«Чем лучше человек знает Булгакова, тем больше у него будет вопросов» Петр Мансилья-Круз о будущем музея Булгакова

— Я как-то говорила с Татьяной Друбич об Анне Карениной, и она сказала, что самое тяжелое в этой роли то, что у каждого буквально человека есть свое представление о том, какой должна быть Анна. Мне кажется, Булгаков, и особенно «Мастер и Маргарита», — это вторая Каренина. У каждого свой Булгаков. И найти такой универсальный язык, на котором мог бы говорить музей, не самая простая задача.

— Я готов к тому, что музей не будет нравиться всем. И я почти уверен, что он будет вызывать много вопросов. И чем лучше человек знает Булгакова, тем больше у него будет вопросов. Последнее дело — пытаться угодить всем, но с другой стороны, мне кажется, что было бы ошибкой свести музей с одному сильному художественному высказыванию одного автора. Насколько мне известно, именно поэтому авторы концепции отказались от идеи сотрудничества с Питером Гринуэем. Это все-таки музей Булгакова.

— История с развитием музея началась ведь еще до вашего прихода. Вы на каком этапе присоединились?

— Да, прошлой весной объявили конкурс концепций развития музея Булгакова. Жюри состояло из уважаемых профессионалов под председательством Григория Ревзина. Победила команда Ольги Москвиной и Габриеле Филиппини. Но самое интересное, по-моему, началось после этого. Уже победив в конкурсе, авторы концепции начали разговаривать со всеми, кто этой истории мог быть хоть как-то полезен: с сотрудниками музея, с исследователями Булгакова, с музейными экспертами — как с российскими, так и западными, с сотрудниками других литературных музеев в Москве. Соавторами концепции стали в итоге Мариэтта Чудакова (один из крупнейших исследователей Булгакова. — Прим. ред.) и Инна Мишина (бывший директор музея Булгакова. — Прим. ред.). И для меня разговор о работе в музее начался со встречи с людьми, которые уже много месяцев вместе думали, как это пространство развивать. Мастерская Филиппини придумала удачную, на мой взгляд, архитектурную концепцию того, что должно с музеем произойти. Это такой продуманный план выхода музея (который сейчас занимает ту самую квартиру №50) вовне. Есть идея присоединить к нему другую квартиру, чердак. И ближайший сквер, который находится между Ермолаевским переулком и Большой Садовой, сделать более булгаковским. При этом нужно понимать, что итальянцы очень бережно относятся и к природному ландшафту, и к архитектурной целостности района. Нужно решить кучу бытовых задач: сейчас, например, невозможно попасть в музей на инвалидном кресле. Для этого нужно построить лифт. Элементарно нет места для кассы, гардероба и сувенирной лавки. Должно быть не только удобно, но и интересно заходить на сайт музея, должно быть интересно узнавать, что происходит в музее в ближайший четверг.

— А что там вообще в последнее время происходило? Вот в 70-е и 80-е это было важное место паломничества — люди приезжали выпить на лестнице булгаковского дома.

— На самом деле официально музей появился только в 2007 году. Но «нехорошая квартира» на культурной карте Москвы появилась гораздо раньше. Только долгие годы она совсем не воспринималась как музей. Это место притягивало людей, там собирались художники, какие-то прекрасные творческие люди. Не было ни экспозиции, ни сотрудников. Но даже знаменитой разрисованной лестницы, ну и, конечно, номера квартиры, было достаточно, чтобы люди толпами валили в этот подъезд. История закончилась тем, что жильцы просто закрасили все стены. И симпатичный европейский сюжет о сквоте в знаменитом доме — ну почти сквоте — стал частью истории дома. От тех времен, к сожалению, осталось примерно столько же, сколько от коммунальной квартиры 20-х годов, в которой жил Булгаков. Бессмысленно долго горевать о закрашенных стенах, но нужно придумать, как и этот эпизод превратить в часть истории нового музея.

— Есть ведь как минимум два пути, по которым идут музеи-квартиры. Один — консервация пространства. Вот прекрасный венский музей Фрейда так устроен. Другой путь — когда книги и документы, например, заменяют на видеоинсталляции. И пытаются перевести экспозицию на какой-то новый язык. По какому из этих путей пойдет музей Булгакова?

— Если честно, мне кажется, что такой дихотомии на самом деле не существует. Должна ли квартира №50 быть мемориальной? Конечно, должна, потому что Булгаков там прожил четыре года, и есть люди, которые приходят туда, чтобы посмотреть в то окно, в которое когда-то смотрел писатель. Но есть люди, которые идут в этот музей как в гости к Воланду. Потому что любят «Мастера и Маргариту».

