«Написал пьесу про бомжей? А теперь займись ими — слабо?» Кто делает театры для юных преступников, алкоголиков и детей-инвалидов

Актер. В прошлом году приехал из Перми ставить в «Театр.doc» написанную им самим пьесу «Похищение». В этом году неделю провел в Можайской колонии для несовершеннолетних, откуда вернулся с десятью пьесами, написанными заключенными. В ноябре поставит по ним спектакль в «Театр.doc».

«У нас в «Доке» (в «Театр.doc». — Прим. ред.) идет социальный проект «Театр плюс общество», в рамках которого мы проводим занятия в школах ну и так далее. И вдруг организаторы решили: а съездим-ка мы к трудным подросткам. И позвали меня. Можайская воспитательная колония для несовершеннолетних — это два часа от «Белорусской». Первым делом нас привели к психологу, которая рассказала, к примеру, что термины «козел» и «петух» вслух произносить нельзя — у ребят своя реакция на эти слова. Прошлись по территории. Если бы не забор, проволока и собаки — обычный детский лагерь. В основном сидят за разбой и грабежи. Но был один парень — про него даже новости в интернете можно найти, — который сидит как бы за попытку убийства. Он как-то пригласил ребят к себе в квартиру на день рождения, а потом что-то случилось, и он начал всех резать. Никого не убил, слава богу, но инвалидами сделал — и посадили его. Был еще Федька. Пацану 16 лет, а у него вторая ходка уже. Все, говорит, по пьяни. «Идем в спартаковских шарфиках, набухались, и какие-то типы что-то сказали, ну и мы их хоп-хоп-чик-чик, и — блин, забрали!» Другой — один из моих любимчиков — Макс. Он такой герой с внутренним конфликтом — 18 лет, рэпер, гражданская жена, ребенок, хорошая семья. Как он сам говорит: «У меня было все, но захотелось что-то еще». Судя по статьям, был организатором грабежа, а раз организатор, то пятерку — бах! Полгода только отсидел. Собственно, об этом и писал пьесу «Мой путь». Про то, как встретил свою гражданскую жену, как потерял всех друзей, как его предали. Действие происходит в Аризоне, главного героя зовут Дэнни, его девушку Рокси, друга — Том. Еще там есть капитан Джеффри, который забирает героя в армию. Игорь мне потом объяснил, что армия — это как тюрьма, просто он не хочет о тюрьме писать.

Как мы работали — отдельный сюжет. Первый день: знакомимся. Потом каждый день занятия: упражнения на диалоги, тренинги разные. Делили их на пары, на тройки, учили записывать диалоги. И только после всего этого сели за пьесы. Большинство пишет фэнтези. Например: «Медведь и Лунтик», сказка. Лунтик: «Медведь, а научи меня пилить деревья». Медведь: «Хорошо! Смотри, видишь — пила?» — «Да!» — «Приложи ее к дереву и води туда-сюда». — «Ой, смотри, дерево спилилось! А хочешь, я научу тебя летать?» Психоделика! А еще был парнишка Леха, которого мы между собой называли Джимом Кэрри. Он написал испанскую драму в стихах про предательство слуги: «Скажи, Лоренцо, ты ведь мне не только слуг, но и верный друг?» Потом этот самый Лоренцо приходит к девушке и объясняется в любви: «Признаться честно, я стремался!..»

Конечно, мы все тексты сохранили — в том и задача, чтобы на их основе к ноябрю сделать спектакль в «Доке». Всего мы с ними накатали пьес десять. С кем-то пришлось посидеть, а кто-то все сделал сам. И — воскресный показ на всю зону в спортивном зале. Родители приехали, люди из «Дока». Я был Медведем в пьесе про Лунтика. И это был настоящий хит! Мы когда начали играть, весь зал аж замер. Автора чуть ли не на руках качали и кричали: «Саня, жжешь! Саня жжет у нас!» А ведь этот Саня был самый угрюмый и не хотел ничего писать. Он долго пьесу закончить не мог. В результате в финале Лунтик и Медведь летят домой. Ну то есть живут вместе».

Драматург, брат Михаила Дурненкова, одного из виднейших авторов отечественной «новой драмы». С 1993 года ставил спектакли с детьми-инвалидами, а в 2010-м принял участие в проекте «Арт-амнистия», в рамках которого заключенные двух ростовских колоний пишут пьесы и ставят спектакли. Весной 2013 года даст первые уроки в женской колонии в Азове.

