Нина Кравиц об иркутской юности, московском ханжестве и международном успехе

• — Расскажи, что ты делаешь в Москве сейчас, — ты же не играешь нигде…

— Это был единственный уикенд в 2013 году, который я оставила свободным, чтобы поработать в студии. Посидела в студии и поняла, что соскучилась по дому. Села в самолет и прилетела сюда. Тут я встречаюсь с друзьями, гуляю, перевожу вещи с одной квартиры в другую. Вообще, последнее время я больше в самолете летаю, чем в Берлине живу. У меня был очень долгий азиатский тур: полтора месяца без Европы. Я только тогда поняла, насколько я активно путешествую. Раньше — максимум на 2 недели куда-то уезжала, а тут — полтора месяца.

• — Уезжаешь с одним чемоданом, возвращаешься с другим — новым?

— В моем случае еще хуже: беру кучу вещей с собой и кучу покупаю в дороге. И еще могу, приехав в Токио с огромной сумкой пластинок, зайти в магазин Technique и купить еще одну такую же. Все это превращается в ад, потому что со мной никто не ездит и я обрастаю каким-то нереальным количеством тяжестей. В Гонконге, например, резко осознала свое одиночество — есть только я и мои пластинки. С другой стороны, я жуткий социофоб в повседневной жизни — и люблю везде ходить одна. (Подходят журналист Сергей Пойдо, музыкант Дмитрий Японец, дизайнер Протей Темен и стартапер Роман Мазуренко; следует дружеский обмен шутками.) Слушай, а в Москве много хороших парней?

• — Хорошие вот только ушли, и пара еще внутри бара сидит. Известно, что в Москву надо ехать за девушкой, а парня искать в Америке или Европе.

— Русские девушки слишком красивые. И наглые. Я скучаю по ним, но больше всего мне не хватает русского языка. Язык — это способ проникновения в культуру, через него ты самоидентифицируешься, реализуешься.

• — Но домом ты считаешь Москву, а не Иркутск?

— Это старый город, у меня там родители живут, и я рада, что они там, что там есть наша квартира и озеро Байкал. Я объездила весь мир, была реально везде, кроме мест, где не на чем играть музыку. Но всегда тянет туда, где природа напоминает мою родную. Например, рядом с Сан-Франциско есть завораживающие пейзажи, и в Латинской Америке мне хорошо. Горы, озера… Марсианские ландшафты все эти. Я только сейчас поняла, что Байкал заряжает каким-то характером определенным и меня тянет туда возвращаться. В прошлом году вот, к сожалению, не получилось.

• — А родители — насколько они понимают, что с тобой произошло, кем ты стала?

— Родители очень поддерживают. Мама преподает английский в университете, она кандидат наук и следит за мной на фейсбуке. Мы каждый день переписываемся. Иногда встречаемся в Москве, иногда — в Европе. Папа советы дает. Например, сильно отговаривал меня от живых выступлений. Я с ним спорила: «Папа, да чего ты понимаешь? Сидишь дома и говоришь. Я альбом выпустила, мне надо с концертами выступать». Надо было с ним согласиться, но я не послушалась… В результате стала единственным артистом в программе фестиваля Sónar, который в один день делал живое шоу и играл в качестве диджея. Я ставила пластинки в том ангаре, куда раньше приезжала на сет Джеффа Миллса.

• — Мы знакомы 10 лет, но я плохо себе представляю, какой ты была, до того как переехала в Москву. Что же тебя все-таки включило?

— В 1996-м я наткнулась на радиопрограмму «Garage» на станции 106,8 — в Иркутске ее транслировали в 3 ночи. Записывала эфиры на кассеты. Помню, меня совершенно вынес трек Армандо — такой мрачный волшебный эйсид-хаус. В какой-то момент эта программа приехала с туром в Иркутск делать вечеринку — и меня туда не отпустили.

• — Да, отличный способ влюбить своего ребенка в нечто запретное.

