Ультразвук

Площадь концертного зала МДМ составляет 650 квадратных метров, там никогда не бывает тесно. Но 3 ноября во Дворце молодежи будет нечем дышать. Потому что на сцене будет Дельфин. У него нет ни голоса, ни слуха. Радиостанции отказываются брать его песни – слишком странные: «...Прося хоть толику небесной манны. / У смерти для тебя нет предложений, / Она молча делает свое дело, / Забирая душу твою для будущих воскрешений». Размер зала не имеет значения. Он будет заполнен подростками, для которых Дельфин стал учителем. Юрий Сапрыкин и Дуня Смирнова – о голосе поколения. Фотография Андрея Стемпковского. Обложка Сергея Дандуряна.

1997 год. На канале ТВ-6 в прямом эфире идет программа «Партийная зона». Дельфин, давно забытый солист подростковой группы «Мальчишник», исполняет песню «Я люблю людей». И ведь мог выбрать любую другую – прямой эфир все-таки, – а поет именно эту. Без купюр, со всеми содержащимися в тексте словами на буквы «х», «п», «б» и «е». Ведущий Отар Кушанашвили впервые в жизни теряет дар речи, пытаясь откомментировать происходящее. Его перекрывают рекламной паузой. Затем на экране возникает Алла Пугачева, у которой мысленно простившийся с карьерой телеведущего Кушанашвили берет интервью: «Как вы, Алла Борисовна, оцениваете состояние нашей эстрады?» «А что тут говорить? – отвечает Пугачева. – Дельфин все за меня сказал. Я вот постеснялась бы. А Дельфин – молодец. Говорит все как есть».

За пять лет до описываемых событий Дельфин пел в единственном в России настоящем бойз-бенде. Как и всякий бойз-бенд, «Мальчишник» вызывал истерику у прыщавых девиц и отвращение у большинства остальных. Дельфин был самым ужасным в этом триумвирате. Во-первых, он писал тексты. А тексты были сами знаете какие – будто старшеклассники в лагере труда и отдыха обсуждают после отбоя технические аспекты полового акта. Во-вторых, он считался лицом коллектива и отдувался за всех перед журналистами. Интервью Дельфина отличались искрометным дебилизмом: «Мы начинаем судебный процесс против водки «Распутин». Позавчера я выпил две бутылки, потом так плохо было. Некачественная, в общем, водка. Надо ее запретить». В-третьих, он просто мерзко выглядел: тощий подросток с мокрыми губами и блуждающей похотливой улыбкой. У нас на двадцать шестом квартале таких без разговоров били ногами.

В его карьере все происходило неправильно. Человек, выстраивающий серьезную карьеру, не должен начинать ее песней «Мисс Большая Грудь». Не должен петь матерные песни в телеэфире. Не должен пропадать на пять лет, чтобы проявиться затем в совершенно ином качестве. В мире поп-музыки так не бывает. Тут уж если спел про секс без перерыва – так и будешь баобабом тыщу лет, пока не помрешь.

Зато в обычной жизни все происходит именно так. Человек рождается слабым и несмышленым. Потом растет, играет в игры, читает книжки и становится полноценным гражданином, наделенным здравым умом и твердой памятью. Или не наделенным – но все равно кем-то становится. Жизнь не человеческая протекает по тем же законам: из желудя получается дуб, из куколки – бабочка, из жалкой икринки – ценная порода осетровых рыб. Все живое с неизбежностью переходит в новое качество. На то оно и живое.

Дельфин – один из немногих, кому удалось вылупиться из привычного кокона и стать другим. Случайная игрушка в руках продюсеров, которую не жалко разбить или выкинуть на помойку, обернулась самостоятельным и знающим себе цену человеком, способным вновь и вновь поступать не по правилам. Он совершенно не умеет петь и играть на инструментах – но при этом никогда не просит помощи у профессиональных мастеров. Он делает настоящую уличную музыку на основе довольно эстетских вещей, подкладывая под свои тексты сэмплы из Тори Эймос или группы Morphine. Перед записью очередного альбома он идет к друзьям в магазин, берет на ночь несколько десятков дисков и выбирает полюбившиеся музыкальные куски. Наутро диски возвращаются законным владельцам, а Дельфин из случайно подобранных фрагментов за пару недель конструирует шедевр. И новые девицы пионерского возраста с замиранием сердца слушают, как он без тени иронии поет о каких-то ужасно важных вещах – о любви, к примеру, или о смерти. О том, как неправильно все устроено в этой жизни. 