«Я жил в Тольятти, писал пьесы, и вдруг абсолютно неожиданно в 1993 году к нам приехали шотландцы из Театра Трэверс и рассказали, что у них в Шотландии есть такая веселая технология — Class Act, где все дети проходят через некое обучение. Ребенку показывают, как создается пьеса, — и он сам пишет, сам выбирает актеров, сам делает постановку. Самая важная вещь — то, что с ребенком считаются. Его никто не поправляет, никто не говорит ему, как надо. Ребенок присутствует на репетициях, и все у него спрашивают совета, потому что он там самый главный. В Шотландии звезды в очередь стоят, чтобы играть в этих спектаклях детских. За полгода на них записываются! А в России такого никогда не было. Я начал пытаться что-то подобное делать. Кого только не было — отличники, двоечники, дети из враждующих кавказских республик, дети с тяжелой формой ДЦП… И как-то тихо я подсел на это.

Последние два года я работаю над проектом «Арт-амнистия» — ставлю спектакли с зэками. Самое смешное — когда я рассказываю о том, что в тюрьме бывает, никто не верит. Там же какое-то индийское кино! Розы, бабы, которые всех ждут где-то… Вот был в ростовской колонии общего режима №10 некто Игорь. Родом он из Карачаево-Черкесии. У них обычай: сперва должен жениться старший брат — и только потом младший. Игорь встретил девушку, полюбил ее, привел в дом. Приехал старший брат: «Ты че, оборзел?» И привел отца, который молча показывает пальцем на девушку, потом на дверь, и та уходит… Короче, сидим с Игорем — пишем пьесу. Он мне все это рассказывает — об этом, говорит, хочу написать. Кайф, говорю, пиши! И заканчивает свое произведение на том месте, где отец говорит девушке: «Уходи!» Я ему говорю: «Ну клевая пьеса. Обрывается, конечно, но все равно клевая. А как ее назовем-то, Игорек?» А он: «Хочу вернуть любовь». Я ему: «Игорь, ну ты же понимаешь, девушка подхватила чемоданы и ушла, какая же тут любовь?» А он — нет, хочу назвать пьесу только так. Ну бог с тобой, думаю, называй. А потом, когда пошли репетиции, я его спросил, а что бы было, если бы сын отца не послушал. «Что-что, — ответил. — Юноше и девушке пришлось бы уехать в другой город». «Так почему же ты отца послушал?!» — «Слава, мы уже собрали чемоданы с Дианой, но случилось так, что я сел сюда». Короче, сыграли мы эту пьесу, а вскоре он освободился по УДО — и прислал нам эсэмэску: «Мои дорогие! Моя пьеса закончилась. Мы с Дианой вместе».

Самое главное в тюрьме, чтобы тебе поверили. После 10-й колонии мы попали в 15-ю, уже строгого режима, этакий ростовский Алькатрас. И там один чувак, ну просто убийца реальный, меня отвел в сторону и спросил: «А зачем тебе это надо?» Я ответил: «Я так живу, это моя жизнь». А он: «А я так и понял». И стал помощником режиссера и от нас ни на шаг не отходил до самого окончания проекта.

Я все время мечтал посмотреть, как выходят зэки из тюрьмы. И увидел. У них у всех шок! Один чувак вышел, а его какие-то веселые тетки встречали. Он идет с этой справкой от КПП и смотрит то на справку, то в небо, то по сторонам. Подходит к теткам. Они ему: «Привет! Садись!» И он садится сзади, но потом быстро выскакивает и начинает зачем-то ломиться за руль. Кое-как они его усадили и увезли. А теперь представьте, что этот человек сделает в первый вечер. Он напьется и ту же тетку порежет на лоскуты. Нет, я не про крайности сейчас говорю, это реальность. Ведь в чем суть проектов с бездомными и инвалидами? Естественно, в том, чтобы они почувствовали доброту. А в чем суть проектов с зэками? В попытке их социализации. Поэтому я всегда говорил начальникам тюрем: дайте мне тех, кто готовится к выходу, пусть они до освобождения хотя бы гражданских повидают.