— У меня на уме были одни диджеи. Я часами могла фантазировать, представляя, как танцую в клубе под хаус-музыку. В Иркутске все мои подружки гуляли с гопниками, и, когда мы с ними слушали мои кассеты, они спрашивали: «Ну когда в песне что-то произойдет, когда запоют?» Понять магию закольцованных ударных семплов они не могли. Самое смешное, что я вспомнила об этом во время развода. Сережа (бывший муж Кравиц — продюсер Сергей Члиянц. — Прим. ред.) с уважением относился к тому, чем я занимаюсь: оборудовал мне небольшую студию в своем рабочем кабинете, заказал специальный стеллаж для винила. Но он никогда не пытался в это вникнуть. Как и его окружение… Говорухин, например, на каких-то раутах спрашивал у Сергея, чем занимается его жена. Я робко отвечала, что диджей. «А! Это вот это — «вжик-вжик»?» — спросил Говорухин и сделал руками. Было неловко. Однажды я приготовила ужин и пошла в свою комнату слушать новые пластинки, только что пришедшие с Juno. Неожиданно муж мне говорит: «Нин, что-то у тебя не то с пластинкой. Как будто бы на одном месте прыгает». Я ему говорю: «Сережа, это же луп! Я же тебе много раз объясняла!» И, честно говоря, с тех пор у нас как-то все не заладилось. В общем, оказалось, что я нетерпима к тем, кто не воспринимает электронную музыку в рамках современного искусства, кто не ценит и не понимает ее. Недавно в Бильбао я выступала в Музее Гуггенхайма и надеюсь, что никто больше не скажет мне, что диджей — это «вжик-вжик».

• — То есть в Иркутске, да и потом в Москве ты жила с ощущением fucking Amal — хотелось вырваться?

— Да, это было. Я 9 лет провела потом в медицине и все время жила фантазиями о клубах. Поступила в Иркутске на стоматолога, потом переехала со своей первой любовью в Москву и со второго курса стала учиться в третьем меде. Пошла по клубам — не помню, что было сначала: сет Керри Чандлера в «Пропаганде» или диджея Саши в «XIII». Я не была в «Эрмитаже» или «Птюче», но в конце 90-х еще чувствовался определенный трепет перед клубной культурой, оставшийся в наследство от рейва. Параллельно с учебой пришла в журнал «Птюч». Прямо сказала Игорю Шулинскому, что он должен меня взять, потому что я разбираюсь в электронной музыке. Он меня послал в подмастерья к Косте Зигзагу со словами: «Константин, проверьте-ка нашу музу на знание музыки». Даже платил какие-то деньги за интервью и обзоры. 

•  — Почему ты не бросила стоматологию тогда?

— Я могла бы стать хорошим врачом, и мне нравилась профессия. Во-первых, хотелось закончить то, что начала, — я целый год почти бесплатно работала на государство в зубоврачебном кабинете в школе, чтобы мне дали ординатуру от московского правительства. У меня была очередь из старшеклассников, стремившихся попасть ко мне в кресло.

• — «Нина, посмотри мне в рот»?

— Ну да. Я умудрялась выполнять тысячу дел: диджеила, брала интервью, занималась гастролями артистов в агентстве Caviar Lounge, а потом приходила утром в клинику. Мне нравилось вести двойную жизнь: люди на работе были абсолютно не в курсе, чем я занимаюсь вечером и ночью. А в московской тусовке никто не представлял, что днем я в белом халате лечу зубы ветеранам войн и советским космонавтам в челюстно-лицевом госпитале.

• — Тебе нравилось сверлить?

— Мне вообще нравятся процесс и результат. Но медицину нельзя ни с чем совмещать — она забирает тебя целиком. У врача может быть максимум 2 недели отпуска в год, потому что нужно постоянно совершенствовать навыки. И потом, успешный стоматолог — человек, на которого рассчитывают пациенты. Это очень оседлая работа. Однажды я проснулась и поняла, что не пойду в госпиталь. Выключила будильник и больше никогда ничего не сверлила. Даже трудовую книжку оттуда не забрала.

• — Получается, ты сменила кучу профессий, прежде чем стать музыкантом?

