в последний раз слышал только в советской школе. Лемурьи глаза по-мальчишески трогательного Джареда – я был поражен, узнав что он на 5 лет старше Фаррелла и ему уже 33 года, – на прощанье хлопают, как крылья двух бабочек, и он упархивает в своей тунике к Колину и другим парням в юбках, подобный счастливому эльфу, призванному Титанией.

94-я минута фильма «Александр». Опочивальня Македонского в вавилонском царском дворце. Поздний вечер

Гефестион. Ты по старой привычке задираешь голову, как петух.

Александр. Я уже отучился…

Гефестион. Нет, как олень, вслушивающийся в ветер. Ты по-прежнему сражаешь меня, Александр. И твоим глазам нет равных. Когда речь заходит о тебе, я становлюсь как глупый школьник. Ты – все, чем я дорожу, и, клянусь нежным дыханием Афродиты, я… Я живу в ревности к целому миру, который ты хочешь столь отчаянно.

Александр. Твоя ревность напрасна, Гефестион. Я всегда буду с тобой. До конца.

11.00. Столовая студии Shepperton. Обед с историком

На стенах фотографии Чарли Чаплина, Хамфри Богарта, Лорела и Харди. Они все ели тут в перерывах между съемками. Но Англия не была бы Англия, если бы все прочее не было обставлено кричаще буднично. 45-летняя безразмерная квашня – такие, ей-богу, и в Москве перевелись, искать их стоит разве что где-нибудь в Рыбинске – с белым, как у опарыша, лицом, в пролетарской рубахе в сине-черную клетку и в белом переднике раскладывает половником котлеты и картошку; подносы движутся к кассе; в пластмассовых стаканчиках дымится кофе. А чего мудрить, когда тут правда ел Богарт, а послезавтра встанет в очередь Энтони Хопкинс, который приедет играть в «Александре» Птолемея?

Старый Птолемей, будущий властитель Египта, в фильме рассказчик. Это позволит Стоуну отбиться от любых претензий историков – вроде «А почему в фильме у Александра нет третьей жены?», или «А почему из двух батальных сцен одна представляет собой неизвестное сражение в Индии?», или «А зачем так возвеличен Александр, который в фильме не совершает ни одного злонамеренного поступка?» – да просто: «Таким его запомнил Птолемей! Всех благ». Хотя что до историков, здесь Стоун прикрыт по полной; историческим консультантом фильма выступил главный в мире специалист по Александру, оксфордский профессор Робин Лейн Фокс, который за 30 лет, прошедших со дня выхода его легендарной книги «Александр Великий», отказался от аналогичных предложений Спилберга, Лукаса и Лурманна. Собственно, его-то я и жду в столовой Shepperton.

 – Я не то чтобы одержимый педант, но, поверьте, «Гладиатор» – это тоска смертная по сравнению с тем, что собой представляла тогдашняя действительность. – Паганелеобразный профессор Фокс уплетает жаркое с той самозабвенностью, которая выдает натуры подлинно творческие. – Кэтрин, как же ее, боже ты мой, запамятовал фамилию, но она самый главный эксперт по зрелищам времен гладиаторов; так вот, ее пригласили на фильм научным консультантом. И зачем? Каждый ее дельный совет натыкался на грубость. Вам стоит заглянуть на ее сайт: она выложила в сети сценарий фильма и свои комментарии по поводу того, что на самом деле должно было произойти и как выглядеть. Это гомерически смешно, не пожалеете! Я клянусь: правда о том времени куда сногсшибательнее этих плоских голливудских выдумок. Я не понимаю: если ты родился в Палм-Спрингс и ничего другого, по сути, не представляешь – ну и пиши себе сценарии про Палм-Спрингс. Зачем навязывать палм-спрингсовские обычаи и нравы благородным дохристианским обществам?

– Вы хотите сказать, что у Стоуна абсолютно все будет соответствовать подлинной истории Александра?

– Остался один монолог, на котором он настоял. Монолог, в котором Александр вслух распространяется о своих идеалах, – немыслимый! Когда я исчерпал все научные аргументы, я сказал Оливеру: «Поступай как знаешь, но я не слышал ничего напыщеннее и глупее со времен одного фильма про Уолл-стрит». «А ты знаешь, кто этот фильм поставил?» – говорит он запальчивым таким голосом. Я говорю: «Что ж, ничуть не удивлен!» В общем, монолог остался. Понимаете, Оливер все равно собирался донести через историю Александра ряд своих идей – и это его право как художника. Сценарий, который он мне предоставил, был как каркас дома: вы видите, каких он будет размеров, где планируется ванная комната, но вместо стен, пола и крыши пока воздух. Целью моей работы было дать Оливеру материал, который он мог бы интерпретировать. В любом случае, компромиссы неизбежны – мы искали золотую середину и, пожалуй, нашли.

– А почему неизбежны?

