Денис Симачев — 2005 «Налейте мне клюквенного морса – он очень хороший»

Четыре года назад Денису Симачеву первому пришло в голову застолбить за собой русскую тему. С тех пор появились олимпийки «СССР», Путин в розочках и уголовные татуировки на футболках. Теперь ему принадлежит целый корпус газгольдерного завода на «Курской», на него работают 400 человек, а его вещи продаются в более чем 40 магазинах по всему свету – в том числе в Лондоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Токио. В 2005 году Симачев показал свою самую сильную коллекцию, окончательно убедив всех, что лучше одежду в России не делает никто. Елена Егерева отправилась к нему в студию, чтобы поговорить о моде и любви к Родине. Фотография Максима Балабина

В цеху газгольдерного завода на «Курской», между складом фирмы «Витёк» и заводской столовкой №9, фраером на диване сидит Симачев: руки в ссадинах, усы подковой, вокруг девочки суетятся. Одна белые ботинки принесла, другая малосольные огурцы из ресторана «Белое солнце пустыни». Рядом Брюс Ли метровый на стене, пес Белый и костыли – задрипанные, как у бомжа. «Да вчера грохнулся с мотоцикла – там внизу красный стоит. Что-то с коленом. Было сухо, хорошо – но песочек, не видно его – и сразу вылетает заднее колесо». Симачев позвонил знакомым сноубордистам – у одной девочки только срослась нога. Отдала костыли Денису, сказала: костыли не выбрасывать, потому что дурная примета – костыли должны быть заезженными.

Пришел какой-то парень в татуировках, сказал, что Нью-Йорк – говно и он оттуда сваливает. Симачев с дивана: «Сейчас все из Нью-Йорка валят». Парень сказал: «Два года в Нью-Йорке прожил, десять номеров в записной книжке появилось, в Москве я две недели – сорок телефонов записал». Я тогда спрашиваю: «А Москва не говно?» Симачев: «Москва? Да в Москве все бурлит. Вот этот завод, ему больше ста лет. Таких заводов с круглыми кирпичными газгольдерами – всего два в мире. Один в Голландии, один в Москве. Тут сжигали кокс – получался газ, газ по трубам шел на освещение Тверской». Симачев занял корпус 5а, аренду выбил дармовую. «Здесь склад был – я его напичкал всевозможными людьми: архитекторами, дизайнерами, фотографами. Это наш общий сквот, все друг к другу ходят в шлепанцах». В 5а – модельер Катя Гомиашвили, веб-дизайнер Зоран, два американских фотографа. Катя строит еще и кафе, в других корпусах скоро откроются клуб, галерея. Симачев вообще думает забрать себе всю территорию.

Я думала сначала: фуфло. Сейчас все кинулись открывать галереи и клубы в бывших фабриках и гаражах. Звучит здорово – выглядит так себе: слишком нарочито, что ли, без легкости и небрежности. В 5а были: замшевые сапоги на столе, свадебная казахская юрта, продавленные диваны с дачи, граффити-комиксы по стенам, фикус, барная стойка, майка-алкоголичка в углу, диджейский пульт, стеклянные стены, как в старых пивных, сваленная горкой какая-то мотня на диване и еще миллион раскиданных в беспорядке всяких штук. Какой-то американец бренчал чего-то себе под нос на пианино, швеи в белых халатах строчили, тетя Люба стирала желтой тряпочкой пыль. Люди не выпендривались, а были заняты делом – им в 5а было хорошо.

Симачев сказал: «Налейте мне клюквенного морса – он очень хороший». Симачев без костылей встать не может. Пришла директор Оля, сказала: «Давайте есть плов и беляши, это из «Белого солнца». «От Кейт Мосс есть новости?» – спросила она кого-то по телефону. От Мосс новостей не было. «Мосс начала диджеить, – сказала она. – Мы ее на after-party после показа хотим пригласить». Зазвонил телефон Симачева. «Нет. Да. Нет», – кому-то сухо отрезал он. И мы стали есть беляши.

