«У всех в той или иной степени начинается депрессия» Что о своем образовании думают студенты Школы Родченко и института «База»

Андрей Качалян

Как говорит Деготь, главное чувство, которое возникает в школе, — это разочарование. Важно, как ты на него среагируешь. У меня разочарование было больше в себе, но и в мастере и школе тоже немного — такая вялотекущая депрессия. Неслучайно в моем дипломном фильме есть сцена с психологом — мои походы к нему начались задолго до того, как я включил их в фильм. Сначала я был в мастерской документальной фотографии у Игоря Мухина и только уже дипломный фильм решился сделать у Кирилла Преображенского. У Мухина меня поразило одно из первых заданий — автопортрет. Я никак не мог себя нормально снять, потому что привык думать о себе как о документальном фотографе, а теперь вот я все время только себя и снимаю. Я и раньше был дезориентирован, а сейчас, после Родченко, стал еще более дезориентирован, особенно что касается житейских ситуаций. Чего я хочу — быть художником или заработать на квартиру? Я не знаю, и это реально меня тяготит. Мой фильм примерно так и получился. Мне жена говорит: «Все проекты у тебя об аутсайдерах, и сам ты аутсайдер, нет у тебя позитивных примеров». А я ей тогда говорю: «Ну давай сделаем фильм про истории успеха». И она оказалась права, потому что и фильм этот я тоже не смог сделать так, как я его задумал. Планировал снять его об успешных людях, а снял опять о себе. Так у меня во всем. Я вот год назад поступил в венскую Академию художеств, но никак не могу туда уехать — так что даже удачами своими я не могу распоряжаться. 

Людмила Аношенкова

Все приходят в Родченко с надеждами на что-то прекрасное. В основном мечтают научиться снимать как мастера. Потому что это все-таки школа фотографии. Но уже после полугода происходит трансформация. В школе занятия не только по фотографии, но и по современному искусству. А это два разных мира. Которые, конечно, пересекаются, но иногда находятся в конфликте. Главное, чему с первого дня учат, — это рефлексировать, что и зачем ты делаешь. И часто это приводит к стопору. Ты не можешь ничего придумать достойного. Поэтому ничего не делаешь. И от этого у всех в той или иной степени начинается депрессия. К тому же в Москве как-то надо выживать. Когда ты учишься весь день с 10 до 19.00, это трудно. У меня была поддержка от семьи. Но мне было психологически тяжело от утери статуса и нормальности. Я из простой семьи и привыкла работать, обеспечивать себя. В моем окружении четкие критерии, как жить «правильно». И я успешно следовала этому. Я сначала закончила училище, потом институт, потом профессиональные курсы. За 5 лет построила карьеру от бухгалтера до главного бухгалтера. Но это была не моя жизнь, я стремилась к изменению и нашла поддержку. Многие из школы уходят — не выдерживают перелома или просто понимают, что не туда попали. Я тоже хотела сделать перерыв в год или сменить мастера, но удержалась. При всех положительных моментах Школа Родченко — это испытание. Поступить непросто (я со второго раза). И удержаться не так-то легко. Но зато это знания и среда. Диплом я делала уже из Вены, где теперь учусь. И могу сказать, что нужно хотя бы полгода, чтобы отойти от полученных знаний и авторитетных мнений. И начать приближение к себе.

Надя Гришина

До Школы Родченко я училась в Институте культуры на факультете фотографии, но не закончила. Там не было истории современного искусства, и в школе это стало для меня огромным открытием. Сначала я училась у Ирины Меглинской, там была классная атмосфера, но к концу первого курса поняла, что мне хочется как-то сильнее разогнаться, что мне мало только фотографии. Перешла в мастерскую видеоарта к Кириллу Преображенскому. Когда я поступила, мне хотелось знать и узнавать, я чувствовала, что я могу и хочу делать, но не понимала, что это, как это называется. А в школе тебе задают ориентиры, ты понимаешь, в какую сторону двигаться, начинаешь этими ориентирами сканировать себя. В какой-то момент на меня сильно повлияли занятия художника Вали Фетисова. Меня всегда влекло к визуальности: я постоянно наблюдаю за людьми, собираю образы на улице, накапливаю их, и моя дипломная работа построена по принципу накопителя визуального хлама, который я собираю глазами. Технически она наворочена, потому что я использовала для нее настроение игры, чтобы показать азарт и скорость. Если говорить о давлении в школе, то в некотором смысле оно присутствует — не всегда чувствуешь себя наравне с преподавателями в ходе образовательного процесса, хотелось бы более простой, не такой напряженной обстановки на просмотрах: без микрофонов и официальности. Вообще, хочется больше неформальных дискуссий. Людям вроде меня тяжело бывает высказаться, особенно когда много народу. Мне нравится учиться, быть в этой художественной школьной среде, но иногда мне неприятно думать о том, что надо быть художником — или, наоборот, не надо. Когда ты расслаблен и не думаешь об этом, то живешь здорово и многое удается.