За базар отвечать надо! Кинул кость внимания — отвечай! Вся эта «новая драма», социальные пьесы… Грубо говоря — написали про бомжей? А теперь займись ими — слабо? Вопрос даже не в том, что слабо, а в том, что это логично. Это же бесценный опыт — для актера, для драматурга. Ну где бы я еще эти истории услышал? Потому я и приезжаю к своим зэкам, слушаю и думаю: «Господи! Да это круче любого кино!» А сейчас вот у меня будет дом престарелых. Никто еще этого не делал. И мне кажется, что это будет какой-то Маркес. А весной у меня — знаменитая женская колония №18 в Азове. Говорят, там за слово «сим-карта» убивают. Я маленько очкую, но все равно поеду».

Хореограф. Учился в Петербурге на балетного, в 2002-м переехал в Кострому, где открыл школу современного танца «Диалог Данс». Дважды лауреат «Золотой маски». В рамках проекта «Театр плюс общество» ставит спектакли с глухими и слабослышащими.

«Почему мы остановились именно на слабослышащих людях? Ну ясно же — нам, танцовщикам, интересно понять, как они слышат, как транслируют себя через тело. Для них ведь жест является основным инструментом для коммуникации с миром.

По условиям гранта мы должны осуществить лабораторную работу с соцгруппой, а после выполнить главное задание — поставить спектакль, используя опыт, приобретенный за время работы с этими людьми. В контракте не сказано, что мы обязательно сделаем спектакль с участниками проекта. Но я, если честно, уже склоняюсь к тому, чтобы в спектакле обязательно были слабослышащие. Они точно такие же люди, как и мы. И очень важно — особенно если дело касается социального проекта — не на разницу между нами делать упор, а на какую-то общность. Ведь такой спектакль — это возможность проявить себя без текста, фактически без использования языка.

Пару месяцев назад я пришел в филиал Всероссийского общества глухих в Костроме. У нас не было кастинга. Мы просто говорили, что приглашаем всех желающих, готовых потратить такое-то количество времени на занятия танцами. Кто пришел, с теми и работаем. Все очень разные: кто-то читает хорошо по губам, кто-то слышит, но плохо, несколько людей со слуховыми аппаратами, остальные совсем ничего не слышат. На одном из первых занятий мы пытались общаться без переводчика. К примеру, группа наших артистов должна была рассказать о чем-то, не раскрывая рта. А в ответ слабослышащие объясняли, что они из этого поняли. И тоже только с помощью жестов. Мы не берем фантасмагорические темы. Наш фокус — это люди. И будущая постановка будет про человека и его тело.

Вы никогда не замечали, что у слабослышащих особенно европейские лица? Какая-то незасоренная мимика у них, а еще они чаще улыбаются. Даже не знаю, отчего это, — возможно, потому что коммуникация с миром идет через руки. Но я пока не научился говорить с помощью рук. Максимум, что могу показать, — «до вторника», потому что у нас репетиции по вторникам».

Продюсер. Организатор проекта «Класс мира» и творческой лаборатории «Человек». С 2006 года занимается с детьми-инвалидами, которые под руководством известных драматургов сочиняют пьесы и ставят спектакли.

«Мы работаем по британской методике Class Act, которую адаптировали под нужды России. Если в британской версии дети собираются в какой-то одной школе, занимаются там в течение месяца и по итогу ставится спектакль, то у нас все выезжают в одно условленное место, допустим, в Сочи. И там каждый ребенок пишет свою пьесу или сценарий, и затем ставится спектакль или снимается фильм. В прошлом году в Сочи к нам приехали дети с инвалидностью — 10 человек: у кого-то нет рук, у кого-то ДЦП. У девочки Саши, к примеру, диагноз «умственная отсталость». И что вы думаете? Один из самых ярких спектаклей был у Саши. Или Леша, у которого от рождения не было рук по локоть, но он вел себя очень активно и сочинил отличную пьесу.