«А Москва не говно?» – снова спросила я. «Москва – клановый город», – сказал Симачев. «В нем много небольших кланов, и в каждом считают, что они-то и есть Москва. Архитекторы делятся на кланы, художники, владельцы автомобилей и так далее – это все очень закрытые сообщества, и они ничего ни про кого знать не хотят. Вот мы общаемся с вами сейчас и думаем: мы – Москва. И мы должны себя как-то веселить, поэтому мы что-то придумываем для себя два раза в год. Две очень хорошие акции – мы ведь уважаемые люди, мы друг друга уважаем, ценим. И если ты принадлежишь только к одному клану – у тебя в год всего два события. Я катаюсь на сноуборде, на серфе – поэтому я вхож и в этот клан, и еще в несколько других. И вот ты уже перепичкан событиями, историями, делами, связями. Я у них многое забираю».

У Симачева – сверхпроходимость. У остальных в Москве – нахоженные тропы: из своей уютной квартиры все пересаживаются в свой уютный автомобиль – потом офис – потом два-три клуба или два-три ресторана – и две-три квартиры друзей. Тропы не пересекаются, и никто никого к себе не пускает. «Все сейчас сидят по кухням. Сейчас последняя тема – частные вечеринки». Почему все закрылись – непонятно. «Вот у меня здесь в студии фактически клуб для друзей – я их как бы на кухню к себе приглашаю. И не буду же я за то, что у меня из холодильника берут, требовать денег. Я не хочу на них заработать – это важная вещь, такая честность появляется. А в ресторане, кафе, клубе, в любом заведении, где есть коммерческая сторона, – тебя в Москве разводят. Потому что Москва считается городом богатых людей, которых надо разводить». Москва – плохой город, получается.

«Нет, – сказал Симачев. – в Москве так все интересно. Я пытался проанализировать: в каком стиле одевается народ в России. Представьте: американец. Сразу рисуешь себе картину: футболка, джинсы. Француз. Ну там рубашечка, брючки. А русский – что такое? Мы долго обсуждали с ребятами и поняли, что русский – это такой тяжелый рок: все черное, черные джинсы, лучше, если кожаные. Куртка черная. Это вообще любые русские – шоферы, грузчики, общая масса. Стоишь в метро – люди идут, прошло сто человек, и ты понимаешь, что из ста вещей 50 на них идентичные».

Метро – ладно, одинаково одеваются даже в клубах: UK Style вперемежку с секондом. «Стараются не отличаться от своего клана. Если я вдруг покажу всем, какой у меня внутренний мир, – меня же потом замордуют. А так я буду как все и потихонечку проживу свою жизнь. Это от внутренней несвободы. Когда человек свободен, ему все равно, что о нем подумают, что с ним будет, – он спокоен. Большое количество спокойных людей формирует общество красивых людей – они уравновешенные, одеваются в ту одежду, которая им сегодня кажется нормальной. А не в ту, которую они должны надеть, потому что иначе их не пустят в какой-то клуб, на работе понизят зарплату, а девушка скажет: ты какой-то выскочка. Думаю, мы еще долго будем за наше детство цепляться, за то, что говорили родители, как они вели себя».

Я похвасталась: «Я могу черт-те в чем ходить – мне плевать». Симачев похвастался: «Я могу в шортах в «Галерею» пойти». Еще может в «Атриум» – в своем шелковом хохломском пиджаке. «Я своим студенчеством переборол все комплексы, «Ассой» переборол – панковскими оранжевыми носками, галифе, выбритыми висками. Фриковство в России – подвиг, потому что все показывают на тебя пальцем, давят на тебя. Фриковство очищает».