– Ну вот вам невинный вроде бы пример. В одной из сцен персонаж говорит: «Мы покорили миллионы миль». Все прекрасно, только у греков не было понятия миллиона и не было понятия мили. Что как научный консультант должен предложить я? Грек сказал бы: «Мириады стадий» – но что такое «мириады стадий» для современного уха. Половина зрителей просто перестанет на какое-то время следить за сюжетом, раздумывая, что ж они сейчас услышали, а другая фыркнет: «Велеречивый пастиш!» Приходится вместо греческих мер использовать наши миллионы и наши мили. Я гарантирую, что мы не изменяем той степени достоверности, которая возможна сейчас в отношении IV века до нашей эры. Это означает, что наш Вавилон – не точная копия Вавилона, но все же довольно похож на Вавилон.

– А почему вы не поверили Лукасу и Спилбергу, но согласились работать со Стоуном?

– Честно говоря, мы заключили сделку. Я всю жизнь мечтал принять участие в битве при Гавгамелах, а Стоун собирался воссоздать ее едва ли не в полном масштабе. И мы договорились, что в обмен на мои услуги он даст мне роль. Что у меня будут костюмы и амуниция, что я вместе с другими актерами пройду курсы владения мечом, саблей, щитом и булавой, что мне дадут коня и я буду рубиться за Александра. И что все это покажут в кино.

– И что?

– Оливер согласился с моими условиями, и я отправился в тренировочный лагерь, где всем заправлял садистский капитан Дейл Дай…

В этом месте обедающий с нами пресс-секретарь фильма Майкл Зингер пытается взять Фокса за локоток, но профессор резко одергивает руку, чуть было не заехав Зингеру в глаз.

– Садист, бессмысленный, тупой садист. Он поднимал нас в три утра, до вечера не кормил. Снаряжение и военная тактика тех лет сами по себе страшны до безумия, а тут еще бессмысленная муштра. Но, правда, в этих условиях Колин раскрылся мне с удивительной стороны. Когда мы изнывали от жажды, а ближайшую воду можно было взять только из одного чертова колодца – мы же тренировались в Марокко, – он всегда вставал в хвост очереди. Помню, как-то мы уже вовсю стояли, а трое статистов-марокканцев, которые, уж не знаю почему, замешкались в этой пустыне, внезапно подоспели, он отошел на несколько шагов и пропустил их вперед. Каждого, кто обедал с ним в казарме, он знал по имени. И, поверьте, когда начались съемки, каждый из нас был счастлив воевать за Колина. Здесь, в Пайнвуде, он стоял у выхода и курил, когда я прибыл контролировать процесс. Я шел метрах в двадцати от него, и он тут же рванул ко мне, чтобы сказать, какое незабываемое время мы провели вместе, – я же их еще учил греческому мировоззрению и психологии. И я понял: ему нравилось – нет, он любил быть Александром.

– А что для вас Александр?

– Комбинация юности, стремления к воплощению греческих идеалов и готовности идти до конца света, даже не зная, существует ли он. Я хотел научить этому Колина, а ученик оказался способнее учителя.

21-я минута фильма «Александр». Македония, солнечный день. Аристотель дает урок географии 12-летним Александру, Гефестиону и Кассандру

Александр. Почему, учитель, страны, о которых вы говорите, упоминаются в мифах? Индия, где странствовали Геракл и Дионис! И все, кто шел на Восток: Тезей, Ясон, Ахиллес, – одерживали там победу. Эти истории передаются из поколения в поколение. Почему? Если только они не правда!

Аристотель. Сказки про амазонок, да? Нет, Александр. Только толпа верит подобным сказкам, как верит она почти всему на свете. Мы здесь именно для того, чтобы научиться не поддаваться всяким глупым страстям.

Александр. Но, как вы сказали, мы превосходим персов. Почему же мы не правим ими?

Аристотель. Это всегда было греческой мечтой – пойти на Восток. Но у Востока есть особенность поглощать мужчин и их мечты.