— Да, а первая работа была вообще странная: студенткой подрабатывала промоутером сигарет «Петр I». Ну знаешь, когда пристают к людям с предложением купить две пачки и получить бесплатную зажигалку. В «Афише» тоже работала: пришла к Ценциперу примерно с теми же словами, что к Шулинскому. Жутко дискомфортно себя чувствовала: это был первый для меня офис, где стояли исключительно «маки», и я никак не могла сориентироваться в системе. Помню, что-то писала про конкурс моделей в начало журнала, про духи «Красная Москва». А уволили меня оттуда за текст про Свена Фета: привозивший его промоутер Володя Трапезников устроил скандал — где-то я там ошиблась. Сейчас кажется смешно, а тогда я едва сводила концы с концами и очень близко к сердцу это приняла. Меня, кстати, отовсюду увольняли: из «Афиши», потом из агентства Caviar Lounge — променяли на дочь актера Ливанова. Меня даже из «Пропаганды» уволили! Я понимаю, если б я работала какой-нибудь свинопаской. Но ведь мне на всех работах было хорошо — и я очень тяжко переживала.

• — Я помню, что многие довольно нелестно отзывались и о твоих диджейских навыках.

— Я всегда играла очень определенную музыку: немногим она нравилась, и уж совсем немного людей меня поддерживало. В 2000-е Москве было свойственно очень местечковое руление тусовочными вопросами. Здесь действовал ряд группок, которые друг друга толкали и помогали друг другу, но стать участником одной из них было невероятно трудно. Передо мной постоянно появлялись какие-то авторитеты типа диджея Мешкова, которым необходимо было понравиться. Сейчас, кстати, мне кажется, стало гораздо лучше. А тогда, помню, мы жили на Фрунзенской вместе с Сашей Осадчим в проходной комнате — в дальней жила диджей Катя Весна. И вот она меня сильно насекомила, когда я училась сводить. В 2005-м я подала заявку на Red Bull Music Academy, меня приняли, и моя жизнь кардинально изменилась. Да, я не попала на сессию в Сиэтл — мне не дали американскую визу, и я снова переживала трагедию. Но спустя год — в качестве исключения и извинения, что ли, — меня позвали выступить на Red Bull Stage на фестивале Sónar. И потом в течение года я ездила по всей России с информационными сессиями. Ситуация скроилась очень странно: в том же 2006-м меня взяли в RBMA в Мельбурне, где оказался также Андриеш, — у нас тогда уже была группа My Space Rocket. Там я вручила Грегу Уилсону диск с песней, которую мы с My Space Rocket записали вместе с Vakula, — его в то время все звали Мигелем или Мишей. Грег ее выпустил у себя на лейбле. Я стала уговаривать ребят из группы — Андриеша и Стаса Кросса — прислать ему альбом целиком. Английский лейбл, Грег Уилсон, отличный старт! Но парни затупили: познакомились тогда с Михалной и запустили проект Dsh! Dsh! Отдавать неготовый материал мне, чтобы я его довела до ума, они отказались со словами: «Ты просто певичка. Ты ничего не знаешь и ничего не умеешь! Ты никто!» Я страшно разозлилась. Это, пожалуй, было для меня самым большим московским потрясением. В ту же неделю купила себе синтезатор, саунд-карту и поставила на компьютер демоверсию программы Abelton, которую мне подарили в Австралии. Я курила сигареты и мучила инструменты. Не спала по трое суток. Один раз вырубилась и просто упала на клавиатуру. Я была в таком трансе, настолько возбуждена, что, возможно, могла умереть. В результате за три месяца я написала столько материала, что до сих пор его выпускаю. 

• — А дальше?

— Тогда был MySpace; я учила немного испанский и назвалась Damela Ayer — бессмыслица, значит что-то вроде «дай мне немедленно». Завела аккаунт, выложила свою музыку и стала ждать реакции. Куча иностранцев начали хвалить. Увидела, что наш Антон Зап выпускается на лейблe Underground Quality. Отправила свою музыку ему и хозяину фирмы Джас-Эду. Спустя полгода пришло от него письмо: так, мол, и так, я без ума от твоей песни «Voices», давай ее выпускать.

• — Как ты попала на Rekids?