Выставку The Happy End можно посмотреть в Мультимедиа-арт-музее до 16 июня.

Лета Добровольская

Я пришла в «Базу» уже с двумя образованиями — закончила Абрамцевское художественное училище по керамике и Полиграф, отделение ХТОП. И то, и то было ценным, но, как сказал нам Гутов, наше классическое образование не дает нам дискурс, мы наивными выпускаемся, у нас история искусств заканчивается тачанками и соцреализмом. После Полиграфа мы прекрасно знали Египет, Грецию и импрессионистов, но что дальше? В лучшем случае — Малевич. В «Базе» нам приоткрыли сознание, ввели в дискурс. Помимо западного искусства мы узнали о московской школе из уст Гутова и Осмоловского — они ведь это все пережили. Здесь нам прочистили мозги, сразу сказали, что все, что мы делаем, — вторично и не имеет ценности. И теперь мы заново себя перерабатываем. Когда вводят в дискурс, понимаешь, почему мы неконкурентоспособны в Европе и Америке. Если говорят, что говно — то говно, в лицо говорят, никаких сантиментов. И это нравится — когда уважаешь художников, как Осмоловского и Гутова, их мнение для тебя авторитет. Они относятся к нам как к детям и одновременно хотят за наш счет реализовать свои амбиции, и это честно. Мы платим деньги, достаточно символические, но я понимаю, что это только для оплаты помещения, — видно, что на нас не наживаются. Сначала было страшно, но теперь у нас есть критерии, нам дали задел, зерно, которое должно произрасти, и я в себе чувствую и потенциал, и смелость.

Соня Румянцева

Я в этом году, будучи студенткой «Базы», поступила в Родченко, и у меня есть возможность сравнить два института, которые помимо образовательной функции главным образом действуют как такой пинок в искусство. И к тому, чтобы поступить в Родченко, меня подтолкнула учеба в «Базе». «База» — это больше теория, чем практика: кроме меня, тут видео больше никто не снимает. Поступив сюда, сразу попадаешь в систему искусства, низшей ступенью которой является образовательное учреждение. В «Базе» очень чувствуется контакт с преподами — Костей Бохоровым, с Анатолием (Осмоловским. — Прим. ред.), с Дмитрием (Гутовым. — Прим. ред.). С преподавателями круто все сошлось, они стимулируют, и есть некатегоричный диалог. Зная, что то, что ты сделаешь, будет рассматриваться такими огромными интеллектуалами, чувствуешь большую ответственность. Еще на первом курсе мне запала фраза Осмоловского, что на нас как на молодых художников направлены окуляры времени двадцатикратного увеличения. Анатолий пробивает для нас выставки, а показывать работу на выставке совсем не то же самое, что на занятиях. Это по качеству должна быть вещь, которая не развалится, вещь сделанная. На входе в Третьяковскую галерею есть хорошая цитата о том, что не искусство — часть жизни, а искусство — это и есть жизнь. Два года ты ходишь на лекции, каждый день с утра до ночи участвуешь в дискуссиях, читаешь тексты, и от такого режима потом уже не можешь отказаться.

Александр Плюснин

До поступления я читал разные интервью Осмоловского, изучил его сайт, те лекции, которые он еще «Радекам» («Общество Радек», арт-группа молодых художников, действовавшая с 1997 по 2008 годы в Москве. — Прим. ред.) читал. Поэтому когда он объявил первый набор в «Базу», я сразу решил поступать. Не разочаровался в учебе абсолютно, все очень круто, много интересных людей. Те, кто ходил постоянно, выставились на этой выставке почти все, но за время обучения ушло, наверное, больше половины поступивших. Кто-то ушел сразу: в первый день, когда мы собрались, на всех не хватило стульев, и Осмоловский сразу заявил о своей позиции. Он сказал, что, мол, «считаю нужным сообщить о своих взглядах на жизнь, я левый и атеист». Люди сразу не встали и не ушли, конечно, но некоторых мы после этого больше не увидели. Ну а потом у кого-то занятость не позволяла, у кого-то еще что-то. Интересные лекции читал Мавроматти (известный московский акционист, вынужденный бежать из России после акции, на которой он распял себя на кресте напротив храма Христа Спасителя. — Прим. ред.) — через скайп, последние уже из Америки. Его курс был насыщен всякими радикальными вещами, не все выдерживали. Рассказывал нам про телесность и умирание тела, про проекты с кишками со всеми подробностями. Еще когда в начале Осмоловский давал кому-то интервью, он сказал, как он видит будущего студента своего проекта — это по сути хирург, человек с холодным сердцем, который может анализировать, не поддаваясь на провокации и не давая волю эмоциям. Я как раз нахожусь в процессе становления таким человеком. 

Выставку «Одиннадцать чемоданов в дорогу» можно посмотреть в галерее Stella Art Foundation до 4 августа.