14.00. Студия Pinewood. Декорации дворца

Прежде чем отправиться на съемочную площадку и встретиться с Фарреллом и Стоуном, я произвожу инспекцию еще не разобранных декораций дворца, где вырос Александр. Дворец выстроен в натуральную величину; часть утвари – точная копия музейных экспонатов. Мне предлагают сравнить женскую чашу и мужской кубок: их вес, объем, сама форма, которую они предлагают принять ладони, рассказывают мне о пропасти между мужским и женским в Древней Греции яснее и точнее любых учебников. Зингер рассказывает, что «Александр» развивался как независимый проект: Warner Bros. подобрала его лишь на уровне проката. Пальцы восьмерых продюсеров фильма помнят вес каждого из добытых на производство 150 миллионов долларов. Большая их часть пошла на точное воссоздание дворцов, послуживших сценами мятущейся жизни Александра, их убранства и снаряжения воинов – знаменитые актеры играли за меньшие суммы, чем они обычно требуют. К компьютерным спецэффектам старались прибегать по минимуму: даже сцена, в которой конь Буцефал с Александром – Фарреллом на спине и гигантский индийский боевой слон встают друг перед другом на дыбы и Буцефал подпрыгивает на копытах задних ног, пытаясь дотянуться до хобота, снята без компьютерного вмешательства. Важнее было поместить актеров в условия, максимально приближенные к подлинным, чтобы им проще всего было представить себя греками. Проходя по лестницам, галереям и балконам этих дворцов, переходя из комнаты в комнату, я чувствую, как обретаю непривычную грацию, – так иные из пациентов доктора Грофа на сеансах ЛСД-терапии возвращались на ту стадию эволюции, когда самым прогрессивным существом были динозавры, и испытывали эрекцию, представляя себе самку трицератопса.

– Три дня назад в этой комнате снималась Анджелина Джоли, – продолжает экскурсию Зингер. – Анджелина играет Олимпию, мать Александра, натуру буйную: она поклонялась Дионисию и держала змей. Анджелина радовалась как ребенок, когда ее обвивали змеи: она нашла с ними общий язык.

– Кто бы сомневался, – пробурчал я себе под нос.

8-я минута фильма «Александр». Спальня маленького Александра. Зайдя пожелать сыну спокойной ночи, Олимпия подносит к его лицу змею

Олимпия. Это змея. Возьми ее. Только не мешкай. Иначе она набросится первой. Как и люди, она повинуется тем, кто берет ее, как будто она ему принадлежит, не давая опомниться. Никогда – ни-ко-гда – не сомневайся, мой Александр.

15.00. Павильон «007» студии Pinewood. Перед дублем

Самый большой кинопавильон в мире находится на лондонской студии Pinewood и называется «007», потому что был построен в 1976 году специально для съемок десятой серии бондианы – «Шпиона, который меня любил». В один год со «Шпионом» выйдут «Звездные войны»: кино и вообще все наше общество начнет движение прочь от предметного мира в область виртуального. Павильон «007» остался памятником короткой и захватывающей эпохи мегаломании: эпохи сознания, расширенного ЛСД, скорости звука, преодоленной «конкордом», и кинокадра, увеличенного до 70 мм.

Снаружи это стальной ангар, в котором можно спрятать тот самый «конкорд». Внутрь пускают не сразу. Зингер нагнетает ажиотаж, проскальзывая за обшивку и материализуясь обратно, чтобы выпустить в морозный воздух клуб дыма, прошептав: «Еще пять минут – и все». Наконец можно.

Их, кажется, сотни, и они недвижны. Движутся только глаза и чуть-чуть шеи: когда мы проходим мимо висячих садов, статистов предательски выдают бусы и браслеты, позвякивающие нам вслед. Вороньего крыла персы в парадных облачениях; белокурые эфебы в открытых туниках; нафабренные евнухи – они стоят в зале, на ступенях, зыркают с балконов. Становится страшно: как будто наши с Зингером одежды XXI века и впрямь диковина для этих людей, собравшихся то ли на похоронный обряд, то ли на коронацию – уж точно на что-то безмолвное и торжественное. Вдаль перспективой уходит широкая лестница на балкон, за которым видно хромированное послеобеденным солнцем голубое небо и башни Вавилона. По лестнице рассыпаны, один другого лучше, лучезарные образцы европейского мужского генофонда в латах – те ведут себя чуть более несдержанно. Иные переговариваются, поглядывая в сторону то эфебов, то евнухов – и во всем начинает мерещиться некий гей-ритуал, выполненный по капризу сумасбродного сластолюбца-миллионера. Венчает эту процессию светлая голова в золотом венке. Она выпускает клуб табачного дыма – и я облегченно вздыхаю, потому что узнаю Колина Фаррелла: слава богу, все-таки я, как и обычно, попал в кино.

Тут раздается тот самый истошный звонок, который к концу дня превратит меня в тугого на ухо нервнобольного, Зингер резко тащит меня куда-то в сторону. Я оказываюсь внутри какой-то гигантской беседки, верхом на укрытом атласом царском ложе, и – в первом ряду: Александр и его команда пройдут по лестнице занятого ими вавилонского дворца в паре метров от меня.

84-я минута фильма «Александр». После разгрома войск царя Дария в битве при Гавгамелах македонцы занимают вавилонский царский дворец

Александр. Вообразите, что за умы замышляли это! С такими архитекторами и инженерами мы построим города, о которых могли только мечтать!

Птолемей. Аристотель, может, и называл их варварами, но он не видел Вавилона.

Кассандр. Здесь золота хватит на три поколения македонского войска.

Александр. И Македония погрязнет в коррупции. На несметные богатства слетаются вороны.

Предыдущая Следующая