Французы в Рязанской области Как потомки русских эмигрантов обустроили дворянское гнездо

На длинном деревянном столе стоят домашний творог, варенье, мед, плошка с черникой, свежевыпеченный хлеб. Из дома на террасу постепенно стягиваются сонные гости. Ирен, хозяйка петрушевской усадьбы, празднует день рождения. Вечером планируют татарский праздник (когда-то Иван Грозный сослал в эти края последнюю правительницу Казанского ханства, с тех пор татары активно селились здесь и обрастали хозяйством). «Так, на каком языке говорить?» — восклицает высокая худощавая женщина с пучком и шалью на плечах (компаньонка пожилой француженки). За столом и правда говорят на смеси французского, английского и русского. «Я вот одного не пойму — почему все имена стали такими одинаковыми? Вокруг меня одни Наташи. Я им уже номера начала присваивать. Это просто невозможно», — медленно, чуть растягивая гласные, философствует мать Ирен, Ирина Георгиевна — величественная, похожая на пожилую Ахматову женщина с голосом Рины Зеленой. «Что у меня связано с этим домом? Ну прежде всего то, что здесь я сломала два ребра», — смеется она.

О таких людях обычно говорят что-то вроде: «После революции в России их не осталось». Дедушкой Ирины Георгиевны был знаменитый агроном Андрей Кофод, один из сподвижников Столыпина в его земельной реформе. После революции Кофод попал в лагерь белых, чудом выбрался живым и бежал через Пекин на родину — в Данию. После долгих уговоров родственников его жена, бывшая эсерка, уехала из России к мужу, чтобы не умереть от голода. Ирина Георгиевна любит рассказывать, как ее мать первое время жила на чемоданах: «В конце 20-х годов она пошла к врачу, и врач ей сказал: «Зуб можно спасти, но через какое-то время его все равно придется вырвать». «Через сколько?» — спросила мама. — «Ну через два года». — «Через два года я уже буду в России. Там будет не до этого. Рвите сейчас». Впрочем, сама Ирина Георгиевна впервые попала в СССР в 1959 году: ее, преподавателя русского языка, отправили на курсы повышения квалификации.

История Петрушево началась почти двадцать лет назад. Даже раньше. Не желая идти в преподаватели (как мать) и в чиновники (как отец), Ирен, дочь Ирины Георгиевны, решила стать советологом: изучала газету «Правда» («Там без конца кто-то из политбюро умирал, и каждый раз под некрологом подписывались в определенном порядке. На фотографиях тоже нужно было найти, кто пересел и почему. Если Устинов перед Сусловым — что это значит?»), ездила на научные конференции. Потом была работа помощником министра промышленности Франции по политическим вопросам и должность в Европейском банке реконструкции и развития. Потом в России случился путч. И вместо того чтобы двигаться дальше по карьерной лестнице во Франции, Ирен решила отправиться в страну, где все то ли разваливалось окончательно, то ли только начинало строиться: «Мне это было интереснее, чем общение с французскими банкирами». Ирина Георгиевна до сих пор рассказывает об этом решении дочери с недоумением: «Я была на приеме. Когда ко мне подошел один министр и сказал: «Вы знаете, мы приглашаем вашу дочь в Россию», я не поверила вначале. Подошла к ней, спрашиваю: «Это правда?» А она мне так застенчиво говорит: «Ну да». Для всей семьи Россия всегда была романтической бывшей родиной, предметом воспоминаний, но точно не местом, куда берут и уезжают жить. «Через какое-то время она мне сообщила, что покупает в какой-то деревне две избушки. Я была потрясена. Я думала, что, даже работая в России, она будет отдыхать во Франции или Италии. Все-таки все это, — Ирина Николаевна указывает глазами на заросшее поле, покосившиеся соседские избы, — для нас всегда было очень чуждо».

В России Ирен вышла замуж за Владимира Лопухина, бизнесмена и одного из ельцинских министров. Она рассказывает, что у них на кухне Гусинский и Ходорковский часами «что-то там делили». «Они такие смешные были, в пиджаках, все время что-то кричали. Мне с моими французскими мозгами смотреть на это было забавно», — Ирен рассказывает об этом, гуляя по деревне и кивая проходящим мимо бабушкам. В Петрушево ее знают все. Некоторые говорят — «наша помещица». Если не считать стариков, на нее и правда успели поработать почти все. Она идет от дома к дому и приглашает гостей на ужин. За последние несколько лет вслед за Ирен сюда приехали многие знакомые из Москвы и Парижа. «Тут уже такой небольшой клуб «Петрушево», — улыбается она, открывая калитку дома, который и заставил ее в 90-е годы между озером Комо и деревней Петрушево выбрать второе.