Понимаете, каждый по-своему индивидуален. А эти маленькие люди, которые перетерпели такое количество боли за свою жизнь — физической даже, не говорю уж про душевную, — просто звезды. Они на все сто полноценные люди. Просто в нашем обществе не учат тому, как относиться к этим людям. Мы сами про себя не знаем, в каком положении окажемся завтра. Поэтому просто важно относиться с вниманием друг к другу — и не важно, есть у тебя руки-ноги или нет. Речь ведь идет о формировании здорового общества через общение друг с другом. Мы все люди, и мы все хотим тепла, и человеческого внимания, и игровых пространств. И вот опять же — вы просите выделить кого-то, а выделять невозможно. Можно говорить о том, кто проявил себя лучше или хуже, но в итоге всегда выходит команда. В том-то и задача проекта — мы действуем сообща.

В наш «Класс мира» попадают по конкурсу. Раньше мы проект сами проводили, но вот уже два года как мы проводим и конкурс и сам проект совместно с Культурной олимпиадой «Сочи-2014». Что значит конкурс? Ставится ребенку задача: написать рассказ на три-четыре страницы и стихотворение, которое могло бы стать песней. Потом это все читают драматурги: Дурненков, Ворожбит, Сапаргалиева, Зеленская, Казачков. Конечно, есть смысл проводить такие конкурсы не только среди инвалидов или детдомовцев. В идеале это равные возможности для всех подростков. И это даже полезно: тут и инвалиды, и детдомовцы, и благополучные дети из полноценных семей. Одни заботятся о других, вторые делятся опытом. Попасть к нам в проект возможно — не попал в этом году, может быть, попадешь в будущем. К тому же сейчас у нас один проект цепляется за другой, как поезд с многочисленными вагонами. (В Суздале, куда Андрей для этого и переместился, такие конкурсы и творческие лаборатории будут происходить в течение всего года. — Прим. ред.) Понимаете, в городе ты в основном сфокусирован на том, чтобы обеспечить себе пребывание в предложенном пространстве, и внимание абсолютно рассеяно. А здесь, в деревне, ты собран и можешь уделять какому-то одному делу все свое время. Такого понятия, как справились — не справились, у нас нет. Все — опыт. И всякий опыт — позитивный, потому что ты что-то новое понимаешь. «Класс мира» — это пространство, где человек становится человеком, а разобщенное сообщество — командой».

Продюсер Liquid Theatre. Участница проекта «Театр плюс общество». Летом этого года начала работать с алкозависимыми пациентами наркологической больницы №17. Результат можно будет увидеть в «Фабрике» в начале ноября.

«Проект «Театр плюс общество» начался с того, что Елена Гремина на встрече президента с деятелями культуры сказала, что очень нужна программа поддержки независимых театров. И ей перезвонили буквально на следующий же день специальные люди и попросили уточнить, что конкретно нужно. В результате был сформирован бюджет: семь независимых театров разных городов получают средства на проект с социальным уклоном. Можно было работать с инвалидами-колясочниками, слабослышащими, бомжами, детдомовскими детьми — с кем угодно, кроме животных (да, было вот такое ограничение). Финансирование — Министерство культуры. Liquid Theatre решил работать с алкозависимыми. Помню, что когда впервые это озвучили, все улыбнулись: ну как раз для нас тема. Я ждала ответа актеров. Негативной, резко отрицательной реакции не было. Но два человека честно признались, что не хотят и не будут в этом участвовать. Сразу было понятно, что мы выбрали один из самых сложных путей.

Мы обратились к Александру Геннадьевичу Данилину, заведующему реабилитационным отделением в наркологической больнице №17. Он психиатр, ведет на «Радио России» программу «Серебряные нити», пишет книги. Мы ему все объяснили, и он согласился — не очень, впрочем, понимая, что мы хотим делать. Выбрали мы мужское отделение, хотя в больнице есть и женское, — но наши актеры-мальчики сказали, что они туда не пойдут. Надо сказать, что реабилитационное отделение удивительно тем, что люди там по много месяцев лежат. В основном это бездомные, у которых не осталось ни семьи, ничего. Те, кто более инициативный, утром уходят на трудничество — в монастырь или детский дом помогать, а вечером возвращаются. Если кто-то придет и от него будет пахнуть алкоголем, его на несколько дней положат в лазарет. Многие вообще ложатся сюда специально под новогодние праздники, чтобы не сорваться.