Ю.С.

Корявые рифмы, нарушенный ритм, грубоватые образы, дичайшее отсутствие всякого понятия о законах поэзии – и при том настоящая поэзия. Поэзия, не Дельфином начавшаяся и не им заканчивающаяся. У этой поэзии своя традиция, свой канонический строй, которому Дельфин следует с завидной строгостью.

Нежный Кольцов. Буйный Есенин. Страстный Высоцкий. Казалось, что после Высоцкого должность русского народного поэта навсегда вакантна – не те времена, не те вкусы. У народной авторской поэзии есть свои обязательные свойства. Она должна быть не столько глуповата, сколько абсолютно простодушна и искренна. Ее носитель, народный поэт, должен непременно быть человеком тяжелой трагической судьбы. Слепой, самоубийца, алкоголик, наркоман – не в том дело, что других народ не признает, а в том, что русская народная поэзия создается только человеком, знающим пограничные состояния. Коллективное бессознательное русского человека всегда находится в одной точке: точке вечного падения в бездну. Абсолютно все последние тексты Дельфина отвечают этим требованиям.

Это больше чем мое сердце, / Это страшнее прыжка с крыши, / Это громче вопля бешеного, / Но гораздо тише писка забитой мыши. / Это то, что каждый всю жизнь ищет, / Находит, теряет, находит вновь. / Это то, что в белой фате со злобным оскалом / По белому свету рыщет, / Я говорю тебе про любовь.

Глубоко народное художественное явление. Дельфин не боится пафоса, а без пафоса народной поэзии не существует. Он, сознательно или нет, обращается к своему слушателю со сбивчивой, но страстной проповедью, а без проповеди в России поэт будет только поэтом; у нас, как известно, положено, чтоб он был больше чем.

Что ты от него хочешь? / Он и так до хрена о тебе печется. / Если даже слюною весь крест намочишь, / Время твое назад не вернется. / Тебе надо не верить, а веровать, / Чтобы душа не металась плавником форели. / Никто не сможет ничего посоветовать, / Когда встанешь лицом к последней своей двери.

Простые, вечные, банальные понятия переживаются им с первозданной эмоцией: Любовь, Надежда, Тишина, Жизнь и Смерть (слова «женского рода») – все с большой буквы, все в первый раз, а потому все страшно.

Ужас перед жизнью, жестокость любви, непостижимость смерти – это не изящно скрытые, а совершенно прямолинейные темы Дельфиновой поэзии.

Надежда – самообман, но все, что у нас есть. / Она ходит по рукам, продавая свою честь. / Эта лживая тварь пыль пускает в глаза, / Исчезая в тот момент, когда она так нужна. / ... / Я без надежды убит, тоской навылет прострелен, / Потому что я надеялся, а не был уверен.

Для того чтобы осознать, что ты живешь и умираешь в первый раз, нужно очень много храбрости. Для того чтобы честно пытаться это выразить, нужно много наивности. Для того чтобы передать свои страхи другим – много таланта.

Наверное, жизнь свою надо в кого-нибудь вкладывать, / Хотя для чего – все равно не понятно. / Но может быть, тогда она станет радовать, / В отдельные моменты становясь приятной. / Вот тогда можно со смертью спорить, / Отбрасывая себя в конец очереди, / Не к ней готовиться, а ее для себя готовить, / Относясь к ней, как отец к дочери.

Сила его дарования такова, что невольно сам впадаешь в юношескую грубость. Мы привыкли уже судить осторожно, без пошлой страсти, с оглядкой и оговорками: «хорошо, но...», «выразительно, хотя...». Про Дельфина так говорить не получается. То, что он делает, либо действует на тебя, либо нет, просто и грубо.

Мне очень жалко его. Я ему очень сочувствую. Боюсь за него. Как говорил Иван Бунин, злых людей на свете много, могут обидеть.

Д.С.