Эмика о Гитлере, сексуальности и альбоме «Dva»

— Вы уже давали интервью «Афише» два года назад. Расскажите, что с вами с тех пор произошло? Ну, кроме того, что второй альбом «Dva» вышел.

— Даже не знаю, с чего начать. В первую очередь — я осознала, насколько музыка важна для людей. Собственными глазами увидела, насколько разные вещи музыка значит для людей в разных городах и странах. Я больше не мыслю о музыке жанрами или в том смысле, что сейчас модно или актуально. У каждого человека своя музыка. И это никогда не поменяется. Никогда не будет одной-единственной песни, которую будут любить все люди на Земле. Во-вторых, я больше не думаю о том, кто я такая. Раньше у меня в голове было много ярлыков — я считала себя продюсером, женщиной-музыкантом, Эмикой, в конце концов. Два года назад я не очень хотела выступать, мне хотелось сидеть в студии и заниматься саунд-дизайном, писать музыку в кино, не вылезать на поверхность. Но с первым альбомом мне пришлось путешествовать. И я прямо-таки влюбилась в концерты, в общение с людьми, перестала думать только о технологии, разуме, всех этих мертвых вещах. Еще я научилась сражаться. С бизнесом, с индустрией, даже с людьми из моей команды. Со мной многие люди очень несправедливо обращались, пытались ограничить мою свободу. Я вдруг поняла, что люди, которые занимаются искусством, должны отстаивать свободу. Когда я только начинала, я чувствовала себя клоуном, кем-то бессмысленным — ведь музыкант не так важен, как, скажем, доктор. Но, когда я вылезла из студии и пообщалась с людьми, мне стало очевидно, зачем люди вроде меня занимаются искусством: мы напоминаем миру о том, как важна свобода. Я, …, теперь очень хорошо сражаюсь. «Dva» вышел ровно таким, как я хотела. Мне много чего говорили — что он слишком длинный, что обложка слишком красная, что мне нужен продюсер, что дабстепа мало, барабаны слишком тихие, но я стиснула зубы и сделала все, как считала нужным.

— За эти два года у вас еще появились какие-то особые отношения с Россией: вы выпускаете русскую версию альбома, часто тут выступаете, добираетесь до городов, где мало кто выступает. Как это получилось?

— Я сама не понимаю, как так произошло, но это прекрасно. Эта связь с русскими — одна из самых замечательных вещей в моей жизни. Ninja Tune — небольшой лейбл, у нас нет никого, кто работает в России или для России, мы никак не рекламировали тут альбом. В лондонском офисе вообще не представляют, как люди в России живут, — они даже думали, что у вас нет фейсбука и твиттера. Когда я играла этим летом в Москве, я сфотографировала зрителей и послала лейблу — мол, посмотрите, сколько людей пришло. Босс Ninja Tune ответил: «Очень хорошо, жаль только, в России не покупают альбомы». Меня это очень расстроило. А потом мне прислали цифры продаж — и что бы вы думали, в России «Dva» продался больше всего в мире! Самое удивительное, что это произошло само собой, — а теперь лейблу приходится как-то реагировать. Мне кажется, так и должно быть, музыка должна сама доходить до людей, а индустрия потом должна соображать, что с этим делать. Обычно музыканты с Ninja Tune популярнее всего в Великобритании, Франции и Германии. У меня ровно наоборот: на первом месте Россия, потом Германия, потом Америка, а только потом Англия.

— Я хотел вас спросить про название альбома. «Два» по-русски значит то же самое, что и по-чешски, поэтому для нас оно особенно близко звучит, — у вас же мать из Чехии. Но вы, наверное, не просто потому так альбом назвали, что он у вас второй?

— Ну, поэтому тоже, но это то, что лежит на поверхности, — на самом деле все, конечно, сложнее. Первый альбом был про мою студию, про технологию, про мои музыкальные корни — классическую музыку, дабстеп и бас-музыку. «Dva» же связан с моими другими корнями — с моей семьей и ее историей. Я переехала из Лондона в Берлин, а Берлин — где-то посередине между Чехией и Англией. Я иногда смотрю телевизор в Германии, и там часто крутят передачи про Гитлера — он нынче что-то вроде поп-культурного героя. Они даже хвалят его — он строил дороги, вкладывал деньги в кинематограф, в таком духе. Я была в шоке. Люди в разных странах смотрят с разных сторон: изучать Гитлера в Германии — это не то же самое, что изучать его в Англии или в Чехии. Вот «Dva» про это — я выросла и поняла, что у политики и истории гораздо больше сторон, чем меня учили в школе. История — это не какой-то конкретный объект, который можно взять, покрутить в руках и всем показать, и все согласятся, какой он формы и как он выглядит. У всех своя перспектива, свой взгляд. С музыкой то же самое, по-моему, кстати. Меня вдохновили история моей матери, Чешской республики, Берлина и то, что в Берлине встретилось столько культур. Я много провела времени в Праге, со своей семьей, с чешским языком, в общем, изучала эту свою сторону. Я собственными глазами увидела огромную разницу между Западной и Восточной Европой — и как она связана с историей и с холодной войной. В общем, это был такой период моей жизни, я все это осмыслила. Так что мне было очевидно, что я должна назвать альбом «Dva», это мое второе пробуждение, мое второе вступление во взрослую жизнь. Можно сказать, что на первом альбоме я повзрослела на ту половину, которая досталась мне от отца, а на «Dva» — на ту, которая досталась от матери. Это очень странно — иметь английского отца и чешскую мать. Они очень разные люди.