Пес Белый, лайка, лег на мою ногу и заснул. Симачев потер раненую ногу. Я посмотрела на его кроссовки пэтэушника. «Секонд, фирма 70-х – какая-то «Диадора», даже такую не знаю. Обычно я все свое ношу, кроме белья и часов, обувь тоже свою». Обувь для Denis SimachСv делают двое дядечек за пятьдесят – ручники, владеют довоенной техникой. Сначала Симачев нашел шестерых, трое были сильно пьющие, остальные – нет. Одного в ортопедии перекупил, другого – в Большом театре. Тот, что из театра, не потянул: проморгал мастерство на дешевой театральной обуви. «Талант не пропьешь, а ремесленничество без ежедневной работы – легко». Запонки и прочие мелочи у Симачева – с «блошек». «Недавно нашел одно место: между Миланом и Анконой есть третьеразрядное шоссе, я по нему езжу на свою фабрику. Туда приезжают почему-то хохлы – привозят с Украины кто что нарыл: старые немецкие вещи, пряжки, часы, фотоаппараты трофейные, я много чего у них купил. Стоят в кустах с машинами».

Западные одежные компании отправляют своих работников с поляроидами в Токио, Нью-Йорк и Лондон – щелкать людей на улицах. Западные дизайнеры черпают многое с улиц. На московских улицах, кажется, с поляроидом делать нечего: там или симачевские люди в черном, или девушки с головы до ног в белом. Летом на конечных станциях метро в вагон могут зайти молодые люди с голым торсом и в черных пляжных трусах. В лучшем случае в Москве встречаются какие-то не самые выразительные упражнения на лондонские и токийские темы. На вечеринках тоже ничего интересного – все в одеты в то, что байеры привезли. А они, как и десять лет назад, привозят не то, что сейчас самое яркое, необычное, – то, что точно продастся.

«Да нет же – в Москве на улицах интересно. Я гонялся за многими бомжами – чтобы только посмотреть, что у них спереди. Потому что сзади все было гениально: с оторванными руками, со вставками из вязаных кусочков, брюки заправлены в галоши. Они не задумываются, как и что на них, – поэтому и получается здорово. И в то же время все это очень функционально. Если он под пятый слой что-то подложил – это потому, что на всех четырех верхних у него дырка. Бомжи – лучшие стилисты города Москвы, я считаю». Один из них его спас. «Очень долго мне не давался какой-то рисунок, я пересмотрел кучу книг – ничего не выходит. Вечер уже – мне надо отдавать людям в работу. Я ехал и думал об этом, и вдруг передо мной нарисовалась спина человека – с каким-то орнаментом. Это оказался бомж, который где-то нарыл это старое пальто. Я за ним шел до «Киевской» по всяким переходам – срисовывал узор».

У Литвиновой в «Богине» тоже есть бомжиха. Я, кажется, знаю, с кого она ее срисовала: с одной тетки с Пушкинской площади, у которой всегда целлофановый пакет на голове. Тетку Симачев вроде припоминает, а Литвинову – не смотрел. Поток информации у него ограничен: глянцевые журналы не листает, на недели моды не ходит, телевизор не смотрит. И это, говорит, однозначно его спасает: информацию надо отсечь по максимуму. «Тогда останешься самобытным. Если мне нужно понять, скажем, что сейчас с молодежью, – мне не нужно смотреть месяц MTV. Я спрашиваю: ребят, где сейчас туса? В Infiniti. Иду туда, смотрю на людей – откуда они все это взяли. На них, конечно, в очень большой степени действует MTV, выразитель всего этого R’n’B». В Infiniti у всех молодых людей – джинсы на бедрах, заправленные в высокие кроссовки, прическа, как у Бекхэма, вязаная шапка, напульсник. У девушек – крысиные сумочки под мышкой, открытый загорелый живот, дымчатые очки, шляпы Gucci. «Туда я как раз иду, чтобы понимать, в какую сторону мне нельзя двигаться. Но если бы я весь такой молодежный стал – типа там будущее, наркотики, «Фабрика звезд», – я бы постарался приблизиться к людям из Infiniti, и у меня тоже бы заправленные брюки появились».

