Контркультура СССР Влад Монро о «Полонии», службе на Байконуре и том, почему ему не хочется жить в

— Я хотела начать с вопроса, на который ты сто раз уже наверное отвечал, но для «Афиши» — пока ни разу. Почему именно Мэрилин Монро?

— Мне надо кофе выпить, а то из-за этого дебильного Уолта Диснея (в кафе «Мастерская» играет песня из какого-то диснеевского мультфильма. — Прим. ред.) у меня в голове туман. Может кто-нибудь сменить пластинку, пожалуйста? Ну а что Монро — она моя богиня-покровительница. Вообще у меня все разделено на Монро и Гитлера, на добро и зло. И добро всегда побеждает. Очевидным это стало в ноября 2009-го, мне только что исполнилось 40 лет. Я впервые в жизни приземлился в Вене. Еду из аэропорта и вижу, что весь город в моих портретах в образе Монро (в Венском музее MUMOK проходила выставка Gender Check. Femininity and Masculinity in the Art of Eastern Europe. — Прим. ред.). Весь город, абсолютно весь — куда ни попрешься. Вхожу в музей, а там еще один плакат, совсем уже каких-то циклопических размеров! И баба, какой-то политик, которая открывала эту выставку, приуроченную к празднованию 20-летия падения Берлинской стены, говорит: «И вот сегодня у нашей иконы — и показывает на меня, вбегающего в зал — день рождения!»

— Так ты праздновал день рождения в Вене?

— Да что ты! Я дни рождения с 22 лет не праздную. Я и без этого слишком много внимания к себе испытываю. Везде, где я оказываюсь, все начинает вертеться вокруг меня. А если еще дни рождения праздновать, то надо брать пистолет и — дыщ! Это будет просто невыносимо, понимаешь?

— Ну что значит невыносимо. За что боролся, на то напоролся.

— Да ни за что я не боролся, Наташенька, поверь мне! Моя мама была известной партийной работницей. Мне было годика четыре, и стоило мне выйти из дома 1 мая, как на меня накидывались с цветами какие-то бабушки, дедушки, тетки, дядьки: «Передай своей маме, нашей любимой Анне Андреевне! Владичка, какой же ты хорошенький!» Я был окружен любовью всегда. И даже в армии это чувствовал. Понимаешь, я очень хорошо рисую людей. В армии я каждому солдату, каждому старшине нарисовал портрет. Ко мне очередь стояла: все знали, что рядовой Мамышев из любого делает красавца не хуже Дориана Грея. И был у нас такой капитан Кудрицкий. Он в госпитале работал, а до того воевал в Афганистане. И вот у меня что-то случилось с животом, и меня направили к нему на обследование. Прихожу, а он такой с усами, как у гусара закрученными, и тельняшка из-под халата торчит. Говорит: «Встань, боец Мамышев, на этот стол и прогнись, как киска». Я говорю: «Что?!» А он говорит: «Как киска пролезает под забором, попу высоко подними, и я буду делать телевизор». Он колоноскопию «телевизором» называл и уверял, что это его изобретение, которое он еще в Афганистане опробовал. Дальше он засовывает мне в жопу небольшую трубочку, густо смазанную вазелином. Естественно, я практически ничего не почувствовал — в силу каких-то своих опытов доармейских, — но подумал, что неприлично будет совсем ничего не сказать и, слезая со стола, простонал: «О, Господи, какой ужас». А Кудрицкий вдруг по-братски положил свою ладонь мне на плечо и сказал: «Не видел ты настоящих ужасов, парень!»

— Ты в казарме жил — как все?

— Первые два месяца в учебке все обязаны быть в казармах. Но у меня была специальная учебка — в главном штабе при космодроме Байконур. К нам приезжали The Rolling Stones, Франсуа Миттеран, Михаил Горбачев! Они все наблюдали за запуском шаттла «Энергия» в 1988 году. Более того, когда такие гости приезжали, нас переодевали из формы в спортивные костюмы, разрешали ходить вразвалку, а не строем. И просили еще, если какой-нибудь иностранец или журналист спросит, кто вы такой, отвечать не «рядовой Мамышев», а «младший научный сотрудник Мамышев». Потому что у нас космос мирный, а то, что им занимаются военные, секрет.

