12 злобных зрителей
В Москве появился первый хеппенинг: на спектакль «Optimus Mundus» пускают ровно двенадцать зрителей и устраивают для них аттракцион с переодеванием по мотивам самых известных пьес
Зрителей с заговорщическим видом встречают актеры. Предлагают надеть тапочки, чтобы не шуметь. Потом делят на четыре группы и уводят в лабиринт, выгороженный на сцене. Там, в завешенных рогожей закутках, разыгрывается действие — вернее, два или три действия сразу. Каждая группа идет своим маршрутом, и их проводники, пересекаясь друг с другом, разыгрывают отрывки из самых известных пьес и опер. Вот Дездемона (Анна Синякина) укладывает своих зрителей спать в шатре, поет колыбельную и гасит ночник. Тут же снаружи появляется зловещая тень Отелло (Сергей Мелконян). Ревнивый мавр с ухватками провинциального трагика XIX века врывается в шатер, но, конечно, не сразу находит в темноте нужную шею. Вот сталкиваются Моцарт (Максим Маминов) и Сальери (Сергей Мелконян), оба в бумажных париках барашком; они сидят за столом, заставленным бокалами с водой, и Моцарт на влажных стенках этих бокалов кончиками пальцев играет свой Реквием. А после зрители (те, кто рискнет) вместе с ним выпивают из своих бокалов яд — простую воду.
Хеппенинг как жанр у нас не приживается. Между современным театром в Европе и в России вообще огромная дистанция. Так исторически сложилось, что европейский театр живет и меняется вместе с людьми, которые в него ходят, а отечественный мейнстрим составляет обросший штампами условно-психологический театр образца 70-х.
Прошлой осенью московскую публику захватил спектакль «Не оглядывайся», показанный на фестивале NET компанией англичанина Тристана Шарпса. Цеха старой бумажной фабрики Шарпс превратил в лабиринт, и зрители шли по подземному царству за невидимой Эвридикой в окружении людей-манекенов, облупившихся потолков и гудящих трансформаторов. Это было артистично, а главное — без пафоса. Правда, тут еще дело в зрителях. Ведь наш человек идет в театр-храм, чтобы укрыться в темноте зала и облиться слезами над вымыслом на безопасном расстоянии; европеец же в силу природной непуганости готов идти в театр за праздником — и создавать его интерактивно. Компания молодых актеров решила сделать у нас именно такой театр.
Родословная у «Optimus Mundus» получилась замечательная. Автор, идеолог и режиссер — Арсений Эпельбаум, сын основателей театра «Тень» Ильи Эпельбаума и Майи Краснопольской. Актеры — его однокурсники по эстрадному факультету ГИТИСа, ученики Валерия Гаркалина и участники последних спектаклей Дмитрия Крымова: Анна Синякина, Максим Маминов, Сергей Мелконян и Наталья Горчакова. Зрителей здесь всего двенадцать человек, и вся эта история играется пока под именем лабораторной работы. Она сделана не ради кассы и ажиотажа, а ради самой сути театра — игры. «Мне кажется, главное здесь — это общение со зрителями без рампы, — говорит Эпельбаум. — Надо, чтобы возникало ощущение, что вы не в театр пришли, а к нам в гости».
Эпельбаума зрители, даже непроверенные, не пугают: «Из этих двенадцати большинство все-таки правильно реагируют на происходящее. Но даже если человек не подключается, он нам не мешает — он смотрит спектакль. Надоест смотреть — пойдет праздновать. Вот недавно приходил Игорь Яцко, который играет Дон Жуана в спектакле у Анатолия Васильева. Сережа Мелконян, наш Дон Жуан, как-то случайно рукой махнул, а Яцко решил, что ему текст передают, и давай читать. Остановился — и как раз Донна Анна входит».
В этой сцене зрители сидят на могилах, а надгробья за их спиной завешены кусками холста. Но в пылу признания Дон Жуан, уже страстно пережавший всем сидящим руки, срывает тряпки, и под ними оказываются декорации из старой оперетки — если не из портового кабака. Цыганка в монистах, дородная русалка, смеющийся Пегас — пестро-наивные картинки, которые загораются иллюминацией. Кладбище оборачивается балаганом, и в этом, если хотите, главный смысл происходящего на сцене. Театр есть не кладбище, а балаган, и мир-театр есть optimus mundus, самый лучший из миров. Здесь есть место для пародии, выполненной с глубоким знанием предмета и любовной иронией. Здесь есть чистая радость актерства — возможность сыграть разом все главные роли, увидеть на себе восхищенные взгляды и знать, что за твой искренний восторг — на грани фарса — тебе простят мелкие огрехи и нестыковки: ведь от них театр не хуже, а только живее.