— С Мэттом Эдвардсом (автором проектов Radio Slave и Quiet Village, хозяином лейбла Rekids. — Прим. ред.) мы познакомились в Мельбурне, и он был единственным лектором, чей доклад я пропустила. Подошла к нему и прямо сказала, что очень уважаю его работу и буду сильно жалеть, что пропустила его лекцию про андеграундное диско, и что лейбл Rekids — один из моих любимейших, но я устала и пойду пошатаюсь с девчонками по магазинам. Вероятно, ему это запомнилось, и потом в интернете он тоже обратил на меня внимание. Дальше я привезла Мэтта в «Пропаганду» и аккуратненько подсунула ему еще пару дисков; через неделю он написал мне, что выпускает мои «I'm Gonna Get You» и «Pain in the Ass». На Underground Quality в то же время у меня вышла такая трескучая хаусная пластинка «First Time EP». Пошли ревью на профильных сайтах, отзывы в блогах. К тому же никто ведь не верил, что я сама все делаю, — думали, что кто-то сидит за меня пишет. Эти домыслы тоже катализировали интерес. То есть ты понимаешь, насколько я была зла и обижена на то, что меня обозвали «никем»? Тот рывок вынес меня на волну. Еще один серьезный толчок был, когда закрыли вечеринки «Voices» в «Пропаганде». Те два года, когда мы вместе с Левой Тимошовым их делали, задали определенный фундамент, чтобы глубже погрузиться в гастрольную деятельность. И я, в общем, к тому времени уже выработала свой принцип: раз вы меня не цените, то оценит кто-то другой. 

• — Ну, насколько я понимаю, все-таки немалую роль в твоем мировом продвижении сыграл Эдвардс и Rekids.

— Что значит — «продвижение»? В России «продвижение» означает нанять группу пиарщиков и рассовать твой материал по медиа. Нет! В Англии ничего никому не подсунешь. Мэтт всерьез заинтересовался моей музыкой, как и Джас-Эд. Оба поверили в меня и организовали мне отличный старт. Потом я действительно много работала. У меня никогда не было и до сих пор нет никакого менеджера. Мне никто никогда не говорил, что делать. Это должно быть ясно! У россиян бытует мнение, что можно кому-то позвонить — и ты станешь звездой. Нет — я очень много и усердно работала.

• — Ты самый популярный и прибыльный артист Rekids?

— Конечно. Мой уникальный случай заключается в том, что я русская девочка, сочинившая несколько андеграундных хито: «I’m Gonna Get You», «Pain in the Ass», «I’m Week», «Ghetto Kraviz». Я бешеный рекорд-диггер, причем довольно симпатичный. Настоящий успех пришел с выходом альбома, который был весь на самом деле записан в московской квартире на эмоциях от любовных драм. Получается, что почти все мое творчество связано с мужчинами. Я даже на альбоме написала «Спасибо мужчинам, которые меня вдохновляли».

• — Обижали тебя?

— Да, ну я у них тоже немало крови попила. Я просто такой человек, который во всем — и в отношениях, и в работе — идет до конца. Не терплю никакой фальши.

• — Что касается процесса: как ты работаешь? На что-то ориентируешься? Есть ли какая-то звуковая картинка в голове, которую ты пытаешься выразить?

— Есть песни, которые я придумала за 4 минуты, — «Fire» например. На ее написание потрачено столько времени, сколько она длится. Я сидела дома одна в наушниках, зажгла свечи. Наиграла подходящий синт-пэд и слушала собственный голос, пропущенный через эффект. Все глубже погружалась в медитативное состояние и с первого дубля рассказала, что чувствую. «Ghetto Kraviz» записана за 40 минут. «I’m Gonna Get You» — пара часов.

• — То есть не бывает такого, что ты какой-то трек совершенствуешь неделями или месяцами?

— Нет. Любая музыкальная идея, достойная реализации, проста и осуществима за короткое время. Если с ней надо мучиться — значит, она несовершенна. Надо ее изменить или отказаться. Это мой принцип.

• — А для собственного стиля у тебя есть какие-то заготовленные формулировки?

— Главное слово, которое я держу в голове, — это raw. Хочется, чтобы музыка производила сырое впечатление, чтобы вокал был сделан с первого раза. Я сама была журналисткой и понимаю, что все артисты говорят, что не думают о стиле. Но я, честное слово, не знаю, что у меня за музыка. Есть какая-то магия вдохновения, за которую ты цепляешься, как за красивую арифметическую задачу, чтобы придумать ей не менее красивое и, главное, очень простое решение. 