«Мне очень нравится деревня, она меня не пугает. Ленин называл это «идиотизмом русской жизни». И меня этот идиотизм привлекает. Вот утром смотришь — вода откуда-то, а откуда? Насос включен. А чего он включен-то? Ведь не должен же работать», — рассказывает Алексей Яблоков. Биолог с мировым именем, основатель русского Гринписа, советник Ельцина по вопросам экологии, борец за права животных и общественный деятель, седобородый Яблоков, одетый в потертые тренировочные штаны, с газонокосилкой в руках выглядит как типичный помещик-народник. Как Толстой в рубашке и с бревном в лесу. В Петрушево он и его жена купили дом в 1991 году, как рассказывают, чтоб было где картошку посадить, на случай голода. Но постепенно превратили свой огород в русское имение. В 90-е выяснилось, что за бесценок в округе распродаются деревянные школы начала двадцатого века. Как две капли воды похожие на те усадьбы, которые описывают классики русской литературы. С резными ставнями, дубовыми полами (тут, впрочем, может, и не дуб, но это не важно), большими комнатами, залитыми светом. Яблоковы были первыми, кто привез такую школу в Петрушево. Однажды к ним в гости приехала Ирен. Для француженки, выросшей на книгах Тургенева, деревня с крестьянами, избами и туалетом на улице была как будто оживший классический русский роман. Ирен качается в гамаке на террасе дома Яблоковых и рассказывает: «Какие-то аспиранты Яблокова приехали и подстрелили утку, ее запекли в печке. Потом пригласили деревенских людей. Это все было ярко, необычно, сочно. Абсолютная противоположность тому, что происходило у меня дома». Поэтому, когда через какое-то время выяснилось, что в Петрушево продаются два дома с участками, Ирен приняла решение почти моментально. Когда сейчас идешь по тропинке от конюшни, проходящей по яблочному саду мимо гортензий, винограда, грядок клубники и клумб с цветами, и сквозь кроны деревьев виднеется желтый усадебный дом, сложно представить, что начиналось все с покосившихся избушек, в которых не было ни газа, ни света, а воду давали на два часа в день.

«Это пианино нам подарили люди, которые хранили его в хрущевке много лет. Оно занимало почти всю комнату, но выкинуть они его не могли. Чуть ли не спали под ним», — рассказывает старший сын Ирен Морис, указывая на огромный рояль посреди гостиной. Старые зеркала, французская библиотека отца, которую после его смерти Ирен тоже решила перевезти в Петрушево, картины, сундуки, манекены, русская утварь, прялки, утюги — кажется, каждая вещь тут находится минимум лет сто, что это не просто вещь, а примета времени, а дом не дело рук одной хозяйки, а родовое гнездо. «Мама раньше скупала все подряд. За ней еще долго разные женщины деревенские ходили и говорили: Ирина, купите у нас еще, купите», — смеется дочка Ирен Настя. Она учится в Лондоне, а в Петрушево приезжает на лето. Однажды, вспоминает Настя, она прожила здесь целый календарный год. «Мы тут жили с няней. Но, конечно, не в этом доме. А в старом, маленьком. Туалет был на улице. И мама меня отдала здесь в детский сад, а Сашку — брата нашего — в школу. Я плохо помню детский сад, помню только, что директриса меня очень любила и всегда давала мне конфеты. И что каша была вкуснее, чем в Москве. Это был смешной год, но трудный. Мы все-таки приехали из Парижа. А тут такое». Это был год, когда Ирен думала стать настоящей помещицей и жить в Петрушево постоянно. «Мне действительно казалось, что здесь и есть настоящая жизнь, — говорит Ирен, накрывая праздничный стол на террасе, — о городских проблемах я тут как-то забывала. Мы, например, слышали, что грянул дефолт, но гораздо важнее нам казалось понять, выросло ли что-то на грядке. Как-то мы сидели у Яблоковых и говорили о том, как правильно огурцы консервировать. Влетает мой муж Володя, смотрит на нас как на сумасшедших и говорит: «Какие огурцы! Вы вообще понимаете, что в стране происходит!»

Жить в Петрушево постоянно не получилось («Мне все-таки нужно оплачивать счета»), но Ирен вслед за Яблоковыми купила старую школу и начала делать из своей деревни настоящую усадьбу. «Я поехала в деревню в пятидесяти километрах отсюда. Там в подвале сидела глава администрации. И она меня спросила: «Хотите купить школу?» Я ответила: «Хочу». Она говорит: «Ну вот мне тут провели газ. Нужно купить котел. Это стоит 1200 долларов. Оплатите, и школа ваша». На то, чтобы перевезти школу на участок, собрать и отремонтировать, ушло еще два года. «Сначала все были воодушевлены, потому что работали на француженку, но потом расслабились окончательно. Я прихожу, рабочие спят. Спрашиваю: «Чего вы спите?» А они: «А что плохого? Мы отдохнули, значит, будем работать лучше». Все это мне, конечно, было совсем непонятно».

Вечером за дымящимся бараньим супом, самсой и пловом опять ведутся разговоры на смеси трех языков. Французский бизнесмен рассказывает о том, что они вслед за Ирен купили здесь дом, потому что в Петрушево «все по-настоящему», а его русская жена добавляет, что их сыну, который в Париже начал забывать Россию, она хочет показывать свою страну именно такой. Ирина Георгиевна рассказывает кому-то, как она тайком от всех родных получила в 90-е годы русский паспорт («Для них для всех это был просто шок»), ее компаньонка — о том, как в детстве ее учили английскому. «А вы знаете, что этого барана зарезали сегодня в шесть утра?» — «Я вас умоляю, не надо об этом. Тем более здесь дети». — «Кстати, плов придумал повар Александра Македонского». — «Вы знаете, мой сын все время поет песню: «Когда мы в клубе, чиксы танцуют». — «Простите, кто? Чипсы?» Вечереет. Кажется, что в этой размеренной жизни и правда есть что-то гипнотизирующее. Что Москва с ее нелепыми судебными процессами, абсурдными новостями и еще более абсурдными законами с каждым часом становится все дальше и дальше. Ночью Ирен, ее старший сын и еще несколько гостей сидят за столом на кухне. Пьют водку со свежей брусникой. «Петрушево — странное место. Так мало времени прошло, а здесь уже переплелось столько историй и культур, — рассказывает Морис. — Мог бы, например, мой дед, француз до мозга костей, представить, что его библиотека окажется в русской глубинке?» Ирен улыбается сонной улыбкой. «А еще, — продолжает он, глядя на меня, — вы смотрели фильм «День сурка»? Так вот, завтра он у вас здесь начнется».