— Что, и дедовщины на Байконуре не было?

— Была, конечно. Стоны, крики в казармах стояли, как эхо в фильмах Хичкока. Но меня-то любили. Даже не знаю, как тебе это передать: солдаты очень ценят фотокарточки и портреты. И все вещи, связанные с дембельскими альбомами, хранят всю жизнь. Конечно, мне повезло, что я избежал дедовщины. В какой-то момент я по блату перебрался в другую часть. Там сразу же пошел к замполиту и сказал: «Товарищ замполит, посмотрите на офицерских детей. У них нет своего клуба. Но есть пустующее здание, в котором я буду детишек рисованию учить и театральный кружок у них вести». Мне разрешили.

— Много у тебя детей в учениках числилось?

— Человек пятнадцать по 14–16 лет. Мне было с ними очень весело — мы ставили мюзикл «Золушка», в котором пели всякие песни советской поры: «Возьми меня, олень, в свою страну оленью», «Нежность» и песни моего любимого певца Юрия Гуляева «Все, что мне видится, все, что мне слышится, все, чем живется». И все было бы ничего, но выходит фильм «Асса», и я смотрю, а там все мои друзья: и Сергей Курехин, и Тимур Новиков, и Африка. А что я? А я черт знает где вообще за миллион километров. Я марширую по Байконуру, а они там живут полной цельной жизнью! В стране перестройка, свобода! Я стал думать, что ж такого сделать, чтобы убить всех наповал? И сделал. Содрал занавески, изготовил из них платье в стиле Монро; головы у всех кукол поотрывал, скрепил как-то булавкой, и получилось что-то типа паричка. Шишечки новогодние повесил на уши; гуашку разбодяжил, нарисовал стрелки, губы, брови, и — вызвал фотографа из главного штаба. Он чуть с ума не сошел. Ругаться начал. Ну я доказал, как мог, что это все не для него, а только ради фотографий. Серия, к сожалению, сгинула где-то в недрах военной психиатрии.

— Но почему Монро, а, скажем, не Элизабет Тейлор?

— Не знаю почему. Но именно она помогла мне раньше времени покинуть армию — пускай и через дурдом. Случилось так, что пришел замполит и увидел фотографии: «Мамышев, что это за б...дь?» А я отвечаю: «Это не б...дь, это я». Ну потом они еще нашли портрет Горбачева, перерисованного под индийскую женщину, — ну и отправили в дурдом. На самом деле Монро — копия моей мамы в юности. А я на маму похож. Вообще, вот только когда переодеваешься, ты чувствуешь сущность человека. Я, например, никогда не замечал в Монро сексуальности и воспринимал ее, только как библейского голубя. Быть perfect не было для нее корыстным желанием. Я за глаза причисляю ее к великомученицам, павшим жертвой неошовинистского общества, которое относилось к женщине, как к скоту. Больше скажу, я не один поклоняюсь этому культу. Вообще монроведов очень много. Энди Уорхол — пусть уж он извинит меня, это нигде особо не афишируется, — так же, как и я, на Монро был повернут. И тоже в нее переодевался. Найди его фотографии — обхохочешься.

— А к Любови Орловой у тебя такие же теплые чувства?

— Она персонаж с другой стороны железного занавеса. Непробиваемая Снежная королева, излучавшая ледяную, абсолютно асексуальную власть. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Это была не просто ложь, а циничнейшая мантра! Она пела это, имея звездочки полковника КГБ и зная, что каждый день миллионы людей душили в концлагерях. Я думаю, она со знанием дела мстила победившему классу угнетенных. Будучи сама из дворянской семьи, она радовалась репрессиям и всему тому, что происходило с российским народом, ведь он когда-то свергнул и выдворил из страны ее семью.

— Мы с тобой часто виделись, когда я работала в «Птюче», а потом случился взрыв — Элтон Джон купил у тебя какую-то работу, — и ты куда-то исчез. Что это было?

— Ты просто живешь в мире, где интересно все, что связано с Элтоном Джоном.

— То есть для тебя эта ерунда была, так?

— Дело в том, что моя бывшая жена придумала для меня выставку «Жизнь стекла». Она думала, что я буду делать большие такие витражи, мы поставим это дело на поток и развернем бизнес, но ничего не вышло. Я сделал 12 огромных, во всю стену, витражей про житие мое — про пожар у Лизы Березовской, про разные свои галлюцинации, — но они за день до выставки почти все разбились. Сохранилось три — и их купила Рената Литвинова. А осколки выставила у себя в XL Gallery Лена Селина. Выставку спустя несколько дней неожиданно посетил Элтон Джон. Я об этом узнал спустя несколько дней, когда мне сказали: «Приходил сэр Джон и купил твою работу!» Какую именно? Осколок витража, на котором изображена Алла Пугачева, сосущая два х...я, белый и черный.

— Потом ты сделал выставку «Россия, которую мы потеряли» и вообще уехал из страны.

— Да, в 2007 году я понял, что больше ничего меня не связывает с Россией. Профессор Преображенский никогда бы не согласился жить в стране, где председателем народных комиссаров работает Шариков! Я сначала активно ненавидел эту личность, а потом расслабился. Просто понял, что он — частичка общества, воспитанного Пугачевой и Кобзоном.

— Я прошу прощения, но ты на Путина немножко похож.

— Ты тоже, дорогая моя, очень похожа на Путина!

 — Но ты переодевался в Путина! Расскажи, кстати, как ты работаешь? Про саму механику. Тебе кто-то помогает?

— Я все делаю сам. И только в очень редких случаях — как, например, это было, когда журнал «Артхроника» просил меня сделать Путина, Тимошенко и Медведева, — мне помогали профессиональные визажисты. На моем лице умещается лицо кого бы то ни было в диапазоне между Монро и Гитлером; это максимальный разброс, возможный в XX веке. Если ты делаешь точный рисунок, не допускаешь никаких отклонений от оригинала, то в какой-то момент происходит странная химия какая-то. Этот длится буквально несколько секунд — и только в этот момент надо фотографировать, — в тебя будто вселяется чужая душа. Например, когда я впервые переоделся в Путина, у меня было ощущение, будто я стал каким-то колоссальным тотемным опарышем, который сейчас лопнет от съеденного говна. При этом я не злодей, а санитар леса, и должен как можно скорее сожрать нашу страну умершую, великую Российскую империю, Советский Союз, чтобы поскорей началась новая жизнь.

— Думаешь, все-таки сожрет он нас?

— Да, и совсем скоро. Знаешь, на Бали, где я очень долго жил, очень много разных паразитов. Какие-то древесные жучки, термиты. И вот стоит в доме роскошный тиковый шкаф в стиле голландских мастеров. Ты им пользуешься каждый день, в нем у тебя висит одежда, но в какой-то момент ты дотрагиваешься — а он рассыпался. Его просто сожрали. Так и с нашей страной будет.

— А что будет на выставке в ММСИ?

— Герои спектакля «Полоний», который мы поставили в «Политеатре». Всего 16 работ. Я в разных образах. Фотограф — Гриша Поляковский, гениальный мальчик, который случайно возник и щелкал-щелкал-щелкал, пока мы репетировали. Эдик Бояков давно хотел какой-нибудь проект со мной совершить. Он предлагал мне участие в проекте «Человек.doc», но я отказался. Там ведь пришлось бы входить в диалог с людьми, которые тебя не любят.

— Это ты зрителей так называешь?

— Ну да, пришлось выкладывать им душу, рассказывать про себя. Я не могу представить себя в такой форме. В «Полонии» все иначе. Как любила повторять покойная Галина Вишневская (и все еще живая Алла Демидова), когда ты стоишь на сцене, то обращаешься напрямую к Богу. Это, кстати, главный закон древнегреческой трагедии — не для зрителя работаешь, а для создателя.

Выставка Влада Монро «Полоний» уже открылась в ММСИ в Еромолаевском. Увидеть ее можно до 5 апреля