Следующий маршрут – «Пропаганда». «Там бывают фрики, и это всегда интересно. Иногда смотришь и думаешь: ничего себе, а я даже не мог представить, что это можно соединить». «А если в 12 ночи поездить в метро, – говорит, – то такого нарыть можно! Хотя бы раз в неделю езжу по кольцевой. К тебе в вагон закидывают такие шары: то входят пьяные олигархи, которые там почему-то едут, то какие-то студенты, и ты слушаешь, о чем они говорят, смотришь, какие у них прически». Я говорю: «Как же вы будете ездить теперь в метро, после обложки этого номера?» Симачев с 2000-го не показывается фотографам. У него принципы: ему не нравилось, что в России все знают, как выглядит дизайнер, куда он ходит, с кем дружит – а одежду его никто не знает. Симачев захотел, чтобы было наоборот. Теперь у него – 40 с чем-то магазинов по всему миру, включая Токио, Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Лондон, его одежда шьется на тех же фабриках в Италии, что и Ermenegildo Zegna, и Christian Dior. У него 400 человек в подчинении, студии в Москве и Питере, 600 тысяч евро оборота, 6 тысяч проданных вещей в год. Симачев только что сорвал всевозможные похвалы на Неделе высокой моды в Милане, в следующем году у него открывается магазин в Москве. Симачев решил: пора показываться. Один приятель мне сказал: «Жалко твоего Симачева, сейчас вы все его превратите в Машу Цигаль». Я говорю Симачеву: «Будете теперь висеть по всему городу с телевизором Samsung?» Даже Парфенов уже висит. «Да нам уже столько всего предлагали – всякие сигаретные и алкогольные дела. Мы от этого всего отказываемся». А если в метро будут узнавать – будет на Валдай, сказал, ездить. Или на дачу под Ярославль, где бабушки вяжут себе кофты из всего, что под руку попадается, и как бог на душу положит. Симачев потом эти кофты привозит на завод и копирует.

С русской темы он не слезает. «А что я могу сказать миру про Францию, к примеру? Ничего. Чтобы понимать культуру – надо не просто жить в этом месте, а быть ребенком и смотреть на все со стороны: на родителей, на их уклад. Запахи на кухне, книги, которые в детстве читал, твой двор, сверстники – из этого по крупицам все и складывается. И потом в какой-то момент ты понимаешь: это все наше. Мне говорили: ну сделал ты Путина в розочках, олимпийки с СССР. А что потом будешь делать – Касьянова? Но я-то понимаю, какая все это обширная история». У него недавно была майка «Среди нас хлюпиков нет» и сзади написано: «Галянова». «Так Гольяново называют местные братки. СПТУ такое-то, кулак со штангой – все это печаталось на телогрейке и было верхом: ты ходил по району в ней, и все знали, что ты сидишь в качалках, нунчаки там, и что ты бьешь люберов».

Последняя коллекция (та, что была в Милане и будет на показе в Москве 14 июня в Манеже) – про его любимый фильм «Свой среди чужих». «Как для меня то время выглядело в одежде: революционер хватал с генерала или буржуя фрак, надевал на босу ногу штиблеты, мужики надевали на руки и шеи женские украшения, папахи меняли на цилиндры. Люди, которые сейчас себя называют метросексуалами – те, что ярко одеваются, но не педы, – это как раз те самые революционеры. Метросексуалы говорят: вот мы основали новое течение. Но они уже были, и были намного честнее, и выглядели фриковее. Такие безумные сочетания вещей были – притом что мужики всегда оставались мужиками. А это для меня очень важно: я мужскую одежду делаю для мужиков, женскую – для женщин».

Симачев идет к своей мечте: «Чтобы поставили рядом Armani и Пупкина, и все бы сказали – а Пупкин-то лучше. Потому что он – наш. Это как с продуктами поняли недавно, что наши вкуснее, чем голландские, в них консервантов нет. Раньше такого не было, раньше говорили: «Фу, наше, в этих банках, неупакованное». Правильно, а теперь в Москве охотятся за кефиром в стеклянных бутылках. «То же самое, думаю, скоро произойдет с одеждой. Все начнут понимать: зачем мне итальянское с тройной накруткой – лучше куплю дешевое отечественное. А я знаю, что наша одежда вообще может быть лучше».

И Москва тогда не говно? Пес Белый залаял на плов – ему дали.