Вера Кричевская «Я ни черта не понимаю про федеральную телеаудиторию»

— Почему вас после стольких лет работы с новостями заинтересовала документалистика?

— Собирать мировое документальное кино — это, знаете, дело приятное, за это доплачивать надо. Но если серьезно — потому что при отсутствии реальной журналистики и при чувстве голода, продиктованном отсутствием настоящих расследований, хочется обратиться к другим источникам.

— То есть уйти от актуальных тем?

— Мне кажется, вы не совсем понимаете, что за канал мы делаем. Документальное кино, которое мы будем показывать, существует в достаточно узком коридоре. В английском языке это называется current affairs. К сожалению, на русский это понятие точно перевести невозможно, но речь идет в данном случае только об актуальном документальном кино. Это история про то, что мы еще не пережили. Мы — это граждане планеты. После того как я ушла с «Дождя», мне поступала масса новых предложений. И концепция этого канала — не моя. Меня пригласила Вера Оболонкина, генпродюсер «НКС Медиа», которая придумала этот проект. Мне показалось, что это очень важная история.

— Если у них уже была готовая концепция, зачем они вас позвали?

— Потому что я хорошо разбираюсь в документальном кино, я его ищу, езжу по фестивалям. И потом, чтобы реализовать такую концепцию, нужно хорошо понимать, что происходит в мире. Не просто знать, чем отличаются шииты от суннитов, а помнить, когда и что конкретно с ними произошло. Те знания о документальном кино, которые у меня есть, в первый раз удалось применить.

— А что это за актуальные темы? На что прежде всего 24_DOC будет обращать внимание?

— Там будет шесть клубов по интересам, как мы их назвали: о людях, экологии, политике, о России глазами иностранцев, о современном искусстве — и русские документальные фильмы. Каждую неделю мы будем делать спецпроекты. Например, скоро 20-летие распада СССР — будем показывать и те фильмы, которые были сделаны недавно, и те, которые сняли тогда. Российские, фильмы ARTE и BBC и фильмы крошечных прибалтийских компаний, у которых взгляд на все это был совершенно особенным. Будет неделя арабских революций. Она начнется с фильма о первой твиттер-революции, когда летом 2009 года студенты вышли на улицы Тегерана после объявления результатов очередных выборов. Мы хотим делать минимум пять мировых фестивальных премьер в неделю. Можно взглянуть на сетку американских каналов PBS, HBO или Documentary Channel — примерно такие же фильмы будут у нас. И мне всерьез важно с ними идти в ногу.

— Русские фильмы, которые будут у вас, похожи на традиционные — говорящая голова, закадр, подсъемка, хроника?

— По поводу говорящих голов — тут тоже, знаете, все неоднозначно. В этом году «Оскара» получил фильм «Внутреннее дело» («Inside Job»). Там были довольно серьезные расследования, связанные с финансовым кризисом, и этот «Оскар», конечно, конъюнктурный — тем не менее нельзя не признавать достоинств этого фильма. Еще у нас будут три фильма — поездки Киссинджера в Китай, Россию и Бразилию. Это тоже три интервью, по сути, те же говорящие головы. Но, конечно, большинство современных документальных фильмов сделано совершенно иначе: зачастую вообще невозможно понять, где документальное кино, а где нет. Вот как вы назовете то, что делает арт-группа «Война»?

— Хорошо спланированной акцией.

— Именно. Это акции. Культурные акции, а не хорошо спродюсированные истории, которые развиваются у тебя на глазах. Мы скоро покажем фильм «Dive!» о группе молодых людей весьма протестного вида, которые ныряют в помойки, расположенные рядом с огромными супермаркетами, и считают, сколько ежедневно выбрасывается неиспорченных продуктов. И это при том, что мы знаем, что впереди нас ждет мировой продовольственный кризис. Они разбирают эти продукты, подсчитывают, едят их в конце концов. Это огромное резонансное движение.

— Но это для участников культурная акция. Режиссеру же нужно сперва найти этих людей, сделать так, чтобы они ему доверять начали?