• — А теперь самый банальный вопрос: когда ты поняла, что к тебе пришел успех?

— Ты не поверишь, если я скажу, что не поняла до сих пор. Были моменты, казавшиеся мне сюрреальными. Например, когда ты стоишь в зале на сцене перед 10 тысячами человек, а еще 5 лет назад ты сам был среди этих 10 тысяч. Или когда Йоко Оно лично пригласила меня на фестиваль Southbank в Лондоне — я, правда, отказалась в итоге. Или вот мадридский аэропорт: приезжаешь после гастролей по Бразилии, а с тебя бариста в кафе денег за сок не берет — узнает. Паблисити, конечно, доставляет удовольствие. С другой стороны, накануне в Москве ехала в такси. Водитель спросил меня, кто я и чем занимаюсь. Тут же набрал мое имя в «Яндексе» на айпэде, а там возникла биография 2003 года: Нина работала в журнале «Птюч», выступала на разогреве у Феликса да Хаускета.

• — Ага, а у твоей страницы на фейсбуке сейчас лайков больше, чем у него.

— Ну да, что-то около 150 тысяч. Есть места, в которых я очень популярна: это Англия, Италия, Франция, Япония, Берлин — в этом городе прямо на улицах узнают.

• — А в России?

— Меня пытаются букировать, но я чаще отказываюсь, потому что для меня это испытание. Здесь у меня такое ощущение, что мне надо постоянно что-то доказывать, чтобы отработать гонорар. Странно, я уже второй год выступаю везде на Западе как хедлайнер, а тут мне говорят: «О, как круто, что ты с Эллен Аллиен играешь». У людей есть впечатление, что для достижения успеха необходимо подстраиваться под конъюнктуру — ни фига! Я как играла свою андеграундную музыку 10 лет назад, так ее и играю. Или типа — телке с сиськами легче. А вы покажите мне хоть еще одну телку, которая делает что-то подобное.

• — Тебя это до сих пор задевает? Особенно тот скандал с роликом на Resident Advisor.

— Конечно, задевает. Папа успокоил: смотри, говорит, какое паблисити — и бесплатно. История такая: три дня Resident Advisor снимали меня в туре. Я была в жесточайшем графике. Ничего особенного из себя не вылепливала: просто была самой собой. Они говорят: «Давай запишем интервью в ванной». Мне показалось — весело: ведь диджеев только на вечеринках показывают, в ресторанах, в отелях — да с сумкой в аэропорту. Села в ванну — никакого секса. Человек в пене: ну что такого? И понеслось: Грег Уилсон написал статью «Nina Kraviz — The Mistress of Her Own Myth». Большой материал с моей предысторией и анализом перспектив. Я в ответ написала у себя на фейсбуке, что хватит уже упрекать меня в том, что я эксплуатирую секс. Потом Масео Плекс отреагировал: «Посмотрел я на эту девушку, которую хотят все мальчики, и тоже, думаю, пойду лягу в ванную, вместо того чтобы писать свою музыку». В конце поста передал привет Кэсси, Хейди и Эллен Аллиен — настоящим, по его мнению, девушкам-диджеям. А ведь мы с ним хорошо знакомы. И он прекрасно знает мою музыку — и что я, в отличие от него, где возможно, ставлю музыку с винилов, а не как он — с двух USB-стиков, что я таскаю повсюду тяжеленные сумки. Ну что делать… Я поблагодарила коллегу за «лестную» оценку своего творчества и напомнила ему про первую обложку Кэсси для «Panorama Bar» — она там голая во весь рост. У нее даже лобок видно! Классная, кстати, была обложка. В итоге диджейский мир раскололся на две половины. Многие поддержали меня. И, кажется, все поняли, кто такой Масео Плекс. В конце концов он удалил свой пост и публично передо мной извинился в интервью в The Guardian.

• — Хорошо, ну а мне ты можешь сказать, насколько твоя привлекательность влияет на популярность твоей музыки?