— Одна из вещей, которые сильно изменились на «Dva» по сравнению с вашим дебютным альбомом, — это то, насколько более важную роль стал играть ваш голос, он вышел на первый план. Что изменилось? Почему он вдруг стал так важен?

— У меня странные отношения с голосом. Мне кажется, я была бы рада вообще не петь, просто играть на клавишах, делать биты, писать симфоническую музыку. Но во мне есть что-то, что требует пения. Все идет от голоса. Например, если у меня есть идея для какого-то ритмического хода, я сначала его напеваю. Голос — это звук твоей души. Знаете, как люди говорят, что, когда ты, например, плачешь, — это говорит твоя душа? Вот у меня музыкальная душа, и она выходит наружу в виде голоса. Иногда мне не нравится, как звучит мой голос, но моя душа берет верх и говорит, что ничего нельзя менять, все правильно. На «Dva» я попыталась оставить голос максимально сырым — тут нет никакого автотюна, никакой компрессии, вообще почти никакой редактуры. Например, можно услышать, как я дышу, что вообще никогда не оставляют на поп-записях. И опять мы возвращаемся к концертам — сколько они мне всего помогли понять: когда я только начинала играть, я стеснялась своего голоса и скрывала его за всякими фильтрами, но на концертах ничего не бывает идеально, так что я свыклась со своим голосом. Теперь мне плевать, что вы слышите в записи, как микрофон бьется об стол, оттого что я подтанцовываю, когда пою, — я не могу иначе!

— Почему вы решили переиграть «Wicked Game» на альбоме? Не поймите меня неправильно, у вас получился отличный кавер, но это же ужасно слащавая песня — с чего вдруг?

— Тогда в моей жизни все было довольно мрачно. Мне как будто обрезали крылья. Я только закончила альбом и играла песни на концертах. Мне казалось, что публика уже готова к следующему шагу, новому звуку, я была готова, в общем, все были готовы, кроме лейбла. Они хотели, чтобы я работала с продюсерами, чтобы другие люди сочиняли мне биты, в общем, пытались меня убедить, что я не очень хороший продюсер. Меня это удивило и напугало — я вроде как уже выпустила первый альбом с Ninja Tune, мне казалось, что они меня понимают. А тут они вдруг изменились и не давали мне ничего делать. Со мной как: у меня все время полно энергии, мне постоянно хочется создавать, и если я ничего не создаю, то вся эта энергия направляется на разрушение — и я впадаю в депрессию. Это может случиться буквально за один день. У меня было отвратительное настроение, я играла концерты день за днем, но ничего не могла выпустить, мне не давали — притом что я очень хотела. Мой продюсер Хэнк Шокли — он практически мой учитель, он каждый день мне вбивал в голову: «У тебя есть собственный звук, у тебя есть мастерство, талант. Запиши кавер, пришло время показать людям, что у тебя есть собственный звук». Я всегда боялась заниматься каверами — опасалась, что, если я буду петь чужие песни, это как-то испортит мою собственную музыку. Но одним вечером я вернулась в очередной гостиничный номер после концерта с ужасным настроением, выпила бутылку вина и села и записала кавер на «Wicked Game». Записала за три часа, не помню как, я была очень пьяная. Я всем ее разослала, и Ninja были в восторге, и все, конечно, были удивлены, что я перепела «Wicked Game». В общем, после этого все разрешилось. Я выпустила все напряжение. Это, по-моему, слышно в кавере.

— Мы в прошлый раз с вами не обсуждали классическую музыку, а это большая тема для вас вроде бы. Вы пишите какие-то произведения для классических музыкантов?

— Классическая музыка — это мое прошлое, это то, с чего все начиналось, все мои представления о музыке начались с нее, я другой музыки-то поначалу и не знала. Композиции, которые я учила, были написаны сотни лет назад, и они часто были сочинены на фортепиано — это очень старый инструмент. Классическая музыка просуществовала столько лет! Люди до сих пор играют и слушают эти произведения, в этом есть что-то очень сильное. Когда я начала использовать клавиши и как-то пытаться соединить свой академический опыт с электроникой — люди хорошо отозвались на это, почувствовали, что это мой собственный звук, и это то, благодаря чему меня знают. Так что я могу дальше заниматься чисто классической музыкой, и да, я ей занимаюсь. Сейчас, например, будет вечер одного польского композитора, они попросили меня написать интерпретацию одного из его произведений. Как ни удивительно, людям интересно узнать про классическую музыку — для них это что-то чудесное, настоящая музыка, многим хочется в ней разобраться. Я делаю классическую музыку снова крутой, многим моим знакомым электронным музыкантам интересна эта часть моей работы.

