перейти на мобильную версию сайта
да
нет

Учебник по урбанистике Ян Гейл: «Главное не здания, а то, что между ними»

В Москве проходит первый Moscow Urban Forum — урбанисты и чиновники из разных стран пытаются понять, как сделать российские города лучше. Среди гостей форума — Ян Гейл, датский архитектор, известный гуманным подходом к развитию городов, называемым «копенгагенизацией» — по имени города, которому стат

архив


Два месяца назад на сайте РИА «Новости» появилась информация, что Ян Гейл будет руководить рабочей группой по развитию велотранспорта в Москве в 2012 году

Два месяца назад на сайте РИА «Новости» появилась информация, что Ян Гейл будет руководить рабочей группой по развитию велотранспорта в Москве в 2012 году

Фотография: www.gehlarchitects.com

— Только честно — это вы придумали слово «копенгагенизация»?

— Нет, вообще-то его придумал адмирал Нельсон во время войны с Наполеоном — он в 1807 году сжег Копенгаген. И это стало любимой угрозой англичан в войне: кто поддерживает Бонапарта — будет «копенгагенизирован», то есть уничтожен, сожжен дотла. Но сегодня, конечно, это слово уже совсем иначе употребляется: Копенгаген — на это ушло почти 50 лет — стал одним из самых комфортных городов в мире, и его примеру хотят следовать в Европе, Америке, Австралии.

— Там все тоже хотят ездить на велосипедах?

— Велосипеды демонстрируют гибкость городского пространства, но сделать город человечным можно и не пересаживая всех на два колеса. Они не везде уместны: где-то крутые горки, где-то слишком жарко или слишком холодно. Хотя я только что вернулся из Сингапура, где читал лекцию, и мне там все говорили — все круто, но когда вы уже расскажете про велосипеды? Я говорю: «У вас же так жарко». А они все равно: «Нет-нет-нет, давайте, давайте про велосипеды». В общем, как это не удивительно, я видел велосипеды в самых странных городах. В Сан-Франциско, например, где много холмов, очень сильная велокультура: они там не взбираются на каждый холм, а долго едут вокруг, поднимаясь в самом пологом месте. Но, на самом деле, велосипеды — это не главное.

— А что главное?

— Велосипеды — это общественная жизнь. Когда горожане едут по улице на велосипедах, то вокруг видят много людей. А когда на машинах — железа. А для меня именно общественные пространства, общественная жизнь — самое главное. Чтобы люди гуляли, чтобы им было хорошо, чтобы все соответствовало масштабу человека. Лучший город на свете знаете какой? Венеция. Все остальное — компромисс. Венецианские улицы — маленькие, тихие, на них люди останавливаются и говорят друг с другом.

— Вы же архитектор, а думаете совсем не как они. Я слышал, что это вас жена-психолог переучила.

— Это официальная версия. А есть и другая история. Я начал работать в 60-х, и однажды к нам пришел девелопер, владелец куска земли, которому город сказал, что он должен построить на нем жилой комплекс. И он пришел к нам и сказал: «Я христианин и хочу сделать людям хорошо». У нас была прямо паника: он сумасшедший, наверное, что это вообще должно значить — хорошо для людей? Потому что обычно с архитекторами как говорят? Нам нужна такая-то плотность, здесь многоэтажка для социального жилья, вот тут садик — и дешевле, дешевле, дешевле. Вот тогда я начал обсуждать это со своей женой, она со своими друзьями, потом мы нашли социолога и подключили его к работе. Наверное, мы были первыми, кто так сделал. Он нам, среди прочего, сказал, что для обезьян комфортная группа — это 50 особей, и мы начали проектировать кластеры из 50 домов. Потом поняли, что между ними надо делать удобные дворы, в которых детям понравится проводить много времени. И тогда мы начали думать о том, что главное — не здания, а то, что между ними. Этот проект так и не был построен, но мы его опубликовали, и он наделал много шума, так что мы продолжили эту работу — собирали вместе архитекторов, социологов, психологов, стали думать — что хорошо для людей? Мы не только думали, кстати. Однажды мы за одну ночь построили детскую площадку, без всяких разрешений. Собрали деньги на нее по разным архитектурным организациям, институтам, фондам, журналам. Когда приехали мэр и полиция, на ней уже было полно детей, а вокруг — телекамеры, и сделать было уже ничего нельзя. Правда, те, кто нам дал деньги, больше с нами не разговаривали — посчитали, что мы их подставили. А ведь это было 50 лет назад — сейчас все так делают. Крутое было время, такое «окно возможностей», которое потом захлопнулось — начался кризис, увлечение постмодернизмом. А сейчас распахнулось опять, и уже гораздо шире.