— Я считаю, что это неотделимые вещи. Это мой артистический образ, и я нe буду делать в творчестве ничего, что бы противоречило моей личности. Что я должна, на себя паранджу надевать? Хотя, может, когда-нибудь и надену.

• — Но ведь есть достаточно распространенный в электронной музыке дискурс анонимности. Когда продюсеры не хотят, чтобы их образ или предыдущие успехи как-то влияли на отношение к музыке.

— Есть такое мнение. В андеграунде даже губы считается красить неприлично. Хотя есть Люк Слейтер — признанный техно-гуру, который пользуется декоративной косметикой. Недавно вот возмущался, что его всегда бесил незамысловатый техно-дресс-код: джинсы, майка и никакого намека на стиль. Впрочем, если нужна анонимность, то у меня тоже есть релизы, изданные под совершенно другими именами.

• — То есть это ты Burial?

— K сожалению, нет. Нo самой себе я уже все доказала. Смотри: красивых женщин вообще очень много. А в электронной музыке — их почти нет. Как же так? Если согласиться с утверждением, что красивые девушки могут все, что перед ними все двери открыты, тогда о'кей, покажите мне еще несколько успешных красавиц в клубной культуре. К тому же ведь все эксплуатируют секс: музыка, которая не напоминает людям о любви, о чувствах, о красоте, вообще не может быть популярна.

• — Просто у многих людей есть ощущение, что электронную музыку делать несложно, и они относятся к ней, как Говорухин. Есть и другой вопрос: не было ли у тебя никогда мысли — кроме разговоров о музыке и феминизме — конвертировать собственную популярность во что-то еще?

— Я считаю, что надо говорить только о том, о чем не можешь не сказать. Меня часто просят прокомментировать ситуацию в России, высказаться про Pussy Riot — я отказываюсь. Единственный раз, когда я это сделала, был много-много лет назад в фильме Кирилла Туши про Ходорковского.

• — Ты там сказала то, что не понравилось нашим либерально настроенным друзьям.

— И что с того? У меня есть свое мнение, и я его не поменяла, хотя сейчас воздерживаюсь от подобных комментариев. Мне все равно, вхожу ли я в категорию модных людей с либеральным взглядом на вещи или нет. Я не считаю нужным для себя публично занимать какую-то позицию. Как сказал профессор Преображенский, не надо «давать советы космического масштаба и космической же глупости». Мне больше всего близка позиция актера Владимира Зельдина из материала «Афиши» про стариков: он, пережив страшные времена, не считает, что государство ему что-то должно. Он считает, что он сам обязан что-то сделать для своей страны. Искренне надеюсь, что таких людей у нас со временем станет больше.

• — Мне кажется, ты так к России не относишься.

— Как это нет? Я 9 лет своей жизни посвятила работе на государство в медицинской системе. Я считаю, что, кроме возмущения и недовольства, у человека должны быть обязанности, ответственность. Я вот читаю на фейсбуке посты своих друзей, и меня подмывает сказать им: чуваки, чего вы недовольны? Многие просто не знают или забыли, как было 15–20 лет назад. Вы сами что-нибудь сделайте для начала, попробуйте изменить что-то. Да, я очень рада, что люди в моей стране имеют возможность открыто высказывать свое мнение. В силу этого тоже происходят изменения действительности, потому что без противовесов любая система может утратить жизнеспособность. Полемика важна, но, когда возникает исключительно негативная позиция, игнорирующая все остальное, — это тоже нездорово. Много неправильных вещей происходит. Еще хуже — ощущение, что кто-то за тебя должен что-то делать или кто-то другой виноват в твоих неудачах.

• — Хорошо. Вернемся к творчеству. Ты же очень много в каких проектах успела поучаствовать — какие были самыми увлекательными?

— Мне понравилось быть лицом Hugo Boss и писать музыку для их дефиле. Понравилось выступать в музейных пространствах. Интересно было заниматься альбомом. Было интересно поработать в детройтской студии Омара С, попеть для совместного проекта DJ Stingray и Джералда Дональда из Dopplereffekt. Leftfield меня позвали поучаствовать в одной из песен на их альбоме, но я часто отказываюсь — мне нужно быть полностью вовлеченной в процесс написания музыки и контролировать результат.