— Между классической музыкой и электроникой всегда была какая-то связь. Композиторы использовали современные электронные инструменты, электронные музыканты черпали вдохновение из академической музыки и так далее. Как вы думаете, эта связь все еще на месте?

— По-моему, теперь все иначе. С чего все начиналось: синтезаторы всегда были основаны на реальных классических инструментах. Возьмите ранние синтезаторы, что у них есть? Клавиши — как у фортепиано, звуки — как у скрипки и духовых. Технология отталкивалась от классических инструментов. Но мне кажется, что электронная музыка нашла свое лицо, когда стала протестовать против всего этого — классических гармоний и звуков. Электроника начиналась как панк, это была революционная музыка, электронные музыканты пытались делать вещи, которые до них никто не делал. Поэтому я так ее люблю. Потому что она сломала кучу правил.

— Я недавно видел материал о вашей студии в Берлине; мне подумалось, что современный музыкант должен быть немного инженером — хоть как-то разбираться в том, как устроены его инструменты…

— Моя студия — мой инструмент, и я не очень разбираюсь в инструментах с технологической точки зрения. Я разбираюсь на простом уровне — грубо говоря, как дизайнер их задумывал, так я с ними и работаю, для меня это инструмент в самом прямом смысле слова, как станок. Это просто вещи, которые я использую своими руками, у меня нет никакого математического подхода. Микшерный пульт в моей студии стоит рядом с фортепиано, и я не вижу между ними особой разницы. Да, одному из них нужно электричество, но и тем и другим я управляю руками, и то и другое — инструменты.

— Вы весной писали на фейсбуке о том, как бас-музыка помогла вам осознать собственную сексуальность. Электронику вообще часто ассоциируют с сексом и сексуальной энергией. Как вам кажется, вы в своей музыке как-то с этим работаете?

— Определенно. Тут есть две вещи: во-первых, низкие, басовые чистоты для меня напрямую связаны с соблазнением, властью над людьми. Я не знаю ни одного человека, которого не трогал бы бас, даже моя мама любит даб, потому что ей нравится бас. Во-вторых, мои тексты, особенно на «Dva», написаны с точки зрения женщины. «She Beats», например, где я пишу о своем сердце как о женщине, — конечно же, у меня женское сердце, ведь я женщина. Я все феминизирую, потому что почти вся музыка написана от лица мужчин. Не то чтобы это было неправильно, многие мои любимые песни написаны парнями, но, мне кажется, для женщин тоже есть место в музыке. И это не значит, что нужно писать жесткие, феминистские, мужененавистнические песни. Просто должно существовать женское искусство. По-моему, все мои песни можно разбить на две категории: они либо грустные и меланхоличные, о поисках надежды и еще о том, как в боли можно найти наслаждение (кстати, по-моему у меня с этим какие-то проблемы), либо они сексуальные и соблазнительные — о власти, доминировании. Звуки в «She Beats» очень мощные и минималистичные, когда они играют на большой громкости в клубе, мне кажется, они берут власть над людьми. Мне это нравится. Мне нравится чувствовать, что я управляю публикой, они не могут меня игнорировать, когда я на сцене. В общем-то, почти вся моя музыка связана с соблазнением. Но в этом все удовольствие от того, что я женщина-музыкант, у меня есть эта власть — и я могу с ней играть и работать.

— Как вы сами уже сказали, в Россию вы возвращаетесь уже почти звездой — вас тут знают гораздо лучше, чем два года назад. Как вы себя чувствуете в этой связи?

— Мне кажется, теперь будет только лучше. Я выросла как исполнитель. Вожу с собой собственного мастера по свету и звукорежиссера, еще со мной будет мой хореограф, она будет танцевать со мной на сцене во время некоторых песен. И это здорово, что люди придут именно на мой концерт, что я не буду просто стоять в темноте такая: «Привет! Я Эмика!» Я понимаю, что не могу вернуться и просто стоять и играть свои песни, мне придется устроить шоу, люди заслуживают большего. Русские поклонники мне так помогли, что я должна их отблагодарить. Я не шучу, когда говорю, что без популярности в России я бы так и осталась маленькой, никому не нужной певицей, на которую лейбл не обращает внимания. Вы сделали меня хорошим музыкантом. Так что я не чувствую никакого давления, скорее — прилив сил, страсть, потому что я знаю, что вы будете меня слушать. Так что я постараюсь сделать все идеально. Я всегда рада играть музыку, даже если на концерт придет один человек. Серьезно, я играла концерт в Барселоне, на который пришли два человека, и я все равно его сыграла. Это было на фестивале Sónar, я должна была выступить на какой-то вечеринке, и там неожиданно объявился Ричи Хоутин с бесплатным концертом за час до моего — и все пошли на него. Я сыграла концерт для двух девушек. Они пришли послушать Эмику — я дала им Эмику.

Эмика выступит в Москве в следующую среду, 25 сентября, в концертном зале «Москва», в Екатеринбурге в пятницу, 27 сентября, в клубе Tele Club, в Нижнем Новгороде в субботу, 28 сентября, в зале Milo Concert Hall и в Петербурге в понедельник, 30 сентября, в клубе «Космонавт».