— Почему оно вновь распахнулось?

— Во-первых, все устали жить в таком бардаке, как, например, в Москве. Во-вторых, проблемы с климатом — мы должны что-то сделать с этим. В-третьих, здоровье. Люди перестали двигаться, сидят сиднем и умирают. И теперь многие чиновники говорят: «Мы должны строить так, чтобы люди двигались». Хотя бы отодвинуть гараж с машиной на 500 метров от подъезда, чтобы это расстояние они проходили пешком. Или поставим лестницу, или построим велодорожки — мы все эти траты вернем, сэкономим на строительстве больниц. Кроме того, сейчас люди живут дольше, и они больше задумываются о качестве жизни. У нас же теперь «общество досуга», у всех много свободного времени. Все путешествуют. Они были в Венеции, Флоренции, Турции, возвращаются домой и говорят: «Эй, а почему у нас нет уличных кафе? А почему нет милых площадей? Мы что, должны ездить гулять в Париж?» И теперь, когда им это предлагаешь, они в восторге. А если бы 50 лет назад власти Копенгагена объявили такой план переустройства города — машин будет меньше, дети будут ходить в школу пешком, все будут ездить на велосипедах, — их бы прокатили на следующих же выборах. Поэтому Копенгаген двигался на ощупь: сделали одну вещь, посмотрели — пошло хорошо, оставили. Сделали следующую. А сейчас все это стало нормой. И я получаю десятки премий, и телефон разрывается от желающих со мной работать. Хорошо, конечно, что вещи, которые так долго не принимали во внимание, теперь всех так интересуют. Вы же знаете Джейн Джейкобс? Сейчас в Нью-Йорке реализуются ее идеи, а ведь она написала свою книгу 50 лет назад.

— И ведь нельзя сказать, чтобы идеи Джейкобс были так уж сложны, все же очевидно — «людям должно быть хорошо».

— Да, но всем были интересны выпендрежные проекты Фрэнка Гери; и архитекторов учат работать с формой зданий, а не с тем, что между зданиями. А если между зданиями ничего не происходит, то это уже не архитектура, а скульптура. Город должен говорить, чего он хочет: привлекательность, комфорт. Но чиновники не знают, как это сделать. Архитекторы должны сказать как. Мы, например, работаем сейчас с Лондоном и Нью-Йорком, и проблемы более или менее везде одинаковые — к людям паршиво относятся. Сейчас в обоих городах мы делаем исследование — какие проблемы, что можно сделать, готовим десятки рекомендаций. Есть старые люди, есть бедные, все они должны получить свое. И дело не в том, чтобы просто убрать автомобили. Если люди начнут больше гулять и больше времени проводить в городе, им захочется меньше ездить. Должен быть баланс между разными функциями — «городом — местом для встреч», «городом-рынком» и «городом — пространством для передвижений».

— А в Москву вас зовут работать?

— Пока нет. Но давайте, зовите — у меня руки уже чешутся.

— Что бы вы стали делать с Москвой?

— Изучать. Мы сейчас готовим книгу, в которой расскажем о том, как надо работать. У меня четыре ассистента работают над ней, а оплачивает все один очень богатый фонд. Они сказали: «Пока вы не умерли, вы должны рассказать о методах работы». Потому что изучать формы очень просто, а вот изучать жизнь — нет. Я бы выбрал сколько-то типичных проблемных мест, описал бы их — какого они размера, как устроены, что там расположено, что там происходит зимой, что летом. А потом можно думать над тем, что можно улучшить. И о том, как эти места могут измениться через пять лет. Потому что люди очень логичные существа: если где-то плохо, то они оттуда уходят. Если хорошо — то остаются.

Ошибка в тексте
Отправить