Сперва мы пригласили пациентов к нам на спектакль «Antidot». И увидели тех самых людей из транспорта, с потухшими глазами, про которых мы часто говорим, что они никогда не улыбаются. Потом мы пришли к ним в отделение, хотели обсудить спектакль, который они увидели. У нас была задача за лето набрать материал для спектакля и понять, как мы можем с ними взаимодействовать, то есть могут ли они быть актерами, могут ли они быть осветителями — или же мы просто возьмем от них фактуру. Нас встретили человек пятнадцать-двадцать дядек в пижамах и тапочках. Кто-то дремал, еще один слушал плеер. Сначала они рассказали нам, что искусство должно сеять доброе и вечное, потом расспрашивали, чего мы от них хотим и какова сверхзадача у наших спектаклей. В общем, как-то наладили общение. Там был один мальчик лет двадцати пяти, Игорь. Cудьба — не позавидуешь: детский дом, тюрьма, наркологическая клиника. Нам психолог сказал, что до нашего появления он просто лежал лицом к стене и ни с кем не разговаривал. Выяснилось, что он в театре никогда не был. И он подходил ко мне и спрашивал, когда же мы снова поведем их в театр. Он очень хотел в спектакле участвовать, а потом исчез. Просто ушел из больницы и не вернулся. Конечно, там никого не ищут. И мы его тоже не искали.

Один раз была смешная ситуация: мы попросили написать их про свои мечты, записки сложили в шляпу и унесли. Задумка была такая, что в каком-нибудь спектакле мы устроим импровизацию: актер будет брать из шляпы записочки и их читать. Шляпа эта осталась у меня дома, но в следующий раз они меня спросили: где же наши мечты? Еще их очень интересовало: а кто написал лучше всех? Когда же я сказала, что это был не конкурс, кто-то спросил: «Скажите, а чего вы от нас ждали?» Эти записки так и лежат пока у меня, хотя психологи нас просили их вернуть. Ну или хотя бы показать, что с мечтами ничего не произошло, что они в целости и сохранности.

Через месяц или два наших творческих встреч нас вызвал Данилин и сказал, что все, что мы делаем, совсем бессмысленно. По его словам, мы предоставляем больным досуговые занятия — и не более того. А их, по мнению психиатра, надо заставлять работать. Самая большая их беда в том, что они привыкли к иждивенчеству. У многих при выписке на полном серьезе возникает вопрос: а почему мне не предоставляют квартиру? И это у взрослого мужчины, который, к слову, очень хорошо выглядит, так как прошел курс оздоровляющих капельниц и вообще пьет на ночь кефир. Было даже смешно, когда мы показывали в «Театр.doc» наше видео из больницы. Кто-то из режиссеров, помню, сказал, что алкозависимые — хоть они все и в пижамах — выглядят сытыми и отдохнувшими, а все актеры — голодными и вымотанными.

Завтра у нас первая репетиция театра. Без них. Они не будут принимать участие в постановке. Но мы изначально не были уверены, что к этому стремимся. Для нас этот проект был неким поиском, мы учились плавать. Во время встреч мы просили их рассказывать какие-то сны, мечты, истории про себя. Нам было интересно, чтобы каждый говорил о себе и от первого лица. Конечно, собирая материал, мы, с одной стороны, корыстно копили информацию для спектакля, а с другой, понимали, что это им помогает лучше узнать друг друга, потому что их отделение совсем не похоже на большую семью.

Спектакль выйдет в ноябре. О чем? Увидим. Было много идей. Хотелось, чтобы это была история в публичном пространстве, чтобы мы могли играть спектакль где угодно, вплоть до торговых центров. Cоциальные истории мощнее звучат в экзотических местах, когда зрители не специально идут на спектакль, а как бы попадают на него случайно. Они останавливаются, начинают следить за тем, что происходит, и задумываются. И это очень важно. Хотя мы пока не понимаем постановочной сложности этого спектакля, есть только установка на легкость. Но сможем ли мы играть его в торговом центре — непонятно. Совершенно точно площадки будут меняться: проект «Фабрика», Центр им. Мейерхольда, клубы Gogol’ и «Мастерская». Кстати, вот еще одна вещь, из-за которой мы не можем приглашать алкозависимых участвовать в спектакле: Данилин сказал, что их нельзя водить на мероприятия, где употребляют алкоголь. Или где люди даже условно выпивают на сцене, как, например, в спектакле «Утиная охота». Понятно, что там не водка, а вода, но все равно это тяжело. Слишком большой соблазн».