• — Ты стала резидентом вечеринки Ричи Хотина «Enter» в Space на Ибице — я так понимаю, это большое в твоем лице достижение России?

— Вообще-то я и до этого играла во всех главных клубах острова. Ибицу я люблю и адекватно ее воспринимаю. Это великолепное место, безумно красивое. Кроме того, там я чувствую себя частью чего-то большого. Ведь — на каких бы крупных фестивалях я ни выступала — все равно сохраняется ощущение, что это какая-то маленькая часть индустрии развлечений. А на Ибице это полноценный бизнес: люди едут туда, чтобы тратить деньги и ходить на диджеев. Конечно, напоминает Лас-Вегас, но, с другой стороны, — самые качественные саунд-системы, самые удобные диджейки, ничего не звенит, не трещит. Идеально подходит для винила. 

• — Мимо этого вопроса в интервью с диджеем не пройти: алкоголь, наркотики — все то, что разрушает героев в фильмах про клубы, — насколько это на тебе сказывается?

— Наркотики не употребляю. Алкоголь — бывает. Но я не могу быть в непотребном состоянии, ведь это ежедневная работа. Я летаю по 12 часов в самолете, делаю по две смены стюардесс и не имею права быть в плохом настроении, страдать от месячных или мигрени. Я не имею права напиваться, пока я не сделала свою работу.

• — Справедливо ли, что трезвым скучнее играть?

— По-разному. Бывает, что ловишь от аудитории такую энергию, что никакой алкоголь не нужен. Я понимаю, что, какой бы там у меня ни был эстетическо-музыкальный бэкграунд, главная моя задача — делать так, чтобы люди танцевали и радовались. Несмотря на то что клуб многие считают менее престижным местом, чем концертный зал или арт-галерея, я верю в магический эффект искусства и стараюсь его достигнуть даже в клубе.

• — Есть для тебя в этом плане пример для подражания?

— Наверное, Лоран Гарнье образца 90-х.

• — Он много сформулировал вещей, связанных с клубной этикой.

— Да, тезисы, касающиеся ответственности диджея перед публикой. Он много смыслов придал нашей деятельности. В своих интервью и потом в книжке «Электрошок» определил много моральных правил. Некоторые люди из глубокого подполья полагают, что диджей должен стоять за ширмой и думать только о танце, музыке, людях. Да, это верно. Но есть и другая версия: диджей — это артист, он имеет значение. Я могу представить себе обе схемы — и в каждой буду чувствовать себя комфортно.

• — То есть когда-нибудь Нина Кравиц будет играть с бумажным пакетом на голове?

— Все может быть. Я и сейчас прошу затемнять мою диджейку. Мне кажется, важно, чтобы люди знали, что это я играю, но совершенно необязательно, чтобы они на меня смотрели.

• — Обратная сторона популярности: есть то, что тяготит?

— Помимо безумных фанатов, неприятно, что люди унифицируют музыку, доводят ее до своих упрощенных формул и не ловят того, что я в нее вкладываю. Для себя я это объясняю так: существует ограниченное количество людей, которые правильно меня понимают. На них держится мое кредо, моя вера в то, чем я занимаюсь. У нас есть связь с этими людьми. Ведь невозможно общаться с миллионами. Невозможно общаться с теми 150 тысячами, что лайкнули мою страницу на фейсбуке. Можно общаться с людьми, которые их представляют. Когда люди говорят неправду про меня — она не пишет свою музыку, она просто девочка с сиськами, а у меня и сисек-то нет, — я, конечно, огорчаюсь. И хочется достучаться до всех, переубедить. Но в итоге получается — как в старом анекдоте, знаешь? Еврейская семья… Единственная дочь. Выдают замуж. Приготовили ей свадебное платье. Но чего-то сомневаются. Приходят к ребе: «Ребе, мы вот девочку замуж выдаем. Посоветуйте, что надеть, как лечь, что как раздвинуть». Ребе сидел. Думал… Говорит: «Ну знаете, что я скажу, как бы вы ее ни нарядили, как бы ни уложили — ее все равно …»