Процесс

Они – странные люди. На мир они смотрят через маленькое окошко – и весь мир доверяет их взгляду. Для них красота не радость, а профессия. Они измеряют ее в выдержках, контровиках и диафрагмах. На фестивале «Мода и стиль в фотографии» Московский дом фотографии представляет более ста фотографов: старых, страстных, тонких, ироничных, гламурных, молодых, тупых – классиков и современников. Константин Агунович выбирает.

Начинается накануне. Должно начинаться. Накануне уже надо выбрать фон, чтобы заказать загодя. Фон – это первое. Фон должен быть в цвет платья. Или в цвет глаз. Или как захочется. Хочется чего-то свежего, чего-то нового. Хочется серой маечки на буром фоне. А надо золото на голубом.

С фоном решено. Далее – свет. Весь мир – деяния и страдания света. Кто это сказал? Со светом порядок. Не полная жопа, как в прошлый раз: два зонтика, две вспышки и один белый фон. И две пленки. И невыглаженная одежда. И гламурные замашки у модели: на фоне бинтика в позе кошечки. С синяками на ногах.

А это кто тут у нас такой хороший? С фоном подгадали: у-у-ти, какие у нас глазки. С платьем – не очень. Та-ак. А девочка-то у нас в прыщах. Ну не всем же такое счастье: иметь лицо, как попу у младенца. И шерсть над губой. И руки – тоже в шерсти. Знаете, что такое «ваксинг»? Знаете?! Хорошо. В контровом свете – Чита, и все тут. Может, мы здесь Читу снимаем? Тогда почему Чита с красными руками? Почему у Читы лицо белое, а руки красные?!

Опять двадцать пять: не знает ни одной позы, кроме вызывающе интимных. Ну постарайся же, милая. Мы тебя ведь не на карточку для парня в армию снимаем. Барышня выгибается так и сяк. Еще. Третий час, не меньше, уходит на постановку света. Если девочка двадцати лет – один канал вверх. Девочка двадцати пяти лет – два канала вверх. Тридцать – три канала. Щас будем выжигать прыщи. Один канал. Ассистент не понимает. Эк не вовремя. Не видит разницы между командами «по лучу» и «по штативу». По лучу. По лу-чу. Это значит, что вспышкой надо двигать, вспышкой. Барышня замерла приоткрыв рот и переводит глаза с одного на другого, слушая абракадабру. Красота. Девочек надо снимать чуть-чуть сверху. Чуть-чуть сверху девочки всегда лучше. Один канал. Три вспышки по киловатту. Диафрагма восемь. Дырочка в одну восьмую возможного. Выдержка шестьдесят.

Механизм затвора передает усилие заводной пружины или другого источника энергии на шторки или лепестки.

Спустя 1/60 секунды свет в камере погаснет. Фотоны выбьют дурь из галогенидов. Молекула бромистого серебра, только того и ждавшая, отдаст немножко своего брому по уравнению 2AgBr=Ag2Br+Br. Проявитель будет возиться с полубромистым серебром минут семь-восемь и сделает его чистым – черным, как свет в негативе. В трех слоях дорогущей пленки проснутся красители. В верхнем проступят оттенки синего – это твои глазки. В нижнем – оттенки красного: это твой ротик. В среднем – зеленого: спасибо гримеру. Если не разбодяжат химию, все будет прекрасно. Пять градусов по Цельсию, пятидесятипроцентная влажность; не больше сорока люкс, и то иногда, – ты, милая, будешь жить вечно. Пока не окислится картон.

«Motif’s» – тридцать символических портретов известных Домов моды – знакомы последнему парижскому клошару. В дни прошлогодней июльской Недели высокой моды в Париже постеры 4х3 метра были расклеены в парижском метро. Спустя без малого год произведения тридцати коллективных авторов – фотографов, графиков, дизайнеров – окажутся в московском Манеже: искусство будущего, то, что называется «последним писком». Последним прошлогодним писком. В уменьшенном варианте – 1,2х0,8 метра, но подивиться мастерству французских компьютерщиков и бесполезности классической фотографии будет все равно можно.

Сара Мун снимает моду, пейзажи, календарь для Pirelli, кино, носорогов, всплески воды и взмахи крыльев, Наталью Дурову, знакомых, но все предметы на ее снимках выглядят сделанными из одного вещества, а люди словно бы говорят шепотом – так, что не разобрать, – но все равно томительно и жутковато. Сара Мун издает книги: фотографии из ее последней книги «Still» («Застывшие») приезжают в Москву и будут выставлены в Манеже. Сара Мун пишет:

«Дорогая Илона!

Книга закончена; я ищу заглавие: «Предел» или «Граница», «Последние», «Симулякры», «Позы – Обман», «Правдивая ложь», «Манекены», «Двойники», «Подмена» – или «Забальзамированные», «Мертворожденные», «Натюрморт», «Застывшие тела», «Застывшие истории», «Застывающие», «Застывшие» – все слова, названия, имена, которыми можно было бы ее озаглавить, ухватить суть. Я вспоминаю тот день, когда ты сказала, что я должна попытаться выбрать собственную тему, и охватившую меня при этом тревогу и внутреннюю пустоту – и как я потом из-за этого не спала ночами и была уже полностью уверена, что только в моих снах можно найти этот тайный образ.