— Вот есть, например, гениальный фильм Алены Полуниной «Революция, которой не было» — глубокое погружение и подробное исследование природы нацболов. И это тончайшая операторская работа. У этого фильма десятки призов, но даже вы, работник СМИ, его не видели. Сейчас такое кино вряд ли кто-то может показать.

— Это другая важная проблема — документальное кино в России увидеть практически невозможно.

— Дело в том, что у широкого зрителя нет привычки смотреть документальное кино. Все-таки для него нужна аудитория думающая. Ее не очень много. Прокат в России находится в зарождающейся стадии, а проката документальных фильмов почти нет. Не могу сказать, почему так происходит. Почему мировые хиты, которые в Европе и Америке собирают довольно большое количество денег, не собирают в России ничего или их вовсе не показывают?

— Вы рассчитываете на широкую аудиторию?

— У нас будут разные фильмы, но вот, например, линейка «Люди.док» — это человеческие истории, которые могут быть интересны всем. Например, мэр Барселоны, большой чиновник, у него куча поклонников, узнает, что у него Альцгеймер. Он понимает, что буквально через пару месяцев его мозг умрет. Он уходит с поста, и его семья дает возможность документалистам снимать, как его мозг угасает. День за днем.

— Удивительно, насколько по-разному в России и на Западе относятся к съемкам. Здесь даже просьба поснимать человека на его рабочем месте вызывает ступор и скованность. Там дистанции между человеком и камерой часто вообще нет.

— Это проблема исключительно ментальная. В Америке человек, который садится в кадр, даже если у него нет никакого опыта ведения телевизионных программ, даст фору любому профессиональному российскому телеведущему. Сейчас, кстати, очень развит жанр веб-дневников, которые в итоге складываются в документальный фильм. Человек сталкивается с проблемой, ведет дневник, и мы следим за этой историей практически в реальном времени. У нас будет несколько тяжелых историй — дневники раковых больных или дневники журналистов, которые работали в Ираке или Афганистане.

— Но если это интересно широкой аудитории, тогда почему такие фильмы не появляются на федеральных каналах?

— Мне трудно судить, что должно быть на федеральных каналах. Я ни черта не понимаю про эту федеральную аудиторию. Мы сейчас закупили сериал про экотранспорт, и, по идее, это абсолютный хит. В мире сейчас вопрос экологии чуть ли не самый важный. Сериал ведет Брэд Питт. И ему не лень было — при том, что, думаю, он ни черта за это не получил. И мне кажется, что доносить такие проблемы до людей — это очень важно.

— Вы верите в то, что телевидение способно изменить человека к лучшему?

— Да нет... Не знаю. Я верю в то, что людей можно раскачивать. Мне кажется, что телеканал «Дождь» очень сильно раскачал общественно-политическую ситуацию в стране. И для меня именно это было главным. Нельзя никогда опускаться до уровня масс. Масса сама за тобой пойдет, сядет и будет смотреть. Если каждый день рассказывать о здоровье, экологии, об искусстве, о человеческих историях, о том, что лампочки нужно гасить, про пластиковые пакеты, которые разлагаются дольше, чем человек живет, то это будет капать и капать. Нужно маленькими шагами куда-то двигаться.

— Получается, мир для людей, но без политики.

— Нет, политика, естественно, будет. И это моя любимая линейка — расследования журналистов с мировыми именами.

— То есть никаких запретных тем для вас нет?

— Что такое запретная тема? Мне очень важно было еще со времен НТВ, чтобы всегда было два мнения. Я мечтаю сделать неделю под названием «Путин». Будут разные фильмы, в том числе потрясающий фильм Игоря Шадхана «Вечерний разговор». В 1991-м он очень долго беседовал с Путиным, когда тот работал в питерской мэрии, а потом вернулся к нему в середине нулевых. Пришел к Путину домой — и за чаем рядом с телевизором они смотрели на Путина образца 1991 года. Мы видим Путина, который смотрит на себя самого, периодически они останавливаются, обсуждают что-то. И мне, конечно, безумно любопытно понять, ну что же, елки-палки, он за человек.