— Вот это довольно опасный путь. Роман «Мастер и Маргарита» оброс довольно странной эстетикой: кот Бегемот, голая женщина, мистика, шутки-прибаутки. Потому многие режиссеры, например, боятся за это произведение браться — слишком велик риск впасть в пошлость. Вы этого не боитесь?

— Да, к Булгакову тянется большое количество самых разных личностей, в том числе и странных, со специфическими представлениями о прекрасном. Но тут важно помнить, что Булгаков написал чуть больше, чем один хороший роман. И очевидно, что музей Булгакова не должен быть музеем «Мастера и Маргариты», как бы это многих ни расстроило. Мне хочется поблагодарить судьбу за то, что кроме музея Булгакова в квартире №50 в этом же доме существует музей «Булгаковский дом», который по-своему отвечает на эстетические запросы дорогих москвичей и гостей столицы.

— Учитесь аккуратным формулировкам?

— Кажется, у меня получается.

— Вам не кажется, что в отличие от музеев современного искусства мемориальные музеи до сих пор существуют в сознании многих как твердая форма — здесь нужны не эксперименты, а чтобы чашка стояла на том же месте, что и при Михаиле Афанасьевиче?

— Опять же, я не вижу свою задачу в том, чтобы ломать дискурс. Можно сколько угодно иронизировать над пылью и старообразностью литературных музеев, но у нас нет формальной цели сделать музей суперсовременным по форме. Есть цель сделать его современным по смыслу. И конфликта между формой и содержанием быть не должно.

— В Москве сейчас есть такая проблема — мы придумываем удачную форму, а дальше тиражируем ее до бесконечности. Отчасти с парками так произошло. И с музеем довольно просто впасть в крайность: три экрана, две колонки, странная драпировка и черный куб в центре — вот и новый смысл.

— Смелые экспозиционные решения появляются иногда на стадии проекта, а потом на этой же стадии и забываются. Любая высокотехнологичная утопия отлично смотрится на бумаге. Я как-то был в датском музее Бреде — это промышленный музей недалеко от Копенгагена, на озере, в идиллическом месте. Музей в здании старой фабрики, превращенной в заповедник индустриальной культуры — там сохранилось очень много красивых больших механизмов, цехов, станков первой половины ХХ века. Как только я вошел внутрь, мне сразу показалось, что тут что-то не то. Для начала нужно было нажимать что-то на экране, потом авторизоваться с помощью карточки, выбрать одного из шести, кажется, персонажей, который дальше — от экрана к экрану — должен был провести тебя по экспозиции музея. Поскольку большинство посетителей были мужчины, мне кажется, все, как и я, выбрали одного персонажа — симпатичную девушку в чепце. Там очень хорошая система направленного звука и было хорошо слышно, как на протяжении экскурсии развивались ее сложные отношения с виртуальным начальником. Они обсуждали права женщин на труд и его справедливую оплату, технику безопасности даже, кажется. Когда я вышел из этого музея, я испытал довольно сильное недоумение. Это к тому, что важно, по-моему, один раз решить, о чем должен быть музей, и потом не забывать. И наша задача сейчас придумать, как именно рассказать историю.

— На реализацию концепции Филиппини нужно много лет и денег. А пока вы что будете делать?

— Странно было бы в 2013 году, говоря о музее, говорить только о постоянной  экспозиции. В музеях, которые по-настоящему интересны и хороши, много всего происходит и меняется. Начинается все с простых и ожидаемых вещей: это выставки, лекции. Как именно это будет выглядеть и что будет происходить, мы придумываем сейчас вместе с Филиппом Дзядко (бывший главный редактор журнала «Большой город». — Прим. ред), который согласился участвовать в работе над развитием музея.

— Что вы думаете о том, что много людей из медиа, недовольных тем, что вокруг происходит, сейчас идут работать в государственные структуры, на которые раньше смотрели совсем с другой стороны? Вы зачем туда пошли?

— Мне не очень нравится быть недовольным. Развитие музея Булгакова — хорошее и нужное дело. Есть разные работы, в частности те, для которых недовольство и критический взгляд — одно из важнейших качеств. Я работал в медиа, но уже давно не занимаюсь журналистикой. Когда речь идет о правильном деле, все приходит к банальному вопросу — о том, как пользу приносить. И у меня просто  есть надежда на то, что здесь я буду полезен.

Подробнее о реконструкции музея Булгакова читайте здесь.