Естественно, ничего не происходило, а время шло своим чередом, и однажды я проснулась с мыслью, что нашла его. Не было никакого откровения, а был лишь ужин у Ренаты, где я увидела эту страшную, корявую, старую куклу, которую мне захотелось сфотографировать – которую я одолжила, затем забыла, но в конце концов принесла в студию. С помощью скотча собрала ее по частям, набила тряпьем, чтобы придать ей хоть какую-то форму, оживить ее всего лишь на четверть секунды, не больше, прежде чем она рассыпалась на кусочки.

Никакие слова не могут выразить, что это значило: «Надувательство», «Симулякра», «Иллюзия», «Мертворожденные». Я ощущала себя – как папа Карло со своим Буратино: переполненная впечатлениями от этой беспомощной, аутичной толстой маленькой девочки c кривыми ножками, которую я успела снять только сзади. Я назвала ее «Die Kleine Dicke», «маленькая толстушка», – только немецкий мог бы выразить схороненное в ней насилие.

С того момента моей темой стали детские шифоновые куклы или плюшевые мишки, любые милые игрушки или кусочки ткани: то, с чем не расстаются дети и без чего отказываются спать. Эффективное детское средство до тех пор, пока дети не вырастут и не начнут их стыдиться. Я разыскивала эти игрушки и фотографировала их. Однако перед моим объективом животные превращались в чудовища, кожаные куклы XVIII века обретали плоть, манекены оживали – и каждый рассказывал свою собственную историю» (Из предисловия к книге «Still»).

Лиллиан Бассман можно назвать фотографом старомодным. Не потому, что ей 83 и она все еще снимает, – нет: старомодным фотографом Лиллиан Бассман была с самого начала своей карьеры. Она дружила с авангардными художниками, училась у Алексея Бродовича, – арт-директора Harper’s Bazaar 30-50-х годов – но снимала все равно по-своему. Однажды, в 1949 году, в Париже, снимая для Harper’s Bazaar, стала спорить с издателем. «Ты здесь не для того, чтобы искусством заниматься, – урезонивали ее. – Снимай ткани и пуговицы».

На сей счет у Бассман было свое мнение. Стиль Бассман, который был популярен в момент ее рождения и вышел из моды лет за двадцать до того, как она взяла в руки фотоаппарат, не годился для передачи фактуры ткани и округлостей пуговиц. С его помощью можно было бы передать чуть ли не ауру человека – но перед пуговицами он пасовал. Назывался он «пикториализм», что значит «похожий на картину», – такое название родилось на первых выставках членов Венского фотографического общества еще в конце XIX века. Собственно, первый стиль в истории фотографии, коренной поворот в ее истории, когда уже не живопись подражала точности фотоснимка, а наоборот, снимок – живописной красоте. И это нравилось Бассман: размытые тона, светящаяся атмосфера, угольно-черные тени – особый фотографический шик, напоминавший о belle epoque. Из того, что женщине поручили снимать женскую моду, она извлекла максимум пользы. Со своими моделями она болтала часами, обсуждая мужей и любовников. Не меняя манеры, в 90-х продолжала снимать для Тьерри Мюглера и Джона Галлиано.

Она поступила по-своему – и оказалась права.

Александр Гринберг Пикториалист. Родился в 1885 году в Москве. Закончил гимназию. Спустя год вступил в Русское фотографическое общество. В 1909 году получил первую золотую медаль на выставке в Дрездене. Работал у Ханжонкова. В германском плену перевел несколько работ по фотохимии. В Гражданскую – кинооператор политотдела 41-й дивизии Красной Армии. Заведующий кафедрой кинотехники и киносъемки в Государственном техникуме кинематографии и кинооператор на Первой фабрике Госкино. Награжден грамотой ЦИК СССР к 15-летию советского кино. В 1935 году на «Выставке мастеров советского фотоискусства» показывает пять этюдов обнаженной натуры. По обвинению в порнографии осужден Особым совещанием НКВД. За ударный труд на строительстве Вторых Путей (фотограф и технорук Управления Бамлага) освобожден досрочно. Работал частным портретистом. В 1979 году умер в Москве.

Жерар Юфера не снимает знаменитостей. Не бегает за супермоделями. У Юфера своя тактика: пока его коллеги толкаются в конце подиума, глядя снизу вверх на ногастых красавиц, Юфера подcтерегает девушек за кулисами. Если даже кто-то из коллег проберется в гримерную и тоже станет снимать полураздетых барышень в папильотках, осаждаемых хлопотными помощницами, – он ведь все равно снимет «на цвет». И потому он Юфера не конкурент. Юфера работает только в черно-белом, словно бы снимает кадры из несуществующего кино, где нечто, раз случившись, уже никуда не исчезает: чья-то выразительная голая спина, чьи-то ноги в чулках, чьи-то руки, поправляющие прическу на чьей-то склонившейся голове. Все анонимно – и, может быть, потому особенно интимно. Поэтому Юфера и не бегает за знаменитостями, а стоит за кулисами, выжидая, пока модели готовятся, выглядывают из-за занавеса и в последний раз примеряют выражение лиц. Модельер Лакруа, написавший к альбому Юфера вступительную статью, пользуется словами «волшебство», «колдовство», «месса», «балет» и «содом».