Обычный воробей, попав в совхоз «Победа», едва ли переживет шок. Со всех сторон на него обрушатся тысячи разнообразных голосов. Какаду, страусы, каравайки, гуси, орланы и мандаринки, кряквы, глухари, фазаны, журавли и неясыти кукуют, крякают, поют, орут, кудахтают и токуют посреди русского леса. История этого парка началась почти сорок лет назад с невинной забавы: инженер Александр Белявский купил себе домой парочку попугаев-неразлучников. К началу нулевых у Александра и его жены Светланы было триста попугаев. Белявский к этому моменту был уже не просто инженером, а преуспевающим предпринимателем, и попугаи переехали в бывший совхоз «Победа», который теперь стал парком птиц «Воробьи».

На фоне густого леса и живописных равнин, узкой и прозрачной реки Истьи и однотипных деревянных домиков сидят на жердочке два полуметровых попугая цвета ультрамарин. Неподалеку тукан щелкает огромным желтым клювом, пестрые неразлучники преследуют фазанов, в пруду резвятся пингвины, под крышей дремлют филины и совы, а полутораметровый хищник-сип дожидается к ужину очередной порции куриных голов. Возникает ощущение, что тебя, как героев детского мультика про Библию, занесло в справочник юного орнитолога — и вот ты ходишь среди амазонов Мюллера и священных майн. «Мама, почему эту птицу так странно назвали?» — спрашивает любознательный мальчик. Мама молчит и смотрит на табличку. На ней выведено: «Трехцветная попугайная амадина». Ребенка, в общем-то, можно понять. С тех пор как в 2005 году парк открыли для посетителей, на одиннадцати гектарах земли, принадлежащих семье Белявских, новые виды появлялись чуть ли не каждую неделю. В какой-то момент к птицам добавились звери.

Дети с криками носятся от вольера к вольеру, кидаясь друг в друга сахарной ватой. Родители читают таблички, лениво фотографируются и по большей части держат курс на ресторан «Пеликан» с шашлыками и закусками из страусиных яиц. Сотрудница парка Татьяна, аккуратная женщина средних лет, проводит беглую экскурсию: «Редких птиц мы берем в зоопарках или меняемся. Разводим зверей и птиц и меняем потомство. Вот в прошлом году филинов обменяли на пингвинов. Одна из гордостей нашего парка — домашние птицы. Такой коллекции я больше нигде не видела». В клетках курлычат птицы, меньше всего похожие на куриц, но это именно они. Татьяна продолжает: «Вот прародитель всех кур — банкиевская джунглевая. От которой произошли и мясные, и яичные, и мясно-яичные, декоративные и бойцовые — тоже от нее». По клетке горделиво расхаживает похожая на почтового голубя птица-прародитель. «Смииииррррно!» — гремит неожиданно мужской бас. Курица от неожиданности подпрыгивает. У вольера, держась за упругий живот, покатывается со смеху мужчина в штатском: «Что, кура, испугалась?» «Коля, — обращается к нему жена, и в ее голосе звучит горечь и досада, — ну зачем ты опять так?» Экскурсовод Татьяна проходит мимо: «А вот эта хохлатая курочка считается, что очень умная. Привязывается к человеку быстрее, чем собака». Два мальчика пубертатного возраста пытаются приручить белую курицу с воротником как у французского вельможи: «Хэй, камон, курица, йоу!» «Смотри, — тычет один мальчик в плечо другому, — это типа курица эмо». По клетке одиноко бродит черно-белая птица. В вольерах резвятся десятки разных голубей: белые, мохнатые, серо-черные, с пушистыми лапами, в меховых шапках, со стелющимися по земле крыльями. «Мне все-таки кажется, что есть голубей — это варварство», — начинает длинный монолог женщина в глухом длинном платье и в белом чепчике. Ее подруга с волосами, убранными в пучок, пристально разглядывает упитанного голубя, воркующего у клетки: «Хочешь сказать, что французы варвары? Нет, Катя. Настоящее варварство — чавкать и водку пить с десяти лет».

У пруда с пингвинами кучкуются посетители. Птицы, выстроившись в шеренгу, направляются к воде. У самой кромки первый неожиданно тормозит, остальные четверо ударяются о спины друг друга и падают на землю. «Авария-авария. Пингвиний бунт!» — радостно вопит мальчик, вращаясь вокруг собственной оси как неваляшка. Пингвины явно понимают, какое гипнотическое влияние они оказывают на публику. Через минуту они уже проделывают следующий трюк, а взрослые и дети довольно крякают и достают камеры. Неподалеку в крошечном загоне пасутся крошки-животные: карликовая коза, теленок, мини-пиг. Черный, с розовым пятачком, он носится по лужайке, радостно похрюкивая. Хрюкая ему в унисон, дети тянут к поросенку руки. Около клетки с лемурами и белками деловитый мужчина развлекает свою семью: «Так, что у нас тут? Белки! Отлично. Так держать. Интересные тварюги, расцветка хорошая. Но вообще, скажу я вам, белки — это скандалисты. Если можно цапнуть — будьте уверены, эти цапнут».

Сотрудники разносят корм животным и птицам. Посетители, перекусив и наглядевшись на живность, рассаживаются по машинам. На нижнем ярусе, у реки, на опушке, залитой закатным солнцем, бродят фламинго. Еноты пытаются устроить подкоп, огромная птица эму печально оглядывает последних зевак с высоты своего роста. У других страусов брачные игры, они заняты только собой. Внезапно с разных концов парка несколько человек устремляются к одной точке. В первую секунду кажется, что кому-то стало плохо, но скоро становится ясно: причина оживления совсем в другом. На зеленую лужайку, залитую закатным солнцем, из деревянного срубчатого дома выпрыгивают кенгуру. Коричневые, длинноногие, на фоне идиллических русских просторов они смотрятся совсем уж инопланетно. Совершив круг почета, кенгуру рассыпаются по полю, уверенно пружиня на своих крепких лапах. Из пары сумок торчат детские уши. «Кенгуру чувствуют себя хорошо», — делится одна из смотрительниц. «Они отлично размножаются. Хотя, с другой стороны, — задумывается она на мгновенье, — а что